lifted

      Твоя территория пахнет кофе, чем-то еловым и свежим ветром из открытых окон. Я с порога вижу, как развивается тюль, словно море растекается нежными белыми волнами в небольшом пространстве гостиной. Это завораживает, свет фонарей скатывается каплями по легкой ткани, таящие тени в складках перебираются с одного места на другое и прячутся где-то между волнами. В квартире так свежо, словно здесь живет сама весна и это пьянит.       Когда я вешаю куртку, то задеваю твое пальто, оно прохладное и это ощущение холодной ткани заставляет меня провести пальцами по чуть шершавому вишневому материалу. Ты так любишь вишню?       — Лин, не стой на пороге, — его голос расплывается в этом пространстве, прорезая атмосферное давление между мной и его темной фигурой на фоне окна.       Его обволакивает тюль, нежится к нему, как самая ласковая любовница, беснуется, плачет, просит, изнывает и мечется, касается его всем своим существо, пытаясь укрыть каждый сантиметр тела собой и опадает, когда Хейл закрывает окно.       Я ловлю последний глоток прохладного ветра и делаю шаг в сумрачную гостиную. Хейл приближается ко мне и тянет руку за мое плечо, намереваясь включить свет, но я перехватываю его ладонь, переплетая пальцы, и этот момент мне кажется настолько сладко-больным, что я еле подавляю желание опуститься на пол, чтобы унять свою дрожь в ногах и где-то в районе солнечного сплетения. У меня дрожит каждая клеточка, каждая молекула изнывает и кричит, как тот тюль, все во мне хочет так же ластиться к этому парню, отдавать ему свои последние отчаянные вздохи, касаться, касаться, касаться его.       — Свет.       Его голос кажется мне самым тающим в мире. Самым терпким, неведомым и снова-снова сладко-больным. Я смотрю ему в глаза, фонари создают блики на лице, творя для кожи ощущение бархата, шелка, парчи. У меня сбивается сердечный ритм, я словно не могу вдохнуть воздуха и нелепо ловлю воздух, мысленно прося его наполнить мои лёгкие. Хейл смотрит на меня протяжно-долго, у него в глазах обсидиан и шепот тикающих часов.       — Если ты не отпустишь мою руку, я за себя не ручаюсь, — он шипит рассерженной змеей, не отводит взгляд, и я словно под гипнозом, от которого мне не хочется избавляться.       Я слышу, как скрипят его зубы, как его дыхание становится чаще, а рука в моей ладони напрягается, сжимает пальцы, делает больно. Но я буду молчать. Ты можешь сломать мне все пальцы, ребра, кости, все, что есть у меня внутри.       — Господи, Лин А! — он почти кричит, распахивает глаза, удивленно и шокировано, отпрянув от меня, дыша, как после марафона.       Я только сейчас делаю судорожный вдох, и у меня тут же скачут черные точки перед глазами от недостатка воздуха. Хейл так быстро включает свет, словно боится монстров, что прячутся в темноте.       — Лин-а-а, — капризно тянет Хелайос, почти хнычет. — Не делай так, Лин А.       Я сжимаю кулаки и за себя не ручаюсь.       — Не обижайся, но ты меня с ума сводишь, — он убирает челку, пропускает ее сквозь пальцы, и мне ехидно подмигивает золотистый дракон. — Спать будешь подальше от меня!       Я надуваю щеки, складываю руки на груди и обиженно сверлю пол взглядом. Несправедливый трусишка Хейл.       — Могу на улице поспать, — неразборчиво бормочу я, но Хелайос закатывает глаза, понимая каждое слово.       — Эта перспектива меня не прельщает, — он идет к стойке, что отделяет гостиную и кухню и включает чайник.       Я смотрю, как он роется в холодильнике, как с сомнением смотрит на что-то в тарелке, как пугается чего-то в бутылке из-под молока, как шуршит пакетами, как кусает яблоко и продолжает изучать шкафчики и ящики с этим яблоком во рту. А у меня перед глазами стоит Адам и Ева, змей, шепчущий запрещенные вещи. И я не могу понять, кто я в этой истории. Ева? Змей? Или яблоко в зубах Хейла?       — Идем ко мне, — он манит меня рукой, как-то по-детски, улыбается чуть заметно, мягко и так, как улыбаются только дети, наивно-восторженно.       Я подхожу к нему, он указывает мне на две пачки рамена и улыбается хитрее любой змеи. Все ясно. Он — змея, а я — яблоко. Я недовольно смотрю на Хейла, всеми своими возможностями мимики намекая, что это я здесь гость.       — У девушек готовить получается лучше, — пожимает плечами Хейл, улыбаясь еще хитрее и наивнее.       Парень, как ты это делаешь? Что за улыбка такая странная? Но я молча поворачиваюсь к пачкам с раменом и ищу глазами тарелки. А Хейл подходит сзади и накрывает мои руки своими, легонько тянет за запястье вверх, направляя к шкафчику передо мной, кладет мои пальцы на ручку, сжимает их, открывая моей рукой дверцу. Таким же образом он достает тарелки, ставит их на стол, закрывает дверцу, а я пошевелиться боюсь, и у меня сотни электрических скатов под кожей. Он открывает рамен, или, лучше сказать, мы открываем?..       — Ты хорошо справляешься, — его голос кружит мое голодное и неустойчивое сознание, я поворачиваюсь к нему вполоборота и чуть ли не хнычу и не топаю ногами в нетерпении.       Хейл смеется и легко целует меня в висок, а потом с силой разворачивает корпус в исходное положение, продолжая мучить меня своими пальцами на моих ладонях.       Когда все готово, он медленно наклоняется к моему ухо и шепчет:       — А сейчас то, чего ты не ожидала.       У меня ноги подкашиваются, и вселенная сжимается до размера горошины. А Хейл кусает мое ухо и со смехом отскакивает куда-то в гостиную. Когда мое разочарование улеглось на дно подсознания обиженным котом, я поворачиваюсь, чтобы найти Хейла, но в комнате его нет, и мне становится неуютно, неловко, одиноко.       — Смотри, — Хелайос появляется из двери в углу гостиной и протягивает мне что-то серое, аккуратно свернутое и пахнущее стиральным порошком. — Она даже мне большая, поэтому тебе будет как платье в пол, — смешки Хейла щекочут мои барабанные перепонки, и я не сразу понимаю, что футболка в руках парня для меня.       — А шорты? — мой голос вдруг пищит, как мышонок, и прячется, испугавшись самого себя.       — Прости, Лин, но для моих шорт ты слишком… М-м-м… Тощая.       Последнее слово звучит почти как издевка, и я хмуро поднимаю на него глаза, а у него во взгляде плавится кленовый сироп, и я вдруг таю, как последний снежок. И это моё «и я, и я, и я» звучит в мыслях так нелепо, что становится смешно.

