Kill me, my dear

О том, что Зевран живет в огромной многоэтажке, он узнает, едва им стоит остановиться среди одинаковых почти что небоскребов. — Хорошо бегаешь по лестницам? — Зевран оборачивается к нему немного, заставляя разжать руки, стиснутые на чужой талии, и немного отодвинуться. — Учти, на руках я тебя на пятнадцатый этаж не занесу, как бы мне не хотелось. Он задумчиво оглядывается: район выглядит приличным, все фонари горят, лужайки между тротуарами подстрижены, а парковка ограждена и снабжена соответствующим знаком. Не чета их с матерью квартире в не самом богатом и благоприятном районе города. — А что, лифт не работает? — осторожно интересуется он. Зевран помогает ему слезть с железного коня и жмет плечами. — Может, работает, а может, и нет, — задумчиво говорит он, откатывая байк на парковочное место. — У него это что-то с попеременным успехом получается. Сейчас и узнаем. Он фыркает и направляется следом за Зевраном к одному из подъездов, освещенных яркими лампами на козырьках. Дверь в такие же хорошо освещенные внутренности подъезда необычный знакомец открывает при помощи ключей с милым брелком в форме панды: Дайлен невольно расплывается в улыбке, несмотря на то, что Зевран замечает его взгляд и реакцию. — Ну что, — смеется он в ответ, тыкая локтем несчастный амеллов бок, — можно подумать, у тебя на ключах ничего нет. Дайлен, тихо посмеиваясь и потирая страдающее от чужой руки место, проходит вслед за своим спутником к лифту — и, после недолгого ожидания, может лицезреть приветливое нутро их спасителя от подъема по ступенькам на пятнадцатый этаж. — А мы точно не застрянем? Зевран пожимает плечами и заходит следом за ним, нажимая на кнопку. — Если застрянем, придется тебе обойтись без чая и печенья, — фыркает он. — Зато можно будет разложиться на полу и травить байки. Он нервно оглядывается, когда они наконец начинают ехать вверх. — А что, были прецеденты? Зевран кивает со смехом. — Я тут как-то с подругой застрял, — он облокачивается на поручень перед зеркалом позади себя, а потом кладет голову на его, Амелла, плечо. У него почти получается. — Она все шутила потом, что у нее началась клаустрофобия и непереносимость моей болтовни. Дайлен улыбается немного и позволяет себе положить руку на чужое плечо — Зевран фыркает и сбрасывает ее, самостоятельно устраивая его ладонь на своем бедре. Он не уверен, но, кажется, краснее него сейчас могут быть только его любимые кеды и не менее любимые помидоры. — Ну, мне твоя болтовня очень даже нравится, — отвечает он несколько смущенно, и Зевран урчит что-то одобрительное, не убирая свои пальцы с его запястья. Когда он опускает взгляд, то натыкается на довольную улыбку и совершенно колдовской взгляд — в белом свете ламп лифта зеврановы глаза кажутся еще более красивыми, чем при приглушенном свете барной стойки или неоновых драконов на стенах. Он думает о том, что, наверное, его сейчас захотят поцеловать, а еще о том, что тогда он совершенно точно опозорится, потому что целоваться ему приходилось исключительно со своим псом — и то, в широкий мохнатый лоб, в целях похвалы. Он успевает придумать десять тысяч отговорок, когда Зевран действительно тянет его немного вниз, потому что он выше маленького испанца где-то на полторы головы — но его спасает лифт. Оповестив о прибытии на нужный этаж приятным звуком, он распахивает свои двери — а Зевран, улыбаясь, как ни в чем ни бывало, толкает его в бок и выходит первым, засунув руки в карманы куртки в поиске ключей. Дайлен, неловко ступая следом, разглядывает двери соседей Зеврана: около одной даже находятся милые наклейки в виде цветочков и каких-то роботов, смутно напоминающих героев «Трансформеров». — Там живет кто-то с детьми? Зевран оборачивается и вглядывается в сторону нужной двери. — А, да, — он возвращается к замку, не глядя попадая в скважину, — это квартира Каллиан. У нее дочка и собственный цветочный магазинчик, тут, неподалеку. После двух щелчков, Зевран, наконец-то, распахивает перед ним дверь: внутри не горит свет, и поэтому Дайлен мало что может заметить, не считая аквариума с подсветкой в одной из комнат — это все, что он может заметить, тем более, с площадки. — Проходи, — Зевран щелкает выключателем и наклоняется, чтобы снять сапоги — он невольно цепляется взглядом за выставленную задницу и обнажившуюся поясницу и нервно прочищает горло — Зевран в ответ на это смеется тихо, не меняя положения. — Так и знал, что клюнешь. Он улыбается немного, разглядывая себя в зеркало, пока стягивает с себя верхнюю одежду. — Это какой-то особый испанский прием? — интересуется он, снимая обувь и оставляя ее на специальной подставке. — Или итальянский? — Это только мой прием, и он совершенно секретный, — Зевран разгибается, щелкает его по носу и проходит дальше по коридору, по пути заходя, видимо, в ванную — потому что возвращается он уже без носков. — Можешь взять тапочки, если хочешь. Они там, в шкафчике рядом с полкой для обуви. Он угукает, раскрывая указанный шкафчик: тапочки оказываются безразмерными, потому что в, на первый взгляд, маленькие коричневые меховые комочки, он влезает идеально. Еще немного полюбовавшись на себя в зеркало и поправив растрепавшуюся от езды косу, он осторожно проходит в комнату со столом, в которой горит свет: таким образом он обнаруживает и Зеврана, ставящего электрический чайник, и кухню, полную разнообразных шкафов и тумбочек. Спрашивать у Зеврана, где и что находится, он считает излишним. — Ты садись, — Зевран кивает на стулья у полукруга стола и дотягивается до дверцы верхнего шкафа, открывая ее. — Тебе чай, кофе? Может, чего-то покрепче? У меня где-то было вино и, кажется, бренди. Он недоуменно приподнимает брови — обернувшийся Зевран, заметив этот жест, фыркает и упирает руки в столешницу позади себя. — О, не делай такое лицо, — говорит он. — Для храбрости выпить не помешает. Он хмурится оскорбленно. — Я похож на испуганного? — Вообще-то, да, — Зевран улыбается уголком губ и захлопывает открытую дверцу. — Не бойся, я не кусаюсь. Ну, если ты не попросишь, конечно, — от хитрого довольного тона он чувствует, что начинает краснеть — Зевран это видит, но ничего не говорит, двигаясь к выходу из кухни. — Жди, я сейчас. Дайлен покорно ждет: разглядывает картину на стене, изображающую лебедя посреди озера, рассматривает ручки на тумбочках и свои абсолютно скучные серые носки, пока, наконец, не появляется довольно улыбающийся Зевран с двумя бутылками чего-то. Судя по зеленому стеклу, одна из них — вино, но на этикетке он не видит ни одного английского слова. — Значит, так, — Зевран ставит бутылки на стол и отходит к шкафчикам за бокалами. — Главное правило употребления спиртного знаешь? Дайлен, нервно рассматривающий вторую бутылку явно не-американского происхождения, почти что икает: — «Не пить спиртное»? — Если бы, — Зевран возвращается с двумя бокалами и тянется к полотенцу, чтобы протереть оные от пыли. — «Не понижать градус». Поэтому начнем с вина. Не волнуйся, оно французское. — Я не разбираюсь, — неуверенно говорит он. Зевран треплет его по волосам и улыбается ободряюще. — Оно тебе и не нужно, — заверяет он. — Просто выпей. Понравится — хорошо, не понравится — ну и ладно. — Как у тебя все просто. Зевран, отставив бокалы и выуживая штопор из ящика тумбочки, довольно фыркает. — А то. Когда Араннай наконец разливает вино по бокалам, Дайлен готов признаться, что проще выпить из миски Терри. Правда. У него там хоть вода, а не… вот это. Зевран, наблюдая за метаниями на его лице, вздыхает обреченно и толкает его ногу, закинутую на другую. — Убери. Он поднимает недоуменный взгляд. — Зачем? — Фокус покажу. Недоверчиво поглядывая на Зеврана, держащего свой бокал в руке, он все-таки скидывает левую ногу. И зря. Потому что Зевран тут же устраивается у него на коленях. Дайлен не уверен, что это особо удобно, учитывая ширину стула и то, что Зеврану надо как-то впихнуть колени в узкий промежуток между его ногами и подлокотниками, но челюсть он однозначно теряет, потому что испанец прижимается очень близко, обжигая кожей даже через ткань джинсов — некстати ему вспоминается фраза про горячую южную кровь. — А теперь закрывай глаза, — тон у Зеврана наставительный, и Дайлен усмехается немного. — Опять фокус