***
— Хикару! Хикару, эй! Ты не заболел? — Нет, — вздохнул Учиха, и еще плотнее замотался в кокон из покрывал. Ему просто было плохо. Он устал и измучился в тревоге за своего пленника, чья жизнь зависела от прихоти балованной девочки. Он устал от присутствия в доме чужой чакры, щекотавшейся в носу, и громкого звонкого голоса, проникающего во все уголки, как звон храмового колокола. А еще он устал от сомнений. Да, Сенджу смирился со своей участью и не пытался сбежать или как-то навредить. Но что он сделает, если Хикару предложит ему… продолжить в реальности то, чем они занимались в гендзюцу? Тогда ему понравилось, но когда иллюзия рассеялась, Сенджу обиделся и разозлился. Влиять на Минору через возникшую между ними связь Учиха не решался — это было бы не честно. А продолжить хотелось. Минору был… красивым. И не только внешне — завершенный шаринган позволил увидеть чакру, а гендзюцу создало между ними странную связь, и позволило увидеть душу. То, что начиналось, как эксперимент, стало чем-то большим — и Учиха тосковал, понимая, что его желание не найдет понимания у Сенджу, и радовался уже тому, что Минору не пытается его убить. Сенджу обеспокоенно смотрел на Учиху и понимал, что разговор с Каей был своевременен, однако всё же, стоило завести его чуточку пораньше — Хикару был бледным в нежную прозелень, как юный шиноби, на первой миссии увидевший чей-нибудь распоротый живот. Что могло с ним случиться? На отравление не похоже… может, это из-за чужой чакры в доме? Минору не был специалистом в ирьениндзюцу, но догадывался, что такая реакция точно не нормальна. По сравнению с одним из сыновей Буцумы-доно Учиха был слабым сенсором — но отчего тогда Хикару так плохо? Если бы этот шиноби не был бы допросчиком, Минору бы предположил, что у него аллергия на чужую чакру, но в данном случае было явно что-то не то… Из того что Сенджу знал о гендзюцу, выходило, что обмен чакрой в момент наложения и использования иллюзии всё же происходит, а значит Хикару бы давно загнулся, раз так. К тому же, на его-то чакру Учиха так не реагировал? Не реагировал… Минору резко выпрямился. А это был уже вариант! — Подожди, я быстро! — и не успел допросчик что-то возразить, выскочил на улицу, к огороду. Ещё когда мыл посуду, Минору мимолётно удивился: рядом с грядками, но не на них, а как простой сорняк, у Учихи росла редкая трава, которую дома называли Мятной Колыбелью — из-за запаха. Хорошее успокоительное, которым часто отпаивают малышей, плохо спящих из-за кошмаров. Она помогала успокоиться и стабилизировать психическое состояние, так говорила Аяме-сама… Вернувшись в дом с растением, Минору вытащил Учиху из кокона покрывал и потащил к офуро. Для того чтобы создать воду — не для техники, а просто так, Минору не нужно было складывать печатей, а подогреть до нужной температуры Хикару сможет и сам. В этой воде будет их чакра, и если добавить в неё траву, то Учиха почувствует себя лучше… Если это не сработает, то придётся звать на помощь других Учих. Потому что Сенджу больше не знает, что ещё делать. Удивленный действиями своего пленника, Хикару не стал отказываться и протестовать. То, что Сенджу решил позаботиться о нем, было приятно, что бы ни сподвигло Минору на такой поступок. Пожалел, или побоялся, что Учиха загнется, а вместе с ним и защита от других Учих? А, неважно. Он сбросил одежду, забрался в бадью и выпустил чакру, согревая воду и чуть ли не мурлыкая от удовольствия. Было приятно ощущать вокруг себя чакру Сенджу, пахнущую летним лесом и цветами… поэтому, когда к запаху чакры прибавился еще один, Учиха заметил его не сразу. А когда заметил, невольно улыбнулся. И как только у Сенджу хватило догадливости? Болтливый чай. Минору сосредоточенно разминал в пальцах узкие темные листочки и бросал в горячую воду, а Хикару со странной теплотой думал, что Сенджу не только освоился в его доме, но и здорово обнаглел. Пусть конкретно сейчас эта травка могла ему помочь, но учитывая, кто находится рядом… Болтливый чай, или сорочий