Kill me, my dear

Он оглядывает четверых сидящих на диване напротив него людей и постукивает пальцами по лежащему на коленях автомату. — Так, давайте повторим, — говорит он, склоняясь чуть вперед, чтобы хорошо видеть четверку — и возвышающегося над ними Джефферсона. — Милена Лукич, Ларри Эплбэй, Диана Уоллес и Хуан. Испанец, сидящий с краю, того, что по правую руку Зеврана, усмехается уголком аккуратных губ. — Вот так просто «Хуан»? — интересуется он, и Зевран закатывает глаза. — Или вы просто забыли мое полное имя, господин Араннай? Он набирает в грудь побольше воздуха. — Хуанито Антонио Мануэль Кабальеро де Севилья. Нет, я не забыл, но то, что мы провели пару замечательных ночей и с десяток совместных операций, дает мне право сокращать твое имя до Хуана. Не то чтобы Кабальеро особенно оскорбляется — его вообще явно забавляет вся эта ситуация. Зевран пробегается глазами по папкам на столе: он уже прочел их за эти пять месяцев, как минимум, десять раз, выловив основную информацию о своей новой команде и отпечатав ее на обратной стороне век, но ему необходимо немного сосредоточиться после легких препирательств с Хуаном. — Милена, — зовет он, и девушка, сидящая с другого края от Хуана, откликается — Зевран видит в ее черных глазах абсолютное спокойствие, что для этой неразговорчивой особы, в общем-то, отнюдь не необычно, — все хотел спросить. У тебя странная фамилия. Ты русская? — Сербка. Я из Крагуеваца. Он мысленно пытается выговорить название города, но ничего не выходит, и он просто кивает, решая не оскорблять девушку. Двое оставшихся проблем у него никаких не вызывают: Ларри оказывается профессиональным наемником, ушедший из какого-то отряда заместитель командира, чистейший американец, а Диана — черноволосая настолько, что у Зеврана проходит непроизвольная дрожь по шее — англичанка, известная в определенных кругах как «Гремучница», и это заставляет его усмехаться, потому что, похоже, не одна Сурана обожает фильмы Тарантино. — Вас посвятили во все детали? — спрашивает он, все еще постукивая пальцами по автомату. Все люди в его отряде уже получили снаряжение и оружие, остался лишь он, не решившийся переодеваться раньше времени. — Я плачу не просто большие деньги, но и нечто большее, так что я надеюсь, что за пять месяцев вы поняли, что надо быть готовыми ко всему. Хуан издает тихий смешок и обводит губы кончиком языка. Раньше он бы с радостью согласился и ответил на столь откровенно провокационный жест, но сейчас, во-первых, они собираются вершить практически революцию в определенных кругах, а во-вторых, как ему удается выяснить экспериментальным путем, его мозг отчаянно отказывается вызывать естественную реакцию тела на кого-либо, кроме бледных высоких англичан — а если и вызывает, то тут же сбивает это все мощной волной стыда неизвестно за что. Курт, заметив его задумчивость, похлопывает по кожаной спинке дивана, рядом с плечом совершенно белокожего, по сравнению с ним, Ларри. — Это очень серьезное дело, ребята, — говорит он, и Зевран мысленно ему благодарен, потому что разработкой плана они занимались вместе, но только вот он весьма посредственный военный, в отличие от Джефферсона. — Я выдам каждому из вас подробные инструкции ближе к вечеру, дабы избежать случайного сдвига в расписании. Тем более, лететь нам прилично, успеете десять раз со всем разобраться. Он усмехается. План действительно прост, как дважды два: они проникают в особняк Принца, в который он прибыл сегодня ранним утром, и убивают его и заодно парочку особо ретивых. Прикрытие им должны обеспечить парни Ларри и парочка снайперов из старых знакомых Дианы, которых та зовет не иначе как «Адам и Ева», и Зеврану очень хочется пошутить про мифологию и Библию, но язык как-то не поворачивается — да и не до этого ему. После разговора они расходятся. Ребята — подготовиться к операции, он — подумать, выйдя наружу ангара и глядя в закат, который он, черт возьми, не считает ни разу романтичным, а очень даже нагнетающим атмосферу: особенно, когда он похож на след из крови, какой обычно оставляют несчастные с травмами артерий, если их бездыханные тела тащить куда-либо. Джефферсон находит его очень быстро — видимо, настолько узнает его за все это время, что думает примерно о том же. Он встает рядом, облокотившись спиной о нагретую солнцем стену, протягивает шоколадный батончик, их заменитель сигарет, но Зевран, молча качая головой, вежливо отказывается. — Что Долорес