будешь показывать? Зевран делает глоток из бокала и кивает. Он ненадолго цепляется за двигающийся под оливковой кожей кадык, а затем выдыхает обреченно и закрывает глаза, на всякий случай чуть приоткрывая губы — ясно же, что ему сейчас придется пить эту… это вино. Пожалуй, в этот момент кому-то из архангелов стоило спуститься с небес, дать ему в морду и вручить премию «святая невинность года», предварительно удивившись, как его в детстве не украл какой-нибудь сумасшедший, жрущий маленьких глупых мальчиков. Потому что Зевран — что ожидаемо для любого нормального человека, хоть раз посмотревшего в эти колдовские глаза — целует его. Все-таки что-то сродни вкусу вина на чужих губах он чувствует, но совсем немного, так, что ощущение скользящего по его зубам языка все перебивает — и, в общем-то, немудрено. Поскольку целуется Зевран так, что желудок внутри делает парочку уникальных фигур, которые не всякие фигуристы способны выполнить, и ловит упавшее сердце в свои дружеские объятья, а кровь устремляется подальше от перегревающегося мозга в низы его тела. И то, что Зевран прижимается к нему ближе, запуская пальцы в слабо заплетенные на затылке волосы, ничуть не помогает. Он по сравнению с горячим испанцем чувствует себя настолько неуклюже и глупо, что даже мифологическая английская педантичность закатывает глаза и цокает языком, старательно опуская все нелестные нецензурные эпитеты в его адрес. Он даже нечаянно — скорее всего, от нервов — прихватывает зубами зевранову нижнюю губу, но, судя по тому звуку, что Зевран издает после, он оказывается не очень-то и против. По крайней мере, Дайлен хочет так думать. Когда Зевран отпускает его губы и, облокачиваясь на спинку несчастного стула, смотрит ему в глаза, Дайлен готов отдать многое, лишь бы разучиться краснеть и отводить взгляд, когда он чувствует себя до ужаса глупо. — Ну что, — подобный змею-искусителю, Зевран улыбается и с совершенно невинным взглядом задумчиво перебирает пальцами недлинный кончик его косы — Дайлен совершенно не верит этому взгляду, потому что чужие бедра весьма явно трутся о его собственные. — Не такой уж я и страшный, а? — Я и не говорил, что ты… Зевран не дает ему договорить, кладя палец на его губы. — Лучше молчи, — Зевран улыбается немного и снова отпивает из бокала, оставляя на его щеке короткий поцелуй. — Я сейчас уйду в душ, а ты выпьешь вот это и постараешься не опьянеть, договорились? Впрочем, если опьянеешь, можешь присоединиться ко мне в ванной. Он чувствует, что краснеет уже от одной мысли об этом — и потому говорит первое, что приходит на ум: — Выглядит так, будто ты пытаешься от меня отделаться. Зевран закатывает глаза. В следующем за этом поцелуе от укуса страдают уже его губы — а потом Зевран слезает с его колен и уходит по коридору, махнув на прощание ладонью. Он остается один на один с недопитым Зевраном бокалом вина. Не то чтобы он совсем-совсем никогда не пил, нет, было единожды, кажется, шампанское не то на Новый Год, не то на еще какой-то праздник, но ему, честно говоря, не понравилось, да и мама его не из любительниц выпить — поэтому дома алкоголь никогда и не держался. В общем и целом, недолгие гляделки с красной жидкостью дают ему время собраться — и с мыслями, и с духом — и осторожно подтянуть оставленную Зевраном посуду поближе. В конце концов, из этого бокала ведь уже пили, значит, ему достанется меньше. Не то чтобы его не смущает перспектива, возможно, успешно переспать с почти что незнакомым парнем — но перспектива делать это пьяным в ничто его смущает больше. Тем более, Зевран не такой уж и незнакомый. Вон, даже в гости пригласил. Он выдыхает и делает глоток. Алкоголь оставляет на языке и глотке странное ощущение колющей горечи, Дайлен не хочет даже представлять, как ощущается виски или что-то сродни по крепости. Особо чего-то вкусного он не чувствует, только не очень-то и интересное ощущение в глотке, как будто он начинает простывать, да привкус, ну, вина — но на этом все. — И чего только в нем вкусного, — он отставляет пустой бокал в сторону — благо, вина в нем оставалось на два глотка — и поднимается, осторожно