***
Сенджу Надешики еще раз осмотрел вакидзаси и остался доволен — клинок был в отличном состоянии. Трофей, прихваченный на прошлой миссии у Шимура. И совсем новый, не успевший пропитаться чакрой прошлого хозяина, и баланс удобный. Не нужно сдавать в переплавку. Шиноби еще раз огладил лезвие кончиками пальцев, выпуская чакру, и убрал в ножны. Прислушался к звукам леса и к чутью чакры, поймал птичий пересвист, и ответил, отчитываясь о том, что в его зоне ответственности всё спокойно, а так же отметил, что мелкого Хотару надо бы погонять по тональности свиста — слышно же, что он едва попадает в заданные рамки. Хотя, пацан старается, что не говори. Очень старается, всем бы мальчишкам такими быть… Впрочем, не удивительно — с таким-то родственником. Надешики неприязненно поморщился. Сенджу Шинджоку был притчей во языцех в их семье, не раз и не два он видел, что творится с его потомками — в поле и в лапы Шинигами, они шагали охотнее, чем в родной дом. Чем-то Хотару напоминал старшему Сенджу своих племянников, особенно младшего, который после пропажи старшего брата совсем загонял себя на тренировках. Надо будет попросить Аяме-ба-сама поглядеть его и поговорить с ним, а то племянницу и самого Надешики мальчишка никак услышать не желал. Не ему жаловаться, конечно, в конце концов, он слишком редко бывает дома — работа обязывает, он и своих-то детей видит не многим больше, чем племянников. Может это и к лучшему, что детям запретили сражаться… пусть он знает, что такое долг, но он не желает, чтобы слабые гибли в безнадежных боях. От войны им все равно не уйти, так пусть они встретят врагов хотя бы с одним шансом из десяти не погибнуть бессмысленно. Сенджу прикрыл глаза, привычно отслеживая изменения в звуках леса и в фоне чакры. Всё было тихо. Биение жизни леса не нарушал никто посторонний. Мелкие звери и птицы носились по своим делам, внося в картинку мира жизнь, свойственную только лесу, тихий пульс дыхания природы. Прекрасное ощущение. Все Сенджу чувствуют лес, кто ярче, кто слабее. С возрастом этот талант возрастает, с опытом приходит понимание и умение, и мир раскрывается новыми красками, даже если дара сенсора практически нет. Лес — это огромное живое существо, а Сенджу те, кто может с ним говорить. Надешики усмехнулся уголком губ — после определённого периода времени, все Сенджу начинают ценить такие вот патрульные миссии. Молодые удивлялись — ведь это так скучно, быть вдалеке от границы постоянных сражений, но те, кто постарше, уже понимали — такая миссия лучший способ отдохнуть и восполнить силы. Лес любит своих детей. Шорох ветра за спиной не вызвал подозрения. А вот вспыхнувшее ощущение чужого взгляда, уже да. Медленно и лениво, словно бы случайно, Надешики повернулся, беглым взглядом скользнув по зеленому кружеву листьев, и прежде, чем понимание того, что он видит, дошло до его разума, тело метнуло выхваченный из рукава кунай. Впрочем, это было все, что оно успело сделать. Сознание успело немного больше. Сенджу ощутил, что падает, успел подумать, что сейчас угодит затылком как раз на камень, проклясть собственный промах и особо ловкого врага, пожалеть об оставленной семье и понадеяться, что товарищи успеют поднять тревогу… А потом его подхватили на руки, наступила тьма, и в этой темноте прозвучал чей-то голос: — Ну, здравствуй, Сенджу… Тоя готов был смеяться от радости — так легко у него все получилось. Сенджу был в его власти, и он мог сделать с ним все, что угодно! Правда, при этом надо остаться в рамках непричинения вреда… но вред для шиноби — понятие растяжимое. К тому же, гендзюцу, это ведь не вред, правда? Он довольно вздохнул и погрузился