Make love, not war

      — Как ты думаешь, у нас получается? — спросил Тобирама, устало потирая виски. — Вроде бы мы все делаем правильно, но сработает ли это?       Хаширама вздохнул. Что тут можно ответить? Ведь для того, чтобы проверить, как действует старая техника, нужно было попасть под гендзюцу, а детям путь на поле боя был запрещен. В те времена, когда создавалась защита, проблем с отсутствием практики не было.       Слияние со стихией, которое должно придать свойства стихии не телу, а разуму. Спокойствие, решительность, отсутствие боли и сомнений.       Тобирама медитировал на воду, Каварама и Итама — на ветер, доставшийся от матери. И вроде бы у них получалось: братья рассказывали, что действительно начинают ощущать себя стихией, и были этим довольны. Тобирама любил воду, чистую, прозрачную, спокойную, младшим нравилась легкая безмятежность ветра. А вот Хашираме досталась земля. Холодная, тяжелая и неподвижная. После медитации на стихию он ощущал себя неживым.       — Ты слышал, что случилось вчера? — спросил он у брата. — Учиха напали на наш патруль, но никого не убили.       — Слышал, — кивнул тот. — Старшие об этом только и говорили. Их всех сейчас у менталистов проверяют, связали, обклеили подавляющими печатями, да ещё опоили чем-то, на всякий случай. Аналитики вокруг них чуть ли не ритуальные пляски устраивают.       Тобирама знал всё это потому, что как раз вчера заходил к старейшине Аяме за лекарством от простуды.       — А давай сходим их навестить? В том патруле был мой знакомый, Хотару его зовут, может, мы у него выясним, что это за гендзюцу, а то мне уже надоело — у кого не спросишь, тот или не знает, или юлит и глаза отводит!       — Верно! — поддержал брата Итама. — От нас что-то скрывают, а папа, кажется, до сих пор… не в порядке. Я слышал, ему прошлой ночью снилось что-то плохое. Вскрикнул так тихонько, потом ругался и на двор ушел.       — Я тоже слышал, — помрачнел Тобирама.       — Может, стоит собрать для него успокаивающих трав? — Итама стушевался и посмотрел себе под ноги. — Соберём, сделаем подушку…       — А он согласится? — Каварама тоже переживал за отца, но был настроен более скептически.       Хаширама тяжело вздохнул. Отец упрямый, мог и не согласиться. Да ещё и отругает, за то, что глупостями занимаются вместо тренировок.       — И всё-таки, давайте навестим патрульных. Может, узнаем тогда, что с отцом.       — А разве можно? — Каварама рассеянно почесал затылок. — К ним же никого не пускают?       — А мы тихонько! — загорелся идеей Хаширама. — Их сейчас отселили в один пустующий дом.       — А это не те, в которых больные во время больших эпидемий лежат? Может тогда не стоит?       — Ты что, думаешь, это гендзюцу заразно? — Хаширама фыркнул. — Это же не лихорадка. Пойдем!       Неизвестно, было ли заразно гендзюцу, но энтузиазм старшего брата точно был заразен. Дети подхватились и отправились на окраину селения, в дом, где сидели попавшие под гендзюцу.       Седзи были распахнуты настежь, так что, видеть то, что происходит внутри, можно было и не заходя в дом. Двое играли в шоги, третий читал какой-то свиток, четвертый спал, а пятый, самый младший, сидел у входа, съежившись и обнимая себя за плечи.       — Эй, Хотару! Привет! — окликнул его Хаширама. Сидящий вздрогнул, поднял голову и слабо улыбнулся.       — Привет.       — Ты как? — взволнованно спросил Хаширама. — Что с тобой произошло? Нам ничего не говорят, а мы же волнуемся!       — Ничего… ничего страшного. Менталисты ничего не нашли, — мальчик вздохнул и снова обнял себя за плечи.       — Учитывая, какие у нас менталисты, оно не удивительно! — хрипло и громко заявил один из игравших в сеги. — Они же против Учих все равно, что куры против ястребов!       — Но что-то же они заметить должны были? — Тобирама верил в клановых мастеров чуть больше, чем все остальные. Хотя бы потому, что первые приступы сенсорного дара гасили именно они, пока его не отобрала от них Аяме-сама.       — Ну, так они и заметили! — жизнерадостно заржал игрок. — Такое заметили, что у них в штанах тесно стало!       — А ну хватит! — в балагура полетел свёрнутый свиток, пущенный меткой рукой Надешики. — Вы, мелочь, зачем вообще пришли? — спросил он, поворачиваясь к младшим Сенджу.       — Мы узнать хотели, как вы, и что вообще случилось! — Выглянул из-за братьев Итама. — А то папа…       Он запнулся и не стал заканчивать.       — Папа, значит. Ну, что ж, понятно, — шиноби усмехнулся. — Так вот дети, что я вам скажу: случившееся с вашим папой, конечно, несколько унизительно, но поверьте мне, бывают в жизни вещи и похуже. А Буцума-доно не нежная принцесса, переживет.       — Но что произошло? — воскликнул Хаширама. — Скажите наконец!       — Произошел горячий секс с нами в пассивной позиции и Учихами в активной. — Надешики рассмеялся, глядя на ошарашенные лица детей. — И ребята, не пытайтесь это вообразить и потом раздумывать на тему: как жить с тем, что вообразили. Учитывая то, что все это происходило в гендзюцу, никакого вреда, кроме морального, ваш отец не получил.       — Не получил… — пробормотал Хаширама. Поморгал, потряс головой. — Не получил… но… как это… зачем?       — Ну, может Буцума-доно всегда тому Учихе нравился, только он не знал, как в том признаться! — заявил игрок. — И вообще, пытаться понять Учих, все равно, что пытаться поймать солнечный свет. Я вот просто рад, что жив остался, и этот поганец меня не покалечил и ничего в голову не насовал.       — И… то есть… успокаивающие травы тут не помогут? — неуверенно спросил Итама.       Взрослые Сенджу дружно заржали, разбудив даже спящего товарища.       — Блядь… — он приподнялся на футоне, потер глаза и проворчал под нос заковыристое ругательство. — Сука красноглазая…       — Что, Акаши, приснился дивный сон, а мы помешали?       — Мне снится, что я ослеп, уебки! — рявкнул шиноби. — Я с этим козлом импотентом останусь! Развлекся, сука…       — Постэффекты, — с умным видом заключил Надешики. — Конечно, это банальный совет, но постарайся расслабиться и получать удовольствие. А успокаивающие травы не помешают, — обратился он к Итаме. — Раз уж твой отец такой чувствительный…       Какое-то время дети молчали, переваривая удивительную новость. Их папа — и Учиха? Хаширама попробовал представить эту картину, но воображение решительно отказывалось работать. Он вспомнил глумливую физиономию главы клана Учиха, потом на ум пришли всякие предметы, которые он видел, когда однажды пришлось ночевать в борделе… при попытке мысленно добавить к этому набору своего отца в голове что-то отчетливо заскрипело.       — А ты? — Тобирама обратился к Хотару. — Ты в порядке?       — Он более в порядке, чем любой из нас! — снова заявил игрок. — Не считая ебли в мозг от старого козла… в смысле почтенного господина Шинджоку.       — Не надо так говорить! Шинджоку-сама всё правильно сказал, — Хотару вжал голову в плечи. — Я должен был быть более осмотрительным и собранным. Я подвёл его.       — Малец! Не неси хуйни! — в младшего Сенджу полетел ещё один свиток, горка которых пряталась за спиной Надешики. — Учитывая, кто тебе достался, ты не то, что сопротивляться, даже пискнуть бы не успел, пожелай он тебя прикончить! У твоего «Шинджоку-сама» совсем ум за разум зашёл, если он этого не понимает!       — А кто ему достался?       — Учиха Кира, он в их клане вроде меня, — объяснил разведчик. — Кира Кидо его еще называют, за всепроникаемость. Чтоб вы знали, именно он обеспечил нашему стратегу бессрочный отдых в деревне, и было ему тогда примерно столько лет, сколько сейчас Хотару. И шансов против него было… один из тысячи, разве что.       — И он…       — Он мне ничего не сделал, — сказал Хотару и сдавленно засмеялся. — Представляете? Просто сидел и обнимал.       — Наверное, это какой-то план… — задумчиво протянул Тобирама.       — Да и ежу понятно, что это «план», — вздохнул Надешики. — Вопрос только, какой?       Он задумчиво покрутил в руках очередной свиток. Его детская привычка, зачитываться любым видом текстов, когда начинался затык, была известна всему клану, потому друзья и натаскали ему гору литературы.       — Ладно, мелочь, идите-ка вы домой, — усмехнулся разведчик. — Соберите травок своему отцу. Нам сейчас, как никогда, нужен адекватный Глава.       Делать было нечего — и дети отправились домой, погруженные в задумчивость. Тобирама размышлял о загадочном плане Учиха, Итама думал о лаванде, из которой он сделает подушку для отца, Каварама, следуя совету разведчика, старательно не думал ни о чем. А Хаширама, в мыслях которого мелькали уже не просто бордельные игрушки, а веревки, цепи, плетки и острые предметы, думал о том, что за отца надо обязательно отомстить.       Решено! Если он попадет под гендзюцу, он сам этого Учиху трахнет!              Акаши проводил взглядом уходящих детей Главы Клана, и натянул на голову лёгкое летнее одеяло. В отличие от полной темноты, такой сумрак не пугал его, а приносил спокойствие.       Вспоминать дурацкий сон совсем не хотелось, но как назло, стоило закрыть глаза, как в памяти вспыхивали воспоминания случившегося в гендзюцу. Темнота, беспомощность, невозможность пошевелиться, не действующие лечебные техники и чужие руки, осторожно оглаживающие плечи, грудь, живот, тёплое дыхание, мягкие поцелуи… страшно.       Судорожно вздохнув, Сенджу съежился под покрывалом — день был теплым, но его охватывало ознобом, когда он вспоминал…       Тьма.       Непроглядная тьма — темнее, чем в подземелье, куда не проникает ни лучика света.       Он жмурится, моргает, слепо крутя головой, пытаясь хоть что-то увидеть, ощущая, как внутри нарастает паника.       Он ничего не видит.       Не видит…       Не видит!       Нет… нет, нет, нет! Только не снова!       Он же был осторожен! Ничего не предвещало, не было предпосылок! Хотя Аяме-сама предупреждала, что если ему вновь слишком сильно заедут по голове, может случиться рецидив.       Акаши шумно сглатывает, и сердце бьётся где-то в горле. Соберись! Нужно просто собраться!       Он закрывает глаза, глубоко вздыхает, успокаивая колотящееся сердце. Расслабиться, сосредоточиться на чакре… и осторожно, по капельке, направить ее к затылку. Почему к затылку, а не к глазам? Биджу знает, он не медик, и нихрена не понял из объяснений Аяме-сама. Но он запомнил, что надо делать, если в глазах меркнет свет.       Сосредоточиться. Сейчас все зависит только от него. Такое с ним уже бывало, он справился, правда, это было десять лет назад. Он был ребенком тогда, а сейчас он уже взрослый. Справится и теперь.       Всё просто. Нужны только спокойствие, терпение и концентрация.       Он так погружается в себя, что не сразу замечает прикосновение к своему лицу. Прикосновение мягкое, но уверенное, такое не спутаешь со случайностью. Он резко вдыхает и замирает на месте, тело каменеет — рядом кто-то чужой. Кто? И откуда? Они же в патруле и он ничего не слышал. Кто-то оставил своё место без разрешения? Или он сам не отзывался и его пришли проверить?       — Кто?..       Он протягивает руку, пытаясь поймать чужую ладонь. Не удается — и Акаши слышит чей-то тихий смешок. Что происходит? Это точно кто-то чужой… Враг! Он дёргается, тянется к кунаю… и понимает, что не может пошевелиться. Тело будто сковал паралич. Биджу! Когда успели?..       — Тише, — чужая рука ложится на шею, голову наклоняют и Акаши чувствует щекой теплое чужое дыхание. Чувствует — но не может увидеть. Тщательно запертая внутри паника снова рвется наружу.       Кто-то, кому он не в силах сопротивляться, кто-то, кого он не видит, водит руками по его телу, бережно разминает закаменевшие плечи, зарывается пальцами в волосы, поглаживает затылок, разворачивая в животе колючую проволоку страха — затылок это его слабое место, уязвимая точка, что сулит вечность в темноте.       Лечебная чакра отчего-то не действует, зрение не возвращается даже на чуть-чуть. Это пугает и он с трудом давит панику и недостойное желание взмолиться прекратить всё это.       Чужое дыхание теплым шелком скользит по коже, чужой голос шепчет что-то, но он почти не слышит, охваченный страхом. Смутно ощущает: горячие пальцы гладят шею, стягивают косоде с его плечей. Его вертят, как куклу, раздевая, наглаживают по голове, по спине, укладывают на мягкое — футон? Обнимают…       И постепенно он успокаивается.       Тот, кто рядом — точно не враг, он не ощущает желания причинить боль или убить, только тепло и заботу. Хоть и не знает пока, что с ним случилось. Может, потеря памяти?       Но эта темнота…       Это сильнее него.       Он не может подавить накатывающие ледяные волны страха…       Майро ведёт раскрытой ладонью по чужому плечу, улыбается. Он, наконец-то, нашёл его. Наконец-то, поймал. И между ними не будет сражения. Пусть гендзюцу — но это дорогого стоит, время близости с тем, кто уже несколько лет является его наваждением.       Учиха прижимается губами к шее Сенджу, вдыхает его запах, трётся щекой. Акаши, Аки…       Они встретились впервые во дворце Дайме. Оба на задании, оба разведчики. Им нужна была информация и только информация. Никакой крови, никаких битв. По крайней мере, не на территории дворца правителя.       Тихая беседа в тени садовых деревьев, мягкая улыбка на губах Сенджу и душистый чай — воспоминания до сих пор так ярки — в тот день у него пробудилось третье томоэ… и именно это послужило причиной, по которой Сенджу его раскрыл. Но Майро не жалел. Небоевая эволюция шарингана в их время являлась поистине чудом.       Они тогда смогли удержаться от драки, но как же больно было видеть, как тепло и интерес в чужих глазах сменяются холодом и враждебностью.       Сейчас всё иначе. Акаши не видит его, значит, не вспомнит и не поймет, кто перед ним. Пространство иллюзии, как нельзя кстати, отражает сумрак ночного дома, освещённого желтым огоньком единственного светильника. Майро осторожно укладывает Сенджу на футон, избавляя от ненужной сейчас одежды, садится ему на бёдра и, наклоняясь, целует. Так приятно, и хочется любить его долго-долго, а потом лежать рядом, наслаждаясь приятной негой в теле.       Акаши под ним выдыхает и нервно сжимает пальцами футон, заставляя ткань трещать, а Майро хмуриться — что-то не так, что-то совсем не так — Сенджу на грани паники.       Почему?       Он напряженно прислушивается к гендзюцу, ища причину странной реакции — да, отсутствие зрения, это страшно, но такой сильный страх больше свойственен Учиха, чьи глаза не просто орган зрения, но и оружие. Страх Акаши… страх ослепнуть… снова?       