ступая по паркету. Где-то тут у Зеврана была комната, там, наверное, можно бросить вещи — а потом и поскрестись в дверь ванной, надеясь, что хозяин квартиры уже закончил водные процедуры. Комната у Зеврана действительно есть, к несчастью, только одна, но — Дайлен одергивает себя от желания вспомнить рост обворожительного испанца, — на самом-то деле, зачем Зеврану больше? Он задумчиво рассматривает большой книжный шкаф напротив входа и аквариум с, кажется, гуппи, стоящий слева от шкафа, а потом пробегается взглядом по всей комнате, думая, куда бы скинуть свое ненужное пока что добро: таким чистым и идеально убранным все кажется, что даже как-то неловко. Наконец, он выбирает одно из кресел, стоящих у стены слева от входа. Стянув носки и толстовку, он осторожно оставляет это на спинке, сложив так, чтобы вещи занимали как можно больше места. Телефон он оставляет на небольшом столике у кресла, надеясь, что никто не станет звонить ему прямо посреди… сегодня. И в определенные часы от завтра. Следующей его остановкой становится ванная — и, право слово, лучше бы он остался смотреть на мерно плавающими в синем свете гуппи. Дверь за собой Зевран запирать, видимо, оказывается не привычен — впрочем, он ведь живет один. И не стесняется себя. Да и, по правде сказать, Зевран вообще дико похож на одну из тех античных статуй с голыми мужчинами, прикрытыми только фиговыми листочками — их в старших классах как-то водили на такую экспозицию. Пошли, конечно, в основном девушки и парни с твердой психикой, любовью к искусству и мозгами — потому что глупейшие шутки про гениталии в удобных и не очень случаях даже в их семнадцати-восемнадцатилетнем возрасте травили многие. Оттого, что Зевран так похож на одного из тех восхитительных героев древних мифов и легенд, он почему-то чувствует себя до ужаса неловко: собственное отсутствие накачанных мышц и бледная кожа начинают дико смущать. Впрочем, Зеврана, видимо, нет. Его вообще трудно смутить, как Дайлену кажется, — потому что, когда дверь немного скрипит, позволяя ему войти, Зевран оборачивается через плечо и, откидывая мокрые волосы назад, кивает ему на стиральную машину. — Можешь посидеть и подождать, если не хочешь присоединяться. Дайлен, конечно, садится, но собственное любопытство, внезапно зациклившееся на чужих татуировках, пробуждает в нем две вещи: желание спросить об этом немедленно и… просто желание. Все-таки, наверное, пить вино не стоило. — А, — он прочищает горло нервно, наблюдая, как Зевран выгибается, потягиваясь под струями воды. — Я думал, татуировка на щеке не… ну, знаешь, не татуировка. — Они все настоящие, — Зевран оборачивается к нему, чтобы продемонстрировать щеку — Дайлен искренне старается смотреть действительно только на его лицо. — Предотвращая три самых распространенных вопроса: больно для каждого индивидуально, в старости они будут смотреться прекрасно и нет, я не жалею. — Я просто хотел сказать, что они красивые. Зевран улыбается и отворачивается, обронив короткое «спасибо». Дайлен разглядывает себя в запотевшее немного зеркало над раковиной напротив — в который раз за сегодня смотреться в зеркало его заставляет странное чувство, называющееся «неуверенностью в себе», — и старается не обращать внимания на то, что Зевран, выключив воду, выбирается на постеленный у ванны коврик — и на довольные звуки с его стороны тоже. Впрочем, закутанный в большое махровое полотенце, Зевран выглядит очень мило. Он даже не может сдержать улыбки, жалея, что телефон был оставлен в комнате, в него хоть можно было уткнуться, чтобы переждать приступ смущения и умиления вместе взятых. Зевран, вытирая волосы еще одним полотенцем, кивает ему на ванну. — Ты проходи, не стесняйся, — урчит он, оставляя красную материю на сушилке, — я пока подожду. Надеюсь, ты там оставил мне хотя бы бренди. Он смеется вместе с Зевраном и закатывает глаза. — Эй. — Понял, понял. Ухожу. Как только Зевран прикрывает за собой дверь и по коридору раздаются его шаги, Дайлен выдыхает спокойно, сбрасывая футболку и джинсы. Взгляд опять — начинает попахивать не неуверенностью в себе, а каким-то извращенным нарциссизмом — цепляется за собственное отражение в зеркале, и Дайлен мысленно демонстрирует себе-в-зеркале средний палец, потому что посылать себя на самом деле как-то очень уж странно — да и вообще прямой путь в кабинет психиатра. Когда он уже заканчивает смывать с себя гель — с запахом, кажется, какой-то незамысловатой травы — в ванную забредает Зевран, все в том же полотенце и с бокалом вина. Дайлен не уверен, что его не наполняли повторно. А еще он не уверен, что сейчас сможет пошевелиться — особенно, когда зевранов взгляд прожигает всюду, начиная от выпирающих лопаток и кончая подкашивающимися ногами. — У тебя волосы красивые, — говорит тот. — А еще тебе пошла бы татуировка на спине, знаешь, большая такая. Дайлен слышит, как он делает глоток из бокала — каким-то шестым чувством, не иначе, — и вылезает все так же, спиной, принимая заботливо протянутого спасителя зеленого цвета. Зевран, как он успевает понять, очень любит большие и махровые полотенца — таких на полочке лежит еще, по меньшей мере, четыре штуки, помимо тех, в которые сейчас закутаны они. Это почему-то кажется ему до ужаса очаровательным. — Я в детстве хотел татуировку на руке, — Дайлен оборачивается неловко, повязав полотенце на бедра. — Но мама пообещала мне уши за это оборвать. Зевран смеется хрипловато, бедром подпирая несчастную стиральную машинку. — Суровая мама. Я бы тоже опасался такого заявления. Он замолкает, не зная, что ответить — просто смотрит в глаза точно так же молчащего Зеврана и понимает, что вот оно. Тянуть из жалости испанец больше не собирается — и да хранит его Королева, чтобы он не упал в обморок от волнения. Почему-то именно сейчас оставшиеся на коже капельки воды заставляют его вздрагивать настолько крупно, что становится даже страшно. Зевран отставляет бокал — уже пустой — и тянется к нему. Дайлен не уверен, что ему очень удобно, потому что задирать голову при его росте Зеврану приходится достаточно, поэтому, стоит им столкнуться губами, все, о чем он может думать — это то, что у кое-кого, наверное, болит шея. А когда он открывает рот, собираясь спросить об этом, Зевран мешает ему, языком цепляя его язык и отступая к двери. — Еще хоть слово, — шепчет он, — и я выставлю тебя на площадку. Он смеется, сгибаясь в три погибели и пытаясь не потерять полотенце при плавном продвижении в комнату Зеврана. — И не жалко будет? — Просто замолчи, я тебя очень прошу. Церебральный секс — это, конечно, весело, но я предпочитаю обычный. Дальше смеяться ему мешает поднимающееся внутри чувство — и не только чувство, но и другие поднимающиеся вещи. Кровать у Зеврана мягкая — он прекрасно это чувствует, когда хитростью его заваливают на нее, устраиваясь сверху на бедрах, так, что только зеленое полотенце — все, что отделяет оливковую кожу от его смертельной бледноты. Зевран, довольно разминая шею, как будто специально, опираясь на одну руку, качает бедрами. Дайлен осознает собственное возбуждение как-то неожиданно. — Надеюсь, жениться потом на тебе не придется? — говорит тот, снова целуя его легко в уголок губ. — А то вы, девственники, такие нервные порою. — Я, может, и не девственник вовсе. Зевран с интересом вскидывает бровь. Его взгляд дико напоминает Дайлену один из интернетных мемов, особенно «Давай, расскажи мне». — Как минимум, парня у тебя не было, — фыркает Зевран и соскакивает куда-то в сторону тумбочки у окна. — На трезвую голову точно. Дайлен прочищает горло, позволяя себе рассматривать зевранову спину с вязью татуировки на боку. Красное полотенце его покоится на краю постели. — На пьяную тоже, — подтверждает он. — Но девушка была, лет в семнадцать, если я правильно помню. — Да ты герой-любовник, — Зевран кидает ему прямоугольную упаковку, сам продолжает что-то искать в ящике. — Обычно на благородную английскую бледность клюют все, кому не лень. Он со смущением разглядывает презервативы, не решаясь уточнить, открывать их сейчас или пока что можно не… — Подожди, — он хмурится немного, поднимая взгляд на Зеврана. — Я не говорил, что я англичанин. — А у тебя «а» вместо «э» в «не могу», — спокойно поясняет тот. — Первый признак