в иллюзию, где его враг, как он и задумывал, без сознания лежал на траве. Учиха дотронулся до чужого лица, испытывая странное трепетное чувство. Такое бывает, когда прикасаешься к острому лезвию, и вот сейчас оно рассечет кожу, опаляя болью. Его враг, красивый, беспомощный, в его руках… сладко… Почти все шиноби Учиха в вопросах пола партнеров для секса были всеядны. Есть женщины — хорошо, нет женщин — так обойдемся. И очень многие из них прямо предпочитали мужчин — свои приятели по боевому отряду и выносливее и доступнее на миссии в лесу. Женщины — для дома, для хозяйства, для детей, мужчины — для страсти, когда после яростной схватки еще кипит в крови огненная чакра… Поэтому многие, в том числе и он сам, отнеслись к новой технике с большим энтузиазмом. А уж когда он узнал в одном из патрульных того самого биджева Сенджу… Волосы у врага были странного цвета, почти темно-русые, но с медным отливом. Светлая кожа, правильные черты, и даже шрам его не портил. На миг Тоя представил это лицо в синяках, залитым кровью, с разбитыми губами — и сожалеюще вздохнул. В гендзюцу избить эту сволочь было бы совсем не интересно. Он только чакру потратит, а на Сенджу потом не останется ни следа. К тому же, жалко портить красивое лицо… Впрочем, это не значит, что нельзя будет развлечься иначе. Тоя наклонился и, поддавшись странному порыву, лизнул щёку своего пленника рядом со шрамом. Если бы этот рубец раскрылся свежей раной, можно было бы ощутить вкус крови. Но лицо он трогать не будет. Есть еще много способов… например, просто повырезать кунаем на коже, нарисовать мон клана на животе. Жаль только, что характер гендзюцу пыток не предполагает… да и по времени оно ограничено. Впрочем, для шиноби пара царапин — не пытки. Он сотворил на Сенджу веревки, и вывел сознание врага из темноты. — Ну, здравствуй, Сенджу, — прошептал Учиха и сдавил его шею, умело — чтоб не повредить, но начисто перекрывая воздух. Надешики замер, понимая, что сейчас сопротивляться глупо: он связан, и врагу достаточно сжать пальцы, чтобы раздавить ему гортань или свернуть шею… Стоп. А когда это его успели связать? Не потребовалось и мгновения, чтобы понять: гендзюцу. И скорее всего, то самое, новое… Сенджу потянулся к чакре, старательно не обращая внимания на то, что Учиха стаскивал с него одежду, помогая себе кунаем и не особо заботясь о том, чтобы не задевать лезвием его кожу. Чакра отзывалась неохотно, будто его напоили любимым составом Аяме-ба-сама — она частенько выдавала такое начинающим обучаться тайдзюцу, чтобы мелкие не филонили и не использовали чакру для усиления. Мда… Прекрасно. Вот это он прокололся. А Учиха, между прочим, был знакомый. Молодой нахалёнок, которому он не так давно сорвал миссию по добыче информации у какого-то дворянина. Учиха тогда сбежал, пообещав отомстить… И теперь выражение его лица не сулило Сенджу ничего хорошего. «Вот это я влип». Надешики прикрыл глаза, осторожно исследуя свое состояние скудными возможностями, оставленными ему гендзюцу. Он сумел понять, что выбраться из иллюзии не удастся — эта техника не походила ни на один из способов сотворения гендзюцу, что он знал. Она… Сенджу дернулся в путах, хрипло вскрикивая, когда новое прикосновение Учихи окатило его горячей волной боли. Надешики выдохнул сквозь сжатые зубы и подарил Учихе самый разъярённый взгляд, какой только был в его арсенале. Тот радостно оскалился и… неожиданно прижался горячими губами к открытой шее, оставляя алеющий укус. Тааак… А вот это уже интересно! Связанный разведчик прислушался к своим ощущениям. Они-то все думали, что Таджима над Буцумой-доно просто поиздеваться хотел, от того