***
Таджиме казалось, что он не идет, а летит, не касаясь ногами земли — такая была легкость в теле и радость на душе. Так хорошо он себя не чувствовал… уже очень, очень давно. Столько эмоций… тут и удовольствие от секса с привлекательным партнером, и радость, смешанная с легким злорадством, потому, что партнер этот — Сенджу Буцума, и веселье, когда он представлял, каково сейчас приходится его врагу, и удовлетворение — информация, выуженная из разума Сенджу, смутным облаком колыхалась в углу сознания. Когда он вернется домой, то сядет медитировать и упорядочивать полученные сведения. Было интересно: что он достал из головы врага? Сознание Сенджу напоминало темное озеро, из которого Учиха зачерпнул воды, не глядя. Даже если в этой воде не окажется ничего полезного, он не огорчится — слишком хорошо ему сейчас. К тому же, ему смутно казалось, что связь, созданная техникой между их сознаниями, не рассеялась до конца. Казалось — потяни он за тонкую нить, и сумеет, самое меньшее, ощутить эмоции врага. Но с этим можно подождать…, а пока — дойти до дома, не поддаваясь детскому желанию завернуть в город и чего-нибудь натворить, сесть в медитацию, разобраться в том, что узнал, обсудить со старейшинами условия применения техники… Это гендзюцу и впрямь могло серьезно покачнуть равновесие сил между кланами. Сейчас Учиха и Сенджу примерно равны, и в собственных силах, и в силах внешних врагов и союзников. Если Учиха получат такое преимущество… Таджима знал достаточно случаев, когда против чрезмерно усиливавшегося клана объединялись все соседи. Достаточно большой толпой можно задавить даже очень сильного противника, а союзники блюдут свою выгоду, пока Учиха сильны. Но если они станут слишком сильны — кто знает, чем дело кончится? Не хотелось бы ему стать тем, на ком закончится относительно благополучное существование клана… Распугав народ в селении счастливой улыбкой маньяка, Таджима свернул к своему дому, шикнул на устроивших возню детей, и устроился под вишней в маленьком саду. Привычное погружение в медитацию далось легко и непринуждённо, словно его и не переполняло энергией и жаждой действий. Он словно уже давно был в нужном состоянии внутреннего равновесия. Вдох и перед закрытыми глазами проносятся воспоминания произошедшего. Выдох и он вытаскивает в условный центр своего сознания чужие чувства, память, эмоции. Всё то, что удалось зачерпнуть из разума Сенджу. Информации, на удивление, и много и мало одновременно. Он сортирует её по придуманным полочкам, разбирая на составляющие. Вот миссия, с которой его враг вернулся чуть меньше недели назад. Дипломатическая рутина. Одно из ярких воспоминаний врага, сдобренное глухим раздражением и задавленной злостью, заставило Таджиму удивлённо поднять бровь, с трудом сдерживая изумлённый смешок — Сенджу пытались навязать помолвку с одной из принцесс чужого клана для закрепления договора. На этом и погорели — диктовать условия главе Великого клана, это ни мозгов, ни самосохранения не иметь. А вот договор о поставке партии чакропроводящего железа уже интересен. Дальше. Горы отчётов, бумаги, бумаги, бумаги, ожидающие его по возвращении. Всё это слилось в один бумажный поток. Усталость, пронизывающая эти воспоминания, оседает пыльным облаком на плечи. Учиха даже немного посочувствовал своему врагу. У него глаза начинали чесаться уже только от одной мысли о таких завалах документации. Имя главы сети шпионов в столице страны Огня, с которым Буцума встречался на пути к дому. Большая удача! И… дети. Четыре лица — четыре ярких образа, словно огоньки свечей, окутанные черным дымом страха. Нельзя привязываться. Нельзя позволять привязываться им. Кто бы ни погиб раньше, живым это причинит боль. Поэтому — нельзя привязываться, нельзя любить… Но так хочется! Хочется обнять, погладить, улыбнуться