Он вздрагивает и холодеет, когда кусочек чужой памяти раскрывается в его сознании.       Слепота.       Беспомощность.       Не видно, куда идешь, не видно, что вокруг. Шаришь руками по воздуху, напрягая слух и куцый зачаток сенсорики в попытке сориентироваться хоть немного. Спотыкаешься, натыкаешься на стены. Чужие руки отодвигают тебя с дороги, словно вещь.       Вот она, причина. Акаши терял зрение, но сумел вылечиться, невесть, каким чудом.       Ками-сама, какой кошмар…       Майро замирает, с горечью понимая, какую ошибку он совершил. Хочется плакать — если бы с ним случилось то же самое, он ни за что не простил бы того, кто всколыхнул ужасную память.       — Прости, — шепчет он, обнимая Сенджу, и возвращает ему зрение.       Акаши замирает, а спустя мгновение в его глазах разгорается ярость, сметая страх. Чувства опаляет чужой злостью. Тело Сенджу напрягается, дыхание учащается, губы дрожат, от готовых сорваться с них ругательств. Хорошо, что Майро не стал снимать с него параличку.       — Прости, — снова шепчет он, и целует чужую руку, нежно касается губами кончиков пальцев, согревая дыханием и с новой надеждой видя потрясение в глазах Акаши.       — Прости, — слышится голос в темноте, его обнимают и Акаши чувствует, как соприкасается своим лбом с чужим. Зрение медленно возвращается и первое, что он может различить это чёрные глаза напротив. — Здравствуй, Аки, — Учиха улыбается. — Давно не виделись, правда?       Акаши молчит, осознавая происходящее. Он видит. А напротив него Учиха.       Учиха — значит, гендзюцу.       Он пытается, и не может пошевелиться. Не может сражаться. Не может даже говорить — только дышать и смотреть, как Учиха виновато улыбается, целуя его пальцы.       В груди разворачивается огненный вихрь ярости — биджев Учиха!!! И эта ярость даже не столько от того, что попался в ловушку, сколько от задетого больного места, от разбуженного застарелого страха — снова оказаться в кромешной темноте.       Учиха мягко выводит на его груди замысловатые узоры, от которых мурашками разбегаются волны удовольствия, дыхание учащается и Акаши ничего не может сделать с предающим его телом. Он вообще ничего не может, ни сопротивляться, ни кричать, даже обматерить наглого красноглазого не может. Только дышать и слушать свои реакции.       А тот улыбается. И шепчет нежности, извиняется. Говорит о том, какой он красивый, какой желанный, как давно он его искал.       Акаши плохо помнит этого Учиху. В памяти остались только сверкающие затаённым весельем и радостью чёрные глаза под сенью цветущих слив во дворце Дайме, чей мягкий, нежный аромат окутывал их во время беседы. А потом эти глаза вспыхнули алым, и умиротворённое очарование момента и человека рассыпалось осколками разбитого зеркала.       Сенджу пытается вырваться из этой жуткой иллюзии, вспышками чакры разрушить её, как камень брошенный в центр водной глади озера, разрушает его спокойствие, пуская круги по поверхности. Но чакра утекает как в дыру, и ничего не происходит.       — Прекрати, — шепчет Учиха, наклоняясь к его уху и целуя шею под ним. — Если продолжишь, потеряешь слишком много.       Сенджу замирает: не столько послушавшись слов врага, сколько вспоминая о том, что как раз в том месте, куда Учиха впиявился губами, проходит сонная артерия.       Руки Учихи скользят за спину, бережно обводя кончиками пальцев лопатки, словно крылья диковинной птицы, и жар, исходящий от чужого тела, сводит с ума. Акаши всегда немного холодно — особенность смешения стихии воды и воздуха. А еще он молод, и его телу неважно, кто ерзает на его бедрах.       