и выбрал такой способ времяпровождения в гендзюцу, а тут оказывается не всё так просто… Интересно, это специально или побочный эффект? Жаркое возбуждение прокатывалось по телу, резонируя в царапинах и укусах, что оставлял ему Учиха. Надешики любил такие игры, вот только мало кому мог позволить так с собой обращаться. Да и в реальности он бы не возбудился так быстро, а значит, всё это подстёгивает иллюзия. — Ну что, страшно, Сенджу? — выдохнул Учиха, опаляя чакрой, и слизнул языком выступившие алые капли там, где он не осторожно прошёлся кунаем — не слишком глубокая царапина, в реальности она и за пару часов бы зажила. Надешики усмехнулся. — Да, как тебе сказать… — Он повёл связанными плечами, будто проверяя верёвку на крепость и заставляя её заскрипеть. — Пока как-то не очень! И насмешливо поднял бровь, будто вопрошая: «это всё, на что ты способен?» Учиха тихо зарычал и вцепился в его шею с удвоенным усердием. Шики фыркнул про себя — мальчишка, его так легко задеть. Но убивать его пока, похоже, не собирается. Уже не так плохо. Как говорится, если не можешь остановить — возглавь. Перехватить главенство в гендзюцу у него вряд ли получится — не настолько он хорош в них, да и по сравнению с Учихой с шаринганом… но вот получить свою часть удовольствия у него может получиться. Если он конечно прав, в своих предположениях насчёт того, что с ним собираются делать… И если не тратить силы на попытки вырваться из гендзюцу, может быть, у него получится уберечься от истощения и проследить за тем, какое воздействие иллюзия оказывает на разум. Правда ли то, что Главу спасла от закладок печать… и были ли эти закладки? Судя по пьяному виду молодого Учиха, у него в голове что угодно, только не мысли о том, как менять Сенджу разум… алоглазого демона больше интересовала его шея. И плечи. И… ах-х-х! Согнуться, насколько позволяли веревки, продышаться, смаргивая невольно проступившие слезы, уткнуться лбом в удачно подставленное плечо… Мальчишка довольно мурлыкнул, огладил бока и спину, окутывая теплом, поцеловал — просто прижавшись губами к виску, давая время на то, чтобы волна боли прошла, оставляя после себя легкую рябь дрожи в мышцах… — Вот так уже лучше, — хрипло выдохнул Надешики и засмеялся, ощущая, как чужая злость вспыхивает азартом. Заставить… кричать… Ну-ну. Постарайся, мальчик. Ты не мастер пыток, это видно. Ты хочешь причинить боль, отомстить за проваленную миссию. Ты хочешь победить, только средство для этого выбрал неудачное. Меня не пугает боль. Строго говоря, боль вообще не должна пугать шиноби, особенно, если он — Сенджу, а его бабка — ирьенин. Отрубленные конечности, конечно, она на место не приставит… но после того, как она поставила на ноги человека с перебитой спиной, пошли разговоры о том, что ее благословил бог целительства О-Куни-Нуси. Но ведь это всего лишь гендзюцу. Здесь боль — это только боль. Она не несет вреда телу. Этой боли можно отдаться, как волнам моря… окунуться, и выйти таким же, каким и был. Сыграть по правилам молодого Учиха, не провоцируя его на причинение реального вреда… Чужая злость. Чужой азарт. Чужая страсть. Чужие руки, скользящие по бедрам, под коленями, в промежности, да, у меня чудесная растяжка, да, мне больно, да, меня пугает твой голодный взгляд. Да, Учиха. Тоя готов был рычать. Чёртов Сенджу! Зараза! Он не боится! И на каждый удар или укус реагирует так, будто это всё мелкие царапины, задыхается, когда сбивает дыхание, но смеётся — не притворяется. Учиха сам себе казался мелким щенком, покусывающим большого собрата, а тот и не злится вовсе — потому что это игра. Всего-то. Было до жалости обидно. Он ведь так