Центральное отделение полиции, Вашингтон, Округ Колумбия.
— Это он? — спросил Кэл Шэрон Валловски, стоявшую рядом с ним, сложа руки на груди, и смотревшую сквозь зеркальное стекло в помещение для допросов. Их не было видно изнутри, но Кэл и Валловски имели хороший обзор: видели двух мужчин, пытающихся скрыть раздражение от необходимости сидеть взаперти. Да ещё и выставленными на обозрение. — Клайн — слева, — пояснила Валловски. — Второй — дорогущий адвокат. — Я думал, Клайн был дорогущим адвокатом. Не кажется, что он представляет сам себя? Валловски пожала плечами. — Разные типы юристов. Впрочем, Валловски не требовалось объяснять. Кэл уже знал, что Клайн практиковал корпоративное право. И с одного взгляда угадал, кто из них был адвокатом, а кто — клиентом. Он прочитал досье Клайна, привезённое ему Валловски пару дней назад. По бумагам Хантер Клайн был до скрипа чист. Хороший сын, примерный студент, успешный юрист. Единственное умозаключение, к которому пришёл Кэл — это то, что Клайн был умён. А за умными следовало очень внимательно наблюдать. Они были невероятно хороши в сокрытии своих афер. И выглядел он идеально, признал Кэл. Если кому-то нравился такой тип. Точёные скулы, хорошо уложенные волосы, безупречно пошитый костюм и дизайнерские запонки. Было бы преуменьшением сказать, что он был красив. И Хантер Клайн отлично это знал. Вероятно, женщины на тебя вешаются. Понятия не имея, что ты предпочитаешь маленьких мальчиков. Кэл продолжал смотреть сквозь стекло, выискивая ещё что-нибудь полезное на лице Клайна. Что-нибудь другое, отличное от очевидных кому угодно высокомерия, презрения и раздражения. Что-то, что Клайн постарается скрыть более тщательно, когда Кэл окажется внутри. — И что, если я скажу, что он лжёт, ты получишь ордер на обыск? — Можешь ты не произносить это так? — прошипела Валловски, посмотрев на него. — Или не прямо здесь? Кэл поджал губы, проигнорировав выпад. — Отлично. Сделаем это. Они зашли в комнату допроса вместе, и Кэл сразу уселся, ссутулившись, напротив Клайна, чья выпрямленная спина наводила на мысль о проглоченной им швабре. Валловски осталась стоять, скрестив руки и напустив серьёзный вид. Кэл улыбнулся Клайну: — Хантер. Отличное имя. Вы сами его выбрали, не так ли? Реакции не последовало. — Ваше настоящее имя — Генрих Кляйн, — уточнил Кэл. — Вы родились в Германии, но ваши родители переехали в Штаты, когда вам было два года. Вы даже не говорите по-немецки, да? Представляли, как станете очередной историей успеха в Америке, но имечко Генрих вас тяготило. — В этом есть смысл, доктор Лайтман? — спросил адвокат. — Смена имени — не преступление. — Кляйн, — Лайтман поморщился. — По-немецки значит “маленький”, — он приблизил друг к другу большой и указательный пальцы примерно на дюйм, иллюстрируя свою фразу. — Это подходящее имя для вас, Хантер? Маленький. Это поэтому вам нужно имя мачо и внедорожник Порше? Чтобы выглядеть больше? Бледно-голубые глаза Клайна встретились со взглядом Кэла лишь на долю секунды, и от ответа у Лайтмана по позвоночнику побежал холод. Ярость. Не дольше мгновения, не замеченная никем, кроме него. Но она была. Бурлила под поверхностью. Хантер Клайн захотел убить Лайтмана за то, что тот только что сказал. И если бы они были в помещении одни, он бы попробовал. Кэл сглотнул. Он встречал немало мерзавцев в своей жизни, и только очень немногим удавалось пробраться ему под кожу. И Хантер Клайн оказался одним из них. Может потому, что его подлость была замаскирована столь красивой обложкой. Кэл, конечно, не связывал внешний лоск и богатство с порядочностью, но многие считали, что одно без другого не существует. Что помогало типам вроде Клайна избегать наказания за убийства. — Вам не нужно удостаивать это ответом, — посоветовал Клайну адвокат. — Верно, — отбрил Кэл. — Необязательно. Мне не нужно, чтобы вы говорили, чтобы узнать правду. Ваше лицо и так всё скажет, — он нахально