англичанина. Он фыркает. Зевран возвращается к нему, оставляет на шее короткий поцелуй с легким укусом и держит в руках тюбик — Дайлен приподымает брови. — Только не говори, что тебе еще и объяснять надо, что и куда, — Зевран усмехается и откидывает немного влажные волосы со лба. — В двадцать первом веке живем, хвала Митал. — Митал? Зевран поджимает губы, сосредоточенно откручивая крышку и отрывая золотинку с лубриканта. — Так Ринна говорила. Та подруга, с которой я в лифте застрял, — поясняет он, и Дайлен кивает, осторожно устраивая руки на смуглых бедрах — Зевран урчит одобрительно и покачивается несильно, пока глаза его неодобрительно упираются в несчастную смазку. — Надо было погреть, пока на кухне вино хлестали. Дайлен разглядывает тюбик так, словно он виноват в парочке мировых катастроф и эпидемиях чумы в средневековой Европе. — А, — красноречивость, и без того не особо присутствующая у него от рождения, покидает его окончательно. — А кто… Зевран молча склоняется ближе, мешая разговаривать — и дышать немного тоже. Потому что Дайлен не видит, но чувствует, как Зевран тянется рукой назад и растягивает себя, выдыхая ему в губы и заставляя вздрагивать немного. Он, чувствуя как собственные руки дрожат несильно, проводит сначала по зеврановой груди, очерчивая линии татуировки, и скользит ниже, неловко прикасаясь к возбужденному члену. Зевран вздрагивает крупно и стонет ему в губы, зубами легко цепляя их. — «Парня у меня не было», — дразнится он. — Зато учишься неплохо. — У меня хороший учитель, — он улыбается, впервые целуя Зеврана первым — пусть и легко совсем, в шею. — И очень симпатичный. — Всего лишь «очень симпатичный»? Он слушает смех Зеврана, срывающийся в резкие выдохи, стоит ему двинуть рукой вдоль ствола и погладить головку. — Для первого секса — да, пока что просто безумно симпатичный. — Наглец, — довольно тянет Зевран, и Дайлен с радостью соглашается с ним. А когда у них, наконец-то, получается соединиться — не с первой попытки, потому что Дайлену отчего-то становилось то смешно, то до ужаса стыдно — Зевран выдыхает, прикрыв глаза, и упирается руками в его плечи, мешая оглаживать собственное тело. — А твои соседи, — неожиданно начинает он, и Зевран поджимает губы недовольно. — Они же услышат. — Так. Зевран распахивает глаза и склоняется над ним, закрывая свет от люстры и пшеничными прядями щекоча щеки, пока Дайлен завороженно следит за ним. — Есть только мы. И это все, что необходимо. Что скажешь? Он глотает инстинктивно, силясь смочить враз пересохшее горло. — Я… — Молчи. Он не уверен, но, кажется, Зевран и начинает плавно двигаться только затем, чтобы помешать ему сказать что-либо — потому что первые несколько толчков вызывают у него только хриплое дыхание и стоны. Как и последующие. А потом Зевран тянет его, переворачиваясь, и обвивает ногами бедра, а руками — шею, и у него последние мысли уходят из головы окончательно, потому что поцелуи у того по-испански горячие и необыкновенные, кожа мягкая на ощупь, созданная будто специально для поцелуев, и Зевран, впиваясь пальцами в его плечи, выдыхая жарко на ухо, шепчет его имя, сокращенное как-то по-особенному, по-зеврановски. Дайлен даже не уверен точно, от чего именно он кончает — не то от зевранового стона, заглушенного о его бледное плечо, покрытое недавно поцелуями, не то от того, как Зевран сжался судорожно всем телом и каждой мышцей по отдельности, утягивая за собой куда-то за грань. Не сказать, что он не рад этому. Не сказать, что он не рад тому, что вообще поперся в то странное заведение, в котором, кажется, по всем канонам должен был напиться вдребезги, а на утро не помнить свой самый замечательный секс. Первый настоящий, в общем-то. Зевран, улыбаясь и безумно напоминая ему кота, ластится сразу же, стоит немного перевести дух и прибрать за собой, поправив разворошенную постель и выключив свет. Дайлен, отчего-то уставший до невообразимого, может лишь устроиться под теплым боком, перекинув длинные руки через Зеврана, да уснуть, надеясь, что наутро волосы у него не превратятся в воронье гнездо. Часы на телефоне Зеврана отсчитывают второй час ночи.