Учиха опускается ниже и проводит языком влажную дорожку по животу Акаши, тот вздрагивает и не выдержав, тихо-тихо стонет, задыхаясь. И Майро улыбается, чувствуя мелкую дрожь Сенджу — чувствительный.       Ладонь нежно оглаживает пах, пока что только через ткань штанов, но недвусмысленную заинтересованность тела скрыть уже нельзя.       — Хочешь? — спрашивает Учиха, чуть усиливая нажим и наблюдая за тем, как Акаши кусает губы. — Хочешь ведь…       Отрицать было бы глупо. И он сдается. Выдыхает, обмякая в чужих руках, и коротко, хрипло смеется, вспоминая дурацкую шутку сэнсэя, учившего клановый молодняк премудростям работы в разведке.       «Если вы попадете в плен, ребята, помните: что бы с вами ни делали, вы не сможете забеременеть».       А Учиха чуть ли не мурлычет от довольства. Сволочь. Нет, ну какая же сволочь…       Красноглазый демон трётся щекой о его живот, опаляет чакрой и уже не так холодно, как в самом начале. Желание разгорается сильнее, ярче, и чувство такое странное, будто опускаешься в горячий источник после промозглого дождя.       А потом с него стягивают штаны, аккуратно распутывая пояс, и всё сжимается до двух полыхающих шаринганов в полутьме комнаты.       Мысли в голове крутятся детской вертушкой: тоска и досада, усталость и злость, воспоминания о доме, мысли о том, что эта комната в гендзюцу почти точно такая же, как его спальня, только вместо монов Сенджу и переплетенных ветвей стены расписаны осенними листьями, а в солнце на створке седзи врисован веер Учиха.       Воспоминания о жене, что скоро должна родить, о запрокинутом лице Буцумы-сама — Акаши видел, как Главу тащили по селению, вот позорище будет, если и его в обмороке найдут… о чайном домике в столице, где то, что делал Учиха, стоило очень дорого…       То, что делал Учиха, заставляло выгибаться натянутым луком, задыхаясь от вскриков, почти всхлипывая, когда горячий язык вылизывал там, между бедер, когда чужие пальцы, кажется, маслом смазанные, пролезли в его задницу, растягивая, ощупывая изнутри.       — Тебе будет хорошо, — шептал его враг, и ему было хорошо, когда пальцы сменил член. Учиха старался — Ками-сама! — так, как старалась бы юдзе, которой пообещали за работу гору золота в ее рост.       Да, это было хорошо, Акаши не мог отрицать. Но воспоминания об испытанном наслаждении оказались прочно связаны с холодной липкой дрожью ужаса перед слепотой. Госпожа Анзу, работавшая с ним менталистка, даже посочувствовала, сказав, что от такого можно импотентом остаться…       Когда гендзюцу рассеялось, он ещё успел заметить мелькнувшую рядом тень, чужую руку, скользнувшую по голове, в жесте не то извинения, не то насмешки.       Учиху после этого хотелось медленно и мучительно убить.       Потому, что спать он теперь не мог, стоило только прикрыть глаза, и нутро сковывал липкий страх, пробирающийся под кожу и выворачивающий нервы. Чёртов красноглазый разбудил то, от чего он, как полагал, уже давно избавился.       — Акаши, — Надешики притянул к себе очередной свиток с какой-то философско-сказочной историей, — может и тебе чего-нибудь такого принять? А то ты бледный, как после встречи с биджу.       Высунув нос из-под одеяла, младший Сенджу послал разведчика к тем самым биджу, и вновь попытался уснуть. Бесполезно — нервы были натянуты сторожевой леской, и он предчувствовал, что командир был прав, и спать он сможет, только оглушив себя дозой какого-нибудь убойного препарата, или умотавшись до обморока.       — А знаете, — произнес Киширо, со знанием дела нюхая открытую бутылку сакэ, — не в том беда, что меня трахнул Учиха, а в том, как он это сделал.       — Как? — заинтересованно спросил Надешики.       — Так, что я хочу повторить!