***

      Хейл ест рамен так аккуратно, что у меня возникают смутные подозрения об его национальности. Азиатом от него и не веяло, но управлялся он палочками покруче меня и даже Ямин. После трапезы он быстро затолкал меня в ванную с полотенцем и футболкой. У него на полках было столько кремов, шампуней и гелей для душа, что я невольно позавидовала.       После часового выбора из всего представленного ассортимента я взяла набор с запахом пиона. Из-за красивого фиолетово-вишневого пиона по большей части, а не из-за трепетно-чувственного запаха. Я выходила из ванной тихо и осторожно, словно боясь разбудить кого-то, хотя я слышала, как шумит вода в кухне и звенят тарелки.       — Ты морское чудище, — Хейл шебуршит мои волосы и кивает на разобранный и застеленный темно-синей простыней диван. — Ваше спальное место, Кан Лин А.       Он уходит в другую комнату, возвращается с полотенцем и вещами, игриво подмигивает мне и скрывается за дверью в ванной. А я стою напротив той двери во вторую комнату, в огромной футболке до колен и думаю, будет ли это бестактным — посмотреть, что в той комнате?       Я крадусь тихо, как мышка, нахожу выключатель и зажимаю рот рукой, восторженно ахнув. Одна стена маленькой комнаты была обклеена фотографиями Хейла с незнакомыми мне людьми, с его одногруппниками, фотографиями незнакомых мне людей, пейзажами. Детьми, птицами, домами и животными. И мной. Я нашла минимум десять фотографий, взобравшись коленями на стоящую у этой стены кровать.       — Интересно? — Хейл пугает меня своим голосом над моим ухом, я теряю шаткое равновесие и падаю на его кровать, обнажая ноги чуть ли не…       Хелайос смотрит изучающе, у него в глазах появляется что-то отрешенно-темное, губы поджимаются скептично, он оценивает каждый сантиметр, скрестив руки за спиной. Когда его взгляд добирается до моего лица, я буквально чувствую, как на нем написано крупными буквами слово «паника».       — Лин А.       Мне почему-то хочется закричать и убежать отсюда, почему-то инстинкт самосохранения вызывает на связь истеричку, у меня слезы подступают к горлу, и я уже готова умолять его: не надо, не надо, не надо.       — Не ушиблась? Здесь каркас выступает неудачно, — он присаживается на корточки и, не касаясь, дует на коленку. — Не смотри на меня так.       Я еле загоняю слезы назад и шокировано спрашиваю у себя же, почему я так реагирую?..