старался! Учил гендзюцу, подкрадывался. А Сенджу этого даже не оценил! Нечестно! И в то же время… его тело — у него и шрамов-то почти не было, только на лице один большой, словно специально оставленный; его запах — сосна и вереск, от которого кружится голова; его жар… От всего этого Учиху просто вело. А голос! Низкий, мягкий, раскатистый, словно у большого призывного кота. Ну, закричи же ты, я хочу тебя услышать! Он внимательно слушает гендзюцу, говорящее об ощущениях Сенджу, ловя странное несоответствие. Он причиняет боль, но Сенджу ощущает удовольствие! Как это возможно? В гендзюцу ошибка? Нет, все правильно, он уверен… Сенджу откидывает голову, сглатывает, выдыхая. Глаза прикрыты, но в расслабленном лице есть ожидание, и не понять, чего он ждет, боли или ласки. Боли, как ласки? Что ж, пусть будет так. Тоя усмехается, поддаваясь странному азарту. Да, он не мастер пыточного искусства. Но ему поможет гендзюцу. Надо лишь внимательно слушать чужие чувства, и Сенджу станет послушной флейтой в его руках. Он умеет играть на флейте… Он оглаживает широкую спину Сенджу, кладет ладонь на загривок, а пальцы другой руки впиваются в болевые точки на плече. Сенджу снова дергает судорогой, но он молчит. Надо больше. Учиха проходится по его телу легким массажем, лаской расслабляя и находя новые места для ударов — отверстия флейты. На спине, на боках, на животе и груди, на локтях и на бедрах. Сенджу стонет сквозь выдох и все-таки вскрикивает, почти, как птица. И выгибается, словно бы от боли, но на деле — от удовольствия. Тоя улыбается. И принимает безмолвное приглашение — склоняется к чужой груди, ведет губами по солоноватой коже, ласково облизывает нежную горошину соска и смыкает на ней зубы. Снова вскрик… скосив глаза, он видит, как вздрагивает член Сенджу, и не только видит — ощущает собой. Губами, руками, телом. Теперь можно переходить к большему. Учиха проникает в него и Надешики выгибается, выдыхает, позволяя горячей болезненной волне пройти от поясницы до затылка. Хо-ро-шо… Связанные руки ноют не столько от неудобного положения, сколько от нестерпимого желания схватиться за чужие плечи — мальчишка умеет доставлять удовольствие. И вид у него шальной и пьяный, он целует, кусаясь почти до крови, зализывает оставленные раны, ну, чисто зверёныш. И движется, сначала медленно, потом все быстрее, и Сенджу задыхается от резких толчков, прикрывая глаза, отдаваясь на волю чужих рук… Учиха… Учиха Тоя. Он пораженно распахивает глаза, и тут же снова вскрикивает от особо удачного движения. Он откуда-то знает, что этого Учиху зовут Тоя… он чувствует ярко и обжигающе — чужую обиду, чужую страсть, чужое восхищение. Он словно видит себя со стороны — чужими глазами, гораздо более зоркими, чем его собственные. И свою усмешку левым уголком губ — правая щека стянута шрамом от отравленного клинка, он еще долго сходить будет… и свои волосы, и золотистый блеск от солнечных лучей… и свои глаза, светло-ореховые с крапинками по краю радужки… И горло, украшенное алым пятном поцелуя, и линию челюсти, и плечи и грудь в следах укусов и порезов, и это выражение блаженства на своем лице. Что это? Откуда? Как? Не время… Не время раздумывать об этом, когда Учиха переворачивает его и снова входит… и проходится ногтями по заднице, по чувствительной коже на внутренней стороне бедра, и давит локтем между лопаток, не давая дернуться… Учиха видит… Его спину и плечи, стянутые веревкой локти, бедра и ягодицы и пятна крови на них (хорошо, что это всего лишь гендзюцу). И столько подробностей сыплется в голову, текстура кожи, красная влага, следы ударов, и чужое тело дрожит в руках, колени разъезжаются, и