сказала? Курт усмехается и отламывает половину от батончика, звонко хрустнув вафельными пластинками посередине. — Сказала, что Джекки скучает, — Зевран улыбается едва заметно, пока друг съедает часть от лакомства, кажется, предназначенного «исключительно для детей». — А еще, что она оборвет мне уши, если не вернусь к ужину с тобой. Он смеется. Долорес — жена Курта — на самом деле прекрасная женщина, он бы советовал всем жениться на таких, как она: умных, честных, способных не дать себя и своих близких в обиду, временами жестких и суровых, но вместе с тем мягких и улыбчивых. Зевран думает, что, пожалуй, о красоте Долорес не ему размышлять — но он правда считает ее красивой. Они встречались, по меньшей мере, трижды за эти пять месяцев, и их сын, восьмилетнее чудо по имени Джекки, даже называет его «дядей Зевраном», не говоря уже о том, что Долорес сама приглашает его на праздники. Он вспоминает Новый Год, проведенный в доме Джефферсонов, и понимает, что, пожалуй, видел в своей жизни самую прекрасную семью на свете. Что бы там не говорили эти сраные расисты. А учитывая, что приближается День президентов по американскому календарю, праздники которого Джефферсоны празднуют из-за корней Долорес, он нисколько не удивлен. — Разберемся с Принцем, и сразу к ней, — обещает он, инстинктивно разыскивая в кармане куртки телефон. — Если меня, конечно, не пристрелят до того, как я украшу стены мозгами этого урода. Курт усмехается, видя, как он бездумно копошится в смартфоне, пытаясь сделать вид, что не листает контакты в тщетной попытке лишний раз наткнуться взглядом на стоящие рядом буквы «Д» и «А». — Может, позвонишь ему уже? — говорит Курт, слишком проницательно для простого отставного военного и бывшего охранника борделя. — Потому что за пять месяцев это превратилось в норму даже для меня. — Сначала Принц, — он упрямо поджимает губы и все-таки прячет телефон, чтобы тут же сунуть руку обратно в карман и сжать пальцами недорогой силиконовый чехол с принтом Мадрида, — потом все остальное. Курт фыркает. — Знаешь, мы с Долорес из-за этого «потом все остальное» столько времени потеряли. Всегда хотели двойню, но после Джекки врачи предупредили о риске для следующей беременности, и мы перестали пытаться. Он выдыхает. Курт никогда не говорил об этом раньше, просто отвечая, что они не хотят больше детей, и Зевран винит во всем чертов закат — потому что это он вытягивает из Джефферсона ненужные, горькие слова, а из него — воспоминания о карих глазах и чужой милой неосведомленности о французских винах. Он выдыхает. И кладет ладонь на куртово плечо. Он выдыхает. И больше ничего не говорит. Курт и так знает все, что он хочет сказать, даже лучше него самого. Алые разводы заката становятся ярче и насыщеннее, будто по старому следу протащили новый кровоточащий труп, и они смотрят на эту ужасающую картину, въевшуюся в мозг, с высоты птичьего полета, давятся этой жижей, притворяющейся природным явлением, да не могут дышать. Зевран, пожалуй, задыхается сильнее всех. Особняк Принца вырастает перед взором Дианы — та командует, оборачиваясь назад, приготовиться к посадке, и направляет вертолет на ближайшую ровную поверхность примерно в десяти километрах от цели — там, где их уже ждут ребята Ларри. Он сжимает магазин автомата в пальцах почти до скрежета и звона ломающихся под напором его пальцев патронов, смутно осознавая, как оружие легко потряхивает, и дуло, смотрящее направо, скачет, словно у очень хренового снайпера. Курт, сидящий как раз справа от него, кажется, слышит этот звук, видит эти движения каким-то шестым чувством — вздрагивает, смотрит на него с недоумением, а затем усмехается. — Чувак, автомат не может сам выстрелить, — говорит он, заставляя его против воли хмыкнуть и улыбнуться. — А у нас тут не склад мертвых нигеров. Он смеется, чуть склонив голову так, чтобы волосы закрыли лицо — обычно бы они закрыли, но сейчас, стянутые резинкой, они остаются в том же положении, скатываясь с его шеи вбок и щекоча челюсть. Курт протягивает ему ладонь — и Зевран жмет ее, благодаря молчаливо, так, будто на их особенном языке. Джефферсон улыбается белозубо — и своей доброй улыбкой он, огромный, напоминает ему Джона Коффи. Зевран, стараясь не думать о том, как кончил свою жизнь герой «Зеленой мили», проверяет кобуру в пистолетом на бедре. Диана идет на снижение. Принцу стоит хорошенько продумать, что он хочет сказать своему лучшему товару напоследок.