Kill me, my dear

Он щелкает выключателем инстинктивно, подсознательно, и только потом осознает, что свет не загорелся. Он щелкает им снова. И еще раз. И еще. Свет все еще не загорается — Зевран разочарованно скидывает сумку прямо на пол и поднимает глаза на отвратительную вредную лампочку. «Опять перегорела, наверное», — ворчливо думает он, снимая обувь и поднимая сумку с пола. Квартира встречает ему тишиной, и он делает вдох полной грудью: пахнет духами Рины, чем-то древесным с цитрусовым, и запах, напоминающий о родных южных странах, впивается в него всеми конечностями и тянет постоять еще минутку, чувствуя, как ноги отдыхают, утопая в приятном колючем коврике у двери. Франция — чудесная страна, и их нынешний заказ — просто чудо, и платят за него хорошо, но все-таки — не то. Ни одно вино и ни один вид с уровней Эйфелевой башни не купят его любовь к родине, кажется, бесконечную до невозможного. Необъятную, словно Атлантический океан, омывающий берега Европы, — и такую же яростную. — Я дома! — он проходит на кухню, оставляя пакет из магазина на столе и открывая холодильник. — И я купил тебе мороженого! Ему никто не отвечает. Зевран хмыкает. Тальесен уехал еще утром, говорить с заказчиком и их шефом, мистером Принцем, поэтому им с Риной осталось только смиренное ожидание звонка на телефон и информации о второй части контракта и оплате. Принц посулил им очень большие деньги — счет шел на несколько миллионов долларов США только за одну цель, а в одной части заказа их оказалось четыре. Они уже получили задаток, более чем убеждающий даже скептично настроенного Тальесена в том, что заказчик абсолютно серьезен в своих намерениях устранить конкурентов и глав мелких преступных организаций, некогда сотрудничавших с ним. Людская жадность и любовь к кровопролитию — их хлеб, и, честно сказать, Зевран совершенно не чувствует себя виноватым. Ни за то, что спускает курок, ни за то, что живет на забрызганные кровью деньги, которые ему дают взамен сотни убитых жизней. Это ведь работа. Чем она хуже другой? Он усмехается и водружает на стол пачку с мороженым, убирая оставшиеся продукты в холодильник. Пару минут на поиск тарелки и маленькой ложки. Еще минута на поиск ложки для мороженного. Еще пять — чтобы наложить полную тарелку шоколадных шариков и забросить оставшееся в морозильную камеру. Он уже подхватывает за ручки посуду с лакомством, как его телефон начинает звонить. На экране высвечивается номер Тальесена. — Привет, — он присаживается на край стола и отламывает немного мороженого, Рина не обеднеет. — Вы уже закончили? — Ага, — Тальесен хмыкает в трубку и, судя по звуку, идет куда-то. — Ты дома? Рина сказала, ты ушел. — В магазине был, — он облизывает ложку и возвращает ее в тарелку, попутно разделяя один из шариков. — Купил Рине мороженое, тебе крылья и грудки. Может, приготовлю что-то на ужин. Тальесен смеется. — Я скоро дома буду, — говорит он. — Отнеси пока этой сластене поесть, она вроде как спать собиралась, когда я ей звонил. — То-то она не отвечает. Хорошо, мы тебя подождем. Пока. Тальесен молча отключается — его излюбленная привычка. Он, закинув телефон в карман толстовки и подхватив тарелку, продвигается по коридору в сторону комнаты Рины. — Эй, котенок, — он стучит в дверь, удерживая тарелку на ладони, которую тут же кусает холод. — Если ты не одета, самое время это сделать, иначе я зайду, и мы будем заниматься отнюдь не поеданием мороженого. Рина не отвечает. Он закатывает глаза: Рина из-за пришедшего цикла все больше спит последние несколько дней, страдая как от несильной, но постоянной боли в животе, так и от кровопотери в целом. Да и вообще, она из них троих — самая большая соня. — Рина! — снова повторяет он, настойчиво постукивая костяшками по дереву, но ответа так и не следует. — Как хочешь. Я захожу. Он нажимает на ручку и толкает дверь. Тарелка с мороженым падает на пол, разбиваясь с оглушительным звоном. Ложка, испачканная в шоколаде, мешает коричневое с красным. Он смотрит и не может пошевелиться. Вся комната в крови: стены, пол, зашторенное окно, люстра, кровать, шкаф, стол. А посреди этого ужаса — тело, распятое на веревках, натянутых через воткнутые в пол, потолок и стены крюки. Из живота омерзительным зрелищем свисают внутренности, а лица на теле и вовсе нет. Он отступает на шаг. Под ногами хлюпает. Взгляд цепляется за ошметки майки на полу, впитавшей в себя, кажется, море крови. Он отступает на шаг. Хлопает входная дверь. Он смотрит и не может пошевелиться. Пистолет, приставленный к его виску, не вызывает ровно никакой реакции. Он смотрит на Рину, распятую в их квартире, и нервно дышит через нос. — Ты увидел ее раньше положенного, — шепчет на ухо срывающийся голос. — Но даже незаконченная, она прекрасна. Ты так не думаешь? Он так не думает. Он не думает ни о чем, кроме того, что это Рина. Что это ее тело напротив пачкает пол кровью и кишками. Что Рины больше нет. Его насильно разворачивают за плечо. Он смотрит будто сквозь знакомое лицо — лицо Тальесена — и понимает, что не может даже отвести взгляд. — Извини, красавчик, но сегодня без ужина, — Тальесен улыбается, прижимая его к косяку и упирая пистолет ему под челюсть. — Ну так как, хочешь туда, к ней? Для композиции как раз не хватает коленопреклоненного грешника. Ты и так уже достаточно нагрешил, но, наверное, отдаваться кому-то практически на трупе своей подруги — куда более тяжкий грех. Он неосознанно приоткрывает губы, думает, что сможет сказать хоть слово, — но не может. Тальесен проводит дулом по его губам и хмурится. — Ты что, успел обдолбаться? — рычит он. — Какого хуя не моргаешь? Он молчит. Тальесен смеется. — А, похуй, — пистолет тыкается ему в зубы, и Тальесен скалится неадекватно. — Если обдолбался — так даже лучше. Может, и встанешь сам в позу, не то что эта сучка. Что-то в голове щелкает, будто пружина вставшая на место. Он моргает. И ударяет ногой. Тальесен сгибается пополам: с учетом их разницы в росте, колено попадает точно в пах. Он с неожиданной силой толкает Тальесена на пол, успевая выхватить пистолет из чужих пальцев — и стреляет. Первая пуля проходит через плечо, почти рядом с ключицей. Еще одна — через бедро. Еще — попадает в пол. Он запоздало понимает, что руки дрожат, и именно поэтому он не попадает в голову — а еще что пистолет глухо щелкает, оповещая о том, что магазин пуст. Он с ненавистью отбрасывает бесполезную дрянь и бросается на выход. Носки, испачканные в крови, он, едва сдерживая подступающую к горлу тошноту, бросает прямо в прихожей. Квартира в симпатичном многоэтажном доме во французской столице остается позади — ровно как и распятое на крюках тело и шоколадное мороженое, смешавшееся с лужами крови на паркетном полу.