приходится придерживать Сенджу за бедра, и всего этого так много, что Надешики теряется, плывет, пьянея не хуже Учихи, и огненное море смыкается над его головой. Он пришел в себя лежащим на земле. Щёку щекотала густая трава, а над головой безмятежно шелестели листья. В теле царила истомная слабость и лёгкая ломота, в резерве чакры оставалось чуть меньше половины. И это при его-то уровне в первой десятке клана? В голове лениво кружились воспоминания. Учихи рядом не ощущалось. Сенджу с трудом приподнялся на локтях, сел и осмотрелся. Следов почти нет. Только у дальнего дерева на расстоянии полёта куная тоненький след чужой чакры. Там стоял Учиха. А кунай, между прочим, пропал. Надешики встал на ноги, слегка пошатываясь, и свистнул условный сигнал сбора — надо проверить людей. С задержкой, но откликнулись все, последним подал знак Хотару. Малец жив, уже хорошо. С немалым облегчением он опустился на траву, едва удержавшись, чтобы не свалиться мешком: ноги дрожали, а в теле еще бродили отголоски фантомных ощущений. Не хотелось думать, не хотелось двигаться — хотелось лежать, отдавшись сладкой истоме. Так хорошо не было ни с женой — она хороший друг, но женщины его не привлекали, ни с редкими партнерами — мало, кому он мог позволить обходиться с собой так, как хотелось бы… так, как этот Учиха. Надешики слабо улыбнулся. Вот ведь… молодой и наглый. Пришел и взял. Тем временем на поляну выползали — иначе не скажешь — его подчиненные. Акаши шатался, как тростник под ветром, но яростно скалился и только, что не шипел, Казуо устроился на траве с большой осторожностью и Надешики понимающе усмехнулся, глядя на это. Киширо вывалился из кустов на другой стороне поляны, снял с пояса флягу, и Надешики почувствовал аромат крепкого сакэ. Вот ведь… пьяница. Впрочем, пристрастие к выпивке ему не мешало. Последним из кустов вышел Хотару, огляделся и тихо спросил: — Вы тоже, да? Акаши в ответ разразился потоком грязной брани, обещая поймать учиховского выродка и выебать ножнами катаны. — Все живы? — Надешики подавил желание опереться спиной о стоящее рядом дерево. — На удивление, — подошедший Киширо хмыкнул и протянул ему флягу. — Живы все. И целы тоже. Если не считать истощения, как после тяжёлого боя. — Хотару? — Командир повернулся к младшему члену отряда. Мальчишка, успевший задремать, прислонившись к дереву, сонно поднял голову, моргнул, явно пытаясь понять, чего от него хотят. Потом кивнул. — Да… Да, я в порядке, — тряхнул головой, снова пытаясь собраться. — Он ничего не сделал… — Вот это-то и странно. Мы же все у них как на ладони были! — Казуо тихо выругался. — Какой в этом смысл? Пришли, поиздевались, и ушли? Или они так типа презрение выражают, мол, не стоите вы того, чтоб вас убивать? Надешики вздохнул. Товарищ был прав — всё это было слишком странно. Зачем было нападать, если убивать никого не стали? Или же аналитики правы — и гендзюцу, каким бы странным не было его действие, имеет отношение к контролирующим? Чертовы Учиха… с ними ничего не возможно понять. Или они просто поразвлечься приходили? Мужчина бросил взгляд на засыпающего Хотару. Он, конечно, не гениальный сенсор, но похоже, что мальчишка отделался легче всех них — чакры потерял не так что бы много, а что засыпает на ходу, так это просто с непривычки, видимо. Но было не похоже, чтобы его в гендзюцу раскладывали во всех возможных позах. Оно и к лучшему. Насколько Надешики знал, необходимого опыта у мальчишки не было, и реакция на такое могла быть самая непосредственная. Им только истерики сейчас не хватало. И так по возвращению вломят за то, что попались. Причем, мальчишке больше всех достанется, с его чудесным родственничком… Впрочем, сейчас это не важно, живы — и хорошо. А пока надо срочно связаться с селением — пусть их сменят.***