одобряющее, и чтоб улыбались в ответ… Подарить Хашираме бонсай, а Тобираме набор для каллиграфии. Кавараме нравятся разноцветные огоньки, а значит неплохо бы сводить его и других в столицу, где на каждый праздник небо расцвечивают вспышки фейерверков. А Итама хотел завести кролика на день рожденья… …Но если он позволит… и себе… и им… Нельзя. Ни в коем случае. Забыть, запереть, задвинуть на самое дно — старшие уже не дети, младшие скоро перестанут быть детьми, так невыносимо скоро! И может совсем скоро кого-то из них принесут завернутым в плащ, как уже со многими случалось. Тот мальчик, с которым тренировался Хаширама, единственный в клане, у кого была стихия огня… девочка чуть старше Тобирамы, пропавшая и найденная незадолго до его возвращения… нашедшие ее не стали нести в селение, там и закопали немногое, что осталось — судя по следам, она попалась Инузукам. И многие, многие другие… Каждая потеря, каждый погибший ребёнок… сколько бы не прошло времени, скольких бы он не потерял… каждая смерть, как удар лезвия в сердце. Больно… Что же ты делаешь, Буцума? Ты глава клана, ты не можешь переживать за каждого погибшего! Хватит! Прекрати! Перестань вглядываться в их лица, перестань ожидать, когда принесут твоих сыновей! Ты ничего не можешь с этим сделать! Сколько не пытайся, не получится… Таджима резко выдохнул, распахивая глаза, выныривая из чужой памяти, словно со дна глубокого озера. Кто бы мог подумать, что человек, за глаза прозванный Скалой, таит такое… Такого он точно не ожидал. Вдох-выдох, успокоить дыхание, вернуть равновесие. Какой он, оказывается, яркий… и сильный. Учиха рехнулся бы, так жить — ждать беды каждый день, каждый миг, и при этом не сгореть, не озвереть и не стать равнодушным… самурай, биджу его сожри. Таджима прикрыл глаза, ещё раз вздохнул, успокаивая бешено колотящееся сердце. А ведь ему наверняка досталась не вся мощь эмоций Сенджу… Нужно будет упомянуть это в описании техники.***
Когда Буцума окончил рассказ, успокаивающий чай плескался у него где-то в горле. Он не отказался бы от сакэ, да покрепче, но с таким истощением оно было противопоказано — ведь выпивка тоже в некотором смысле яд, для нейтрализации которого требуется чакра, которая утекает, как кровь из раны… хотя, кажется, уже не утекает. Уже можно не опасаться, что остался калекой. Старейшины долго молчали, переваривая новости. Наконец Аяме откашлялась и начала: — Ну, что ж… нам все понятно. Осталось понять, что теперь с этим делать. — А что тут понимать? — вскинулся один из старейшин. — Берём и создаём защиту от нового гендзюцу! Чай не в первый раз. Аналитики на что? Просто так свой рис едят? Шинджоку был старейшим из всех старейшин, гениальный стратег, в своё время разработавший не один способ противостояния гендзюцу. Если бы не родители нынешнего главы ненавистных алоглазых демонов, мог бы сражаться и в свои восемьдесят с хвостиком. — Самый умный, да? — Ядовито вскинула бровь Аяме. — То-то мы сами не додумались?.. Спор старейшин набирал обороты, начиналась привычная перебранка с поминанием всех косяков и глупостей в молодости оппонента. Голоса старых Сенджу сливались для Буцумы в монотонный гул, разбавляемый резкими вспышками, когда кто-то начинал слишком повышать тон. Ему было почти всё равно — убойная доза успокоительного свалила бы и лошадь. Буцума силился сосредоточиться, собрать своё внимание на разговоре и обсуждении, смутно вспоминая, что это важно, но мысли раз за разом откатывались к случившемуся. Где-то на грани восприятия мягко тянуло в затылке, будто связь от техники не развеялась до конца. Но даже если бы старейшина Аяме, а чуть погодя и он сам не вычистили остатки чужой чакры из организма, он сказал бы что такого не может быть. Ни одна техника не может соединять чужие сознания на таком огромном расстоянии…