Kill me, my dear

У Рины смех — перелив колокольчиков, и он снова легко пробегает прохладными пальцами по ее бокам, вызывая дрожь и тихий всхлип. — Зевран! — она пытается прибавить недовольства в голос, но не получается, и он хмыкает довольно. — Щекотно! Он целует ее в шею и ловит кончик пряди длинных волос губами. — В этом-то и прелесть, дорогая, — урчит он, чуть поглаживая теплые плечи Рины. — Ты очень забавно реагируешь на щекотку. — Мерзавец, — она фыркает, но с его коленей так и не слезает, позволяя целовать изгиб обнаженного плеча, выглядывающего из широкого выреза тальесеновой футболки. — Это называется «насилие над женщиной». — Это называется «мне слишком нравится твой смех, любовь моя». — Зевран! Рина пихает его в бок локтем, явно смущенная, и ему нравится, потому что, когда Рина смущается, она очень мило краснеет и чуть теряет контроль над тем, что говорит. Он перекидывает распущенные волосы Рины вперед, на ее плечо, целуя место на шее, где начинается череп. Она вздрагивает немного иначе, чем от щекотки, и мурлычет одобряюще, на секунду отрываясь от новостей в телевизоре напротив. — Ладно, ты прощен, — говорит она. — Знаешь, я была бы не против сегодня немного развлечься, но для этого мне нужен календарь. — Ты говоришь это таким деловым тоном, — он фыркает и зарывается носом в волосы, пахнущие фиалкой, — что это заводит сильнее, чем несколько пошлостей. Рина смеется и не протестует, когда он осторожно забирается руками под футболку, поглаживая плоский живот. А потом и вовсе сама чуть разворачивается у него на коленях и целует, пальцами с идеальным маникюром зарываясь в его волосы, стянутые на затылке резинкой. В ванной затихает шум воды и через какое-то время хлопает дверь. Тальесен, едва войдя в комнату, хмыкает и продолжает вытирать голову так, будто, в общем-то, не в метре от него Рина начинает шумно дышать. Он кидает футболку, снятую с Рины, в сторону ее обладателя — Тальесен ловит ее одной рукой, другой укладывая еще влажные волосы. — Не хочешь к нам присоединиться? — интересуется Рина, и Зевран понятия не имеет, каким образом она умудряется одновременно выгибаться назад, удерживаясь на его коленях, расстегивать бюстгальтер и смотреть на Тальесена. — Нам тут без тебя очень скучно начинать. Тальесен, отвлекаясь от зеркала, поворачивается к ним и усмехается. — У меня вообще-то были еще дела, но если ты так просишь, дорогая. Зевран смеется, оставляя на ключицах Рины несколько поцелуев. Ведущий новостей говорит что-то о русских хакерах и вмешательства во внутреннюю политику США — хотя, черт возьми, это же француское ТВ, какого хрена? Он хочет спросить об этом Тальесена — но поднимает взгляд и натыкается на капли крови на его лице. Рина в его руках начинает кричать и таять, превращаясь в бурое неприглядное месиво, и он чувствует, что его начинает тошнить. Он не может сказать точно, кричал ли, сбрасывая с себя ужасающий кошмар, но Долорес появляется в его комнате и зажигает ночник у постели, и выглядит она очень обеспокоенной. — Ты в порядке? — спрашивает она, и мягкий голубой свет придает ее темной коже необычный красивый оттенок. — Джекки сказал, что ты метался и бормотал, а потом начал шумно дышать и закричал. — Джекки? — он оглядывается, и до сонного мозга, наконец-то, доходит, почему у кровати есть ночник. — Боже, я уснул в его комнате? Долорес, мне так жаль. Долорес улыбается, и мягкий свет делает ее улыбку немножко загадочной. — Ему понравилось спать с тобой, — говорит она со смехом в голосе. — Он всегда мечтал о старшем брате, который будет отгонять от него подкроватных монстров. Что-то случилось? Он потирает виски и садится, чуть сдвигаясь в сторону, чтобы Долорес могла сесть рядом. — Дурной сон, — он упирается локтями в колени и роняет голову на раскрытые ладони. — Ненавижу кошмары. Долорес кладет руку ему на плечо и легонько сжимает. — Что ты видел? Он задумывается всего на мгновение. — Того, кем очень дорожу, — отвечает он, в общем-то, не прибегая к лжи, но и не раскрывая всей правды. — И с кем не могу увидеться. Долорес нежно прижимает его к себе и гладит по волосам, будто он — ее большой глупый сын. — Ты должен позвонить ему, Зевран, — говорит она тихо. — Если тебе так плохо, ты просто обязан. Хотя бы напиши ему. Сначала он хочет недоуменно отстраниться и спросить: «Неужели ты не понимаешь, что она мертва, а его я ненавижу всем сердцем?» А потом он понимает, что Долорес говорит не о Тальесене. Она говорит о парне-англичанине с журналистского, несведущего в алкоголе и сексе, но зато по-своему милом и очаровательном. Она говорит о Дайлене — о котором он сам, пустившись в неистовую погоню за Валисти, позабыл на долгие месяцы, кажущиеся вечностью. Помнит ли Дайлен его? Наверное, нет. Кто станет помнить парня вроде него, когда весь его вид буквально кричит, словно огромная неоновая вывеска: «Секс без обязательств на одну ночь! Претензии за разбитые сердца и порушенные надежды не принимаются!» Долорес целует его в макушку. — Надеюсь, что ты поступишь, как я говорю, — тоном строгой матери говорит она. — А сейчас ложись спать, у тебя была тяжелая неделя. Он вздыхает и торжественно заверяет ее, что ляжет спать, как только удастся усыпить Джекки. Сын Курта появляется тут же, словно по волшебству, обвивается вокруг и валит на постель, сопя недовольно. — Я что, должен тебя охранять? — ворчит он совершенно по-детски, и Зевран цепляет его за пухлую детскую щечку и смеется. — Давай так, парень, — он треплет Джекки по волосам и укладывает его нормально, головой на подушку, а не поперек постели. — Ты заснешь, а я тебя пока буду охранять, но без сна. А утром ты меня. Идет? Джекки, позевывая, кивает и устраивается в коконе из одеяла — и засыпает буквально через пять минут. Он улыбается и вылезает из постели к своим вещам, где лежит телефон. Стоящие рядом «Д» и «А» заставляют его на секунду зажмуриться, а затем открыть мессенджер. Он набирает и стирает сообщение несколько раз, пока не останавливается на спонтанном и совершенно глупом варианте: «В Австралии жутко непривычно, особенно когда живешь столько времени в Штатах. Тебе бы не понравилось — слишком тепло в феврале и для Бостона, и для Лондона. О, а еще Сидней все-таки очень красивый. Держи несколько фото. С очень ранними (по австралийским меркам) приветствиями, друг.» Он ставит телефон на блокировку так стремительно, будто сейчас из него выскочит огромный монстр и сожрет его и Джекки. На самом деле ему… неловко? Он ведь мог что-то написать все эти несколько месяцев, так почему Долорес в один момент пробудила в нем одновременно три противоречивых чувства: желание увидеться, смущение от общей картины и дикое недовольство собой? Черт бы побрал женщин, имеющих детей, они слишком хорошо знают, на какие точки давить и какие слова говорить, чтобы ты почувствовал себя последним говнюком на свете. Не то чтобы он не считал себя законченным говнюком, но все же. Рассветные лучи начинают пробираться сквозь неплотно закрытые жалюзи на окнах в комнате Джекки, когда он перестает ждать ответа.