Кира осмотрел своих бойцов — все на месте. Глаза шалые, в движениях проскальзывает едва сдерживаемая энергия. Кажется, с чакрой Сенджу они всё же переборщили. Особенно Тоя — глядя на него, можно решить, что парень накурился дурмана. Но это не важно. Ребята живы, Сенджу живы, все прошло удачно, и это главное. Тоя же был погружен в свои мысли, мало обращая внимание на происходящее вокруг. Странный Сенджу ему попался. Не было в нем того, что Учиха привык видеть в обращенных к нему глазах врагов. Той исступленной озлобленности, которая вынуждает порой бешеным псом бросаться на красный веер. Конечно, он не пожалел бы врага… но в бою. А сейчас боя не было. И этот Сенджу, кажется, отдавался происходящему с искренним удовольствием, при этом, не забывая наблюдать за ним и делать выводы. Вот эта его особенность вызывала больше всего восхищения. В такой ситуации, в таком положении, лишённый возможности повлиять хоть на что-либо, этот Сенджу… он… нет, не сдался, но извлёк выгоду и получил удовольствие. Вот это мастерство! Этому даже позавидовать можно. И он так до конца и не испугался. Напугать Сенджу не получилось — Учиха печально вздохнул — что ж, теперь он, по крайней мере, знает, почему: образ боевой бабушки («именно так, и только попробуй назвать по-другому») был таким ярким в сознании разведчика, что Тое казалось, будто он её саму встретил. Кажется, в утащенных воспоминаниях Сенджу был отрывок, где он совсем маленький, бегал прятаться от вредных товарищей за её хакама. Вспоминая сейчас и сравнивая рослого и плечистого Сенджу с образом маленькой хрупкой старушки Учиха с трудом сдерживал весёлое хихиканье. Потому что Сенджу и сейчас с уверенностью считал, что возникни необходимость, и трюк с прятками за бабушку сработает, пусть потом его и оттаскают за ухо. Учихе даже стало интересно, что это за бабушка такая, что может и имеет право гонять весь клан, (и, о, ужас! Даже самого Главу Клана!) и охаживать палкой по спине взрослых шиноби, а те не смеют не то, что сопротивляться, даже оправдываться не рискуют, пока их за ухо тащат через всё селение! Тоя поёжился, передёрнув плечами. Если бы не огромное уважение и благодарность в чужой душе, он бы решил, что это какой-то монстр. Но нет, судя по всему, за эту бабульку большая часть Сенджу встанет горой и настучит в бубен даже биджу, если её обидят. У самого Тои бабушки не было — был троюродный прадедушка, печально знаменитый тем, что на его примере молодежь учили не доверять врагам и тем более, не влюбляться в них. Впрочем, и он, несмотря на своё состояние, мог и палкой огреть, и за ухо оттаскать, и даже кунаем метнуть ого-го! Интересно: это Сенджева бабушка, по виду вроде ровесница Юдзи-оджи-сама, может он её знает? Надо бы спросить. А то любопытно ведь! Да, надо спросить… Тоя улыбнулся, ощущая что-то теплое и уютное в груди. Странно было вспоминать, как он злился всего пару часов назад. А теперь на место злости пришла эта теплота, и какое-то даже умиление. Этого Сенджу звали Надешики. Его родителям очень хотелось девочку, и то, что родился мальчик, их не остановило. Его дразнили из-за этого имени… а потом перестали. Хоть Сенджу на дразнилки не обижался и в драку не лез, не очень-то хотелось дразнить парня, входящего в десятку сильнейших шиноби клана. И сладко было понимать, что эта сила — пусть в гендзюцу, пусть всего на пару часов! — оказалась в его власти. Учиха счастливо вздохнул, вспоминая золотистый блеск в волосах Сенджу и его теплые глаза. «Сильный, красивый… мой».