Kill me, my dear

Телефон начинает звонить совершенно неожиданно, когда он уже заканчивает мучить математику. Вернее, мучить ею свой мозг. И руки. И тетрадь. И Зеврана — своими воплями о том, что этим скоплением непонятных букв можно призвать самого Сатану. — Алло. — О, привет, — Алистер на том конце провода как будто не ожидает, что он ответит на звонок. — Ты не смотрел что-нибудь на тему того доклада про иностранных журналистов? — Ага, — он тянется к тачпаду ноутбука и открывает свернутый браузер. — Информации нагуглить можно море. Я британских взял. — Я думаю про русских, — отвечает Алистер. — Но не уверен. Как думаешь, много кто их возьмет? — А черт его. Скорее всего, многие возьмут Британию, язык же. — Если не получится с русскими, можешь мне парочку статей подкинуть? А то у меня совсем с Британией глухо. Он кивает, одновременно с этим открывая вкладку с фейсбуком. — Конечно, сейчас подброшу. — Спасибо. Ладно, я пополз. — Ага. Он откладывает телефон на стол, одновременно пытаясь дописать предложение и другой рукой скопировать и кинуть Алистеру ссылки на ближайшие статьи про парочку самых любопытных и нескучных журналистов. Алистер в ответ присылает любящий смайлик и обещает в долгу не остаться. Не сказать, что понедельник был настолько напряженным или нагруженным, но теперь им следовало сделать небольшой доклад для истории журналистики уже на завтра, поскольку преподавательница отсутствовала в течение долгого времени, а достойной замены для нее так и не нашлось. То есть, по сути замена была, но и мисс Пайнс, и они прекрасно понимали, что ничего особого из этого не выйдет — поэтому, едва выйдя с больничного, она дала им несложное задание, требующее больше сил на поиск информации, чем на само написание. Он отвлекается от тетради, когда Зевран ставит перед ним кружку с чаем. — Передохни, студент, — говорит он, пальцами зарываясь в его все еще едва влажные после душа волосы. — Столько писать вредно для зрения. Он улыбается, позволяя поцеловать себя в лоб. — Я скоро уже закончу. Зевран вздыхает притворно и руками скользит по его плечам, облаченным в домашнюю серую футболку — а потом легко разминает ему мышцы, затекшие от долгого сидения в одном положении. — Тогда, как закончишь, поможешь мне с печеньем. Тесто уже почти остыло. — Песочное? Зевран тихо угукает, целует его в макушку и уходит обратно на кухню. Он возвращается к докладу. В тетради кончается уже вторая страница, а это значит, что совсем скоро можно будет присоединиться к тому, что он с благоговением называет «созданием божественных шедевров мировой кулинарии», а Зевран — просто «готовкой». Он правда не знает, учат ли маленьких испанцев или итальянцев готовить такую восхитительную пищу, но даже мама в эти выходные оценила способности Зеврана творить гастрономические чудеса. Он вообще чувствует себя не особо уютно, оккупируя чужую квартиру, но Зевран не принимает отказы — да и вообще обещает обидеться за тот раз, когда Дайлен из-за квартирного вопроса сбежал от него (о том, кто вообще от кого по итогам сбежал, они стараются особо не разговаривать). Натаниэль шутит о том, что он платит свою долю за содержание своих вещей, но не обижается — даже наоборот. Он на самом деле готов своих друзей на руках носить за понимание и любовь, но, к сожалению или к счастью, в реальности поднять на руки представляется возможным только Сигрун. В большинстве своем потому, что для поднятия Хоу у него не хватает сил, а Веланна всегда при себе имеет верный зонтик, без промаха бьющий по макушке. Он уже дописывает третью страницу, когда в дверь кто-то звонит. Не то чтобы это обычное явление, но он почему-то резко вздрагивает и оборачивается: Каллиан сегодня повезла Элли в зоопарк, так что это не могла быть она. Со стороны кухни слышится копошение и парочка нецензурных выражений. Он уже встает, скрипя креслом. — Сиди, я открою! Зевран проносится по коридору так быстро, что он успевает заметить только синий фартук и мелькнувшие пшеничные волосы, забранные в пучок на время готовки. Он пожимает плечами — и возвращается к написанию доклада. Но спустя пять минут замирает. Из прихожей не слышно никаких разговоров, хотя Зевран однозначно открыл дверь, но не закрыл ее обратно — он слышат щелчок замка, и притом только один. Он с небольшой тревогой в сердце все-таки дописывает доклад — все равно остается совсем чуть-чуть, но и тогда не слышно, как хлопает входная дверь. Он вздыхает и встает, стараясь не скрипеть креслом. И, стоит ему подойти к коридору, в прихожей все-таки закрывается дверь. Он осторожно заглядывает туда, обнаруживая Зеврана замершим спиной к нему, склонившимся над чем-то, крепко зажатым в руках. Он тихо подходит и кладет руку на напряженное плечо — Зевран вздрагивает и поднимает на него растерянный взгляд, роняя письмо, не до конца вытащенное из абсолютно чистого белого конверта. — Черт, тесто! Он успевает только моргнуть, когда Зевран убегает в сторону кухни. Письмо на полу манит своим таинственным видом, и он поднимает его, но с разочарованием обнаруживает, что не понимает ни слова — итальянские слова выглядят совершенно незнакомо и несколько… пугающе. Но почему-то какое-то шестое чувство буквально трезвонит о том, что ничего хорошего там не написано. Письмо в белоснежном конверте остается лежать на полке для обуви, когда он уходит на кухню, чтобы помочь Зеврану с печеньем.