усмехнулся. — Правда — сволочь, да ведь? Вы можете назвать себя хищником, но это не сделает вас больше. — Кэл, — предостерегающе сказала Валловски. Но Лайтмана понесло. Чтобы докопаться до правды, нужно было нажимать. Прессовать. И ещё чуточку надавить. И только тогда можно было получить искреннюю реакцию. — Это поэтому вам нравятся маленькие мальчики? Потому что никакая женщина не захочет быть с вами? Вы вообще можете его поднять? Недоверие. Злоба. Такова была бы нормальная реакция. Но не то, что он получил. Ненависть. Бешенство. Отвращение. Интересно, подумал Кэл. Он отправлялся “рыбачить”, полагаясь на интуицию, а закончил крупной рыбой. — Они хотя бы чувствуют, когда вы берёте их сзади? Это поэтому вам нравятся действительно юнцы? Потому что они меньше? Адвокат Клайна подпрыгнул от злости: — Это нелепо и совершенно не имеет отношения к делу! Умышленные ложь и клевета, это… Кэл не упустил, как сжался кулак Клайна. Ему становилось всё труднее сохранять свой царственный вид. Почти невозможно. Что-то будет. В любой момент. Продолжим. — А ваша мама знает, какой жалкий кусок дерьма скрывается под всеми этими сверкающими игрушками? Знает, что вы проводите так много времени в спортзале, потому что одна из частей вашего тела… Кэл почти увидел, что надвигается гроза. Почти. Он увернулся, но недостаточно быстро, чтобы избежать удара в лицо, когда Клайн атаковал через стол. На одном из пальцев у него было массивное золотое кольцо, и именно оно врезалось Кэлу в нос с немалой силой; Лайтмана швырнуло на спинку стула. — Эй… эй! — Валловски одним прыжком оказалась между ними, а адвокат отступил к стене. Понадобилась пара секунд, чтобы Клайн разжал кулак, столь же шокированный собственным действием, как и все остальные. Обычно ты не теряешь контроль. Но, когда теряешь, происходит вот такое. Хорошо, что остальные это увидели. Дела говорят громче лица, которое кроме меня всё равно никто не может читать. — Вам не следовало этого говорить, доктор Лайтман, — тихо сказал он, встречаясь с Кэлом взглядом в последний раз. Вбежал другой коп, вцепился в Клайна, удерживаемого Валловски. Что было бессмысленно и немного неясно, поскольку в ушах у Лайтмана начало звенеть, а на губах почувствовался металлический привкус крови, текущей из носа. Кэл утёрся тыльной стороной ладони, смотря, как того заковывают в наручники. Оба копа подняли Клайна на ноги, подхватили под руки и вывели прочь из комнаты. В КПЗ, догадался Кэл. Валловски вернулась пару минут спустя, протянула ему влажное полотенце. — Вид у тебя не очень. Не хочешь поехать в госпиталь? Кэл качнул головой. Это был всего лишь нос. Он начисто вытерся, поморщившись, когда случайно надавил слишком сильно. Может, это был не “всего лишь нос”. Возможно, он был сломан. Не в первый раз, и вероятно, не в последний. — Предполагалось, что ты используешь свою науку, чтобы определить, есть ли у нас повод для обыска, а не… довести его до желания тебя вырубить. — Он уже прошёл точку “желание”, — поправил её Кэл. — Этот парень — психопат. Я надеюсь, ты получишь ордер. Валловски подняла уголки губ в заговорщической улыбке. — Ну… признаться, обвинения в нападении не прокатят. Но мы поняли. Мои люди и я сейчас поедем в его дом. Возьмём лучших технических специалистов. — Хорошо, — нахмурившись, сказал Кэл. — Надеюсь, вы найдёте на ублюдка что-нибудь. Валловски была уже на полпути к двери: — Да, надеюсь… и в то же время надеюсь, что нет. Кэл проводил её взглядом. Он мог строить лишь расплывчатые версии того, что могло скрываться в глубине жёсткого диска компьютера Клайна. Вздрогнул от картин, нарисованных воображением, и решил, что не хочет знать. Он надеялся, что Валловски не расскажет ему, и что сегодняшний день был первым и последним днём его работы с делом Хантера Клайна. У него абсолютно не было желания снова оказаться в одной комнате с этим типом. Одного “лишь носа” было достаточно.Аэропорт Даллеса. Неделю спустя.
— Выглядит гораздо лучше. — Эй, хватит! — Кэл состроил рожицу, когда Эмили едва ощутимо щёлкнула его по носу. — Немного кривее, чем раньше, но в целом выглядит почти… нормальным. — Спасибо. Полагаю, так. Эмили уже сдала два своих огромных чемодана на стойке регистрации на рейс, но ещё не прошла предполётный досмотр, даже хотя её самолёт отбывал уже меньше, чем через час. Больше из-за того, что знала: отцу хочется побыть с ней так долго, как возможно. Знала, что всё, сказанное им ей в последние недели — о том, что гордится ею, доверяет и хочет, чтобы она стала самостоятельной, так же сильно, как она сама, — прозвучало больше для того, чтобы успокоить и убедить в этом его самого. Надо же, она ещё не уехала, а он уже скучал. Всего за несколько недель он лишился обеих женщин, без которых вообще не хотел жить. Он старался не показывать этого, но Эмили, конечно, слишком хорошо его знала, чтобы быть одураченной таким способом. — Я тоже буду скучать по тебе, знаешь, — сказала ему она, потому что это было ясно написано на всём его лице. — А я что-то сказал насчёт скучать? — отбрил он. — Ведь теперь я смогу есть бобы на тостах на завтрак, обед и ужин. Эмили закатила глаза, а потом обняла его. — Ты такой идиот, пап. Кэл крепко сжал её в ответ. Его малышка собиралась отбыть на учёбу на другой конец страны. Повзрослеть и творить все те безумства, что свойственны студентам, и от мысли о которых он приходил в ужас. Безумства, заставляющие его хотеть взять её за руку, отвести обратно к машине и по пути сказать, что он передумал. Что не отпустит её, пока ей не исполнится сорок. — Не делай глупостей, ладно? — мягко произнёс он. — Я слишком сильно тебя люблю, чтобы видеть, что тебе больно. — Я знаю, и не буду. Я собираюсь развлекаться, пап, а не сходить с ума… я хочу этот диплом, и я собираюсь пахать ради этого. И когда этот его тощий своевольный подросток успел превратиться в изумительно рассудительную девушку? Иногда у него появлялось желание заявить об этом на весь мир. Этот удивительный человек, стоящий прямо здесь, — моя дочь, Эмили Лайтман. Он не знал, какова была его заслуга в таком её превращении, но, если была, то тогда можно было быть уверенным, что хоть что-то в своей жизни он сделал правильно. — Я видела коробку конфет на заднем сидении, — произнесла Эмили. — А? — Трюфели. Из “Cocova”, — уточнила она. — Собираешься к Джиллиан после того, как я улечу? — Ага. Попробую ещё раз. Она улыбнулась такому ответу. — Хорошо. — Какие-нибудь напутствия напоследок? — с лёгкой иронией спросил он. — Конечно. — Например? — Чего бы это ни стоило, — коротко ответила дочь. — Унижений, мольбы… чего угодно. Он усмехнулся. — Я тебя услышал. — Я серьёзно. Скажи, что она восхитительна, и что ты от неё без ума. Потому что это правда, и ей нужно это услышать. Плюс, нужен кто-то, кто будет держать тебя в рамках, пока меня нет, чтобы я не беспокоилась. — Ну-ну, — Кэл, фыркая, кивнул. — Мне действительно пора на досмотр, — сказала затем Эмили. — Очередь большая. — Да… конечно, — согласился он, притянув её в последнее перед расставанием объятие. — Хорошего полёта, дорогая. Смс, звонки, электронная почта, скайп, да? — Да, — кивнула она в энный раз. — Я приеду на Рождество. Рождество. Кэл даже не мог представить себе его сейчас, настолько декабрь казался далёким. Он пытался договориться насчёт Дня Благодарения, но этот праздник отвоевала Зои: Эмили проведёт его с мамой и её новым мужем. Кэлу досталось Рождество. Только Рождество, без Нового Года, потому что каким-то образом Зои заполучила и его тоже. Ему предстояло позаботиться о Рождестве. Празднике, который он обычно не отмечал. Хотя присутствие в доме Эмили в эти дни будет хорошим поводом. — С тобой всё будет в порядке, пап? — И почему же со мной что-то должно быть не в порядке? — Просто спрашиваю. — Ты ещё здесь? — Ты невозможен, — усмехнулась Эмили. Кэл ещё раз поцеловал её в щёку, прежде чем увидеть, как она разворачивается и проходит через службу безопасности. Направляясь в свою новую жизнь, без него.Позже.
Он никак не мог найти место для парковки. Никогда не мог — около дома Фостер. Она жила в самом центре Джорджтауна, в построенном чёрт знает когда таунхаусе. Её жилище было размером в одну десятую часть от его, но, вероятно, стоило бы столько же, реши она его продать, из-за одного только своего местонахождения. Кэл знал, что Фостер даже мысли не допускает о его продаже. Что она приобрела его после развода и любила именно за его старость, символичность и расположение в самом сердце Округа. За то, что могла оставить машину дома и доехать до работы на метро. И пешком прогуляться до любимых ресторанов. Он не единожды ночевал в её гостевой спальне. Порой потому, что они допоздна засиживались в офисе, и остаться у неё было проще, чем тащиться в пригород. Или из-за того, что, если после работы они выбирались куда-то, он слишком много выпил, чтобы вести машину. И — несколько раз, — из-за того, что ему просто нужна была её компания. Ему не было нужды объяснять ей что-либо. Да она и не просила никогда. Наконец, припарковавшись, он бросил на себя взгляд в зеркало заднего вида, а затем, подхватив с заднего сидения коробку, выбрался из машины. Эмили была права: его нос выглядел лучше. Уже ближе к своему нормальному состоянию. Он двинулся к её дому, с облегчением отмечая, что в окнах кухни горел свет. Значит, она была дома. В отличие от своих соседей, постоянно держащих свет включенным, она зажигала его, только находясь дома. Кэл остановился, размышляя, не прогуляться ли по кварталу, чтобы выпустить часть беспокойной энергии, никогда его не оставлявшей. Но передумал. Терпение не было его сильной стороной. И ему до смерти хотелось увидеть её. Он глубоко вздохнул, подошёл к двери и постучал.