хвост, крепко заваренный, дарил хорошее настроение и легкость, настраивал на доверие и развязывал язык. Болтушка в ванне конечно, не даст такого эффекта, просто расслабит и успокоит… но учитывая, кто ее принес… На языке цветов это бы означало: «Ты можешь мне довериться». Но вряд ли Минору это имел в виду… или просто проявил заботу, или просто рассчитывал, что на уставшего и измотавшегося Учиху трава подействует сильнее, чем должна в такой концентрации, и он что-нибудь разболтает… Хикару улыбнулся. Вряд ли он скажет что-то ценное сейчас, когда все мысли крутятся вокруг испачканных зеленью длинных пальцев и губ, которые так хочется поцеловать… А собственно, почему бы и нет? — Минору… можно, я тебя поцелую? — А? — Сенджу удивленно моргнул, а Учиха закинул обе руки ему на шею, притягивая к себе и мягко целуя в губы. Находясь в замешательстве, Минору ответил. Учиха выглядел получше, но глаза у него блестели как-то слишком ярко. Минору запоздало вспомнил рассказ Аяме-сама о том, что на разные кланы одна трава может действовать по разному. Тот же синецвет из страны Тумана — туманники его вместо приправы в суп кладут, а для всех остальных это страшный яд. Но непохоже было, чтоб Учиха отравился… ой! А вдруг это для Сенджу успокоительное, а для Учих возбуждающее? И получается, что он сам спровоцировал Хикару? И если он начнет сейчас отбиваться, это будет выглядеть, как издевательство. Помог, называется… А целоваться с Учихой оказалось приятно. Так… мягко, вкусно, немного щекотно и тепло внутри, под ребрами, где словно пушистый комочек появился. Минору вспомнил, как было в гендзюцу, и то, что именно он тогда произнес эти слова, и то, что последовало за ними, и почувствовал, как лицо и низ живота заливает жаром. Ох… — Ммм… Хикару? На бледном лице Учихи расцвел румянец, глаза блестели, и смотрел он… с надеждой? Да, с надеждой и страхом: оттолкнет или не оттолкнет? Сенджу облизнул губы, в растерянности не зная, что предпринять. Его тело недвусмысленно говорило о том, что не против продолжить, и видно было сквозь воду — Учиха тоже хотел. Что же делать? Хикару не принуждал его, если не считать за принуждение поцелуй и горящий взгляд. И вообще с момента применения гендзюцу не причинил никакого вреда. А теперь Минору, поначалу просто смирившийся со своим положением, чувствовал, что готов не просто смиренно принимать все, что творится вокруг, но и участвовать. Ведь в гендзюцу было хорошо, так может, наяву выйдет не хуже? Но… — Хикару… Хикару, постой, — пробормотал он. — Кая-сан, она… — Она не возражает, — выдохнул Учиха. — Ты же слышал… она не потребовала выгнать тебя. — Но это же не значит… — Мине, она знала, что ты мне нравишься. Я сразу сказал, что не собираюсь отказываться от тебя, и ее это устраивает. Понимаешь… она хочет свой дом и детей. И она умеет разделять любовь — и долг перед кланом. — Какой долг? Разве у вас супруги не должны быть верными друг другу? — В первую очередь у нас супруги должны быть честными, — Учиха отпустил его плечи, вздохнул и плеснул в лицо воды. — Понимаешь, любовь… она просто приходит. К мужчине, к женщине. Хорошо, когда муж и жена любят друг друга, такие семьи достойны зависти, но если двое мужчин любят друг друга, а их долг перед кланом состоит в том, чтобы продолжить род, они находят себе свободных женщин, вдов, или тех, чье сердце никем не занято. Никто не требует от них порвать связь, потому, что тогда они начнут ненавидеть свой клан. Понимаешь? Семья должна быть защитой, а не тюрьмой. — А как же женщины? — У женщин ровно то же самое. — Нет, как вы тогда разбираетесь, где чей ребенок? Ну, если неизвестно, от мужа или от любовника… так же кровосмешение получиться может, а это вредно. — А, ты про это… история нашего клана тянется тысячу лет, и этот обычай — почти столько же. И проблем, идущих от инцеста, у нас никогда не было. У нас считают, что наследственность Учиха зависит больше от чакры и духа, чем от близости родства. — А как же ревность? Учиха снова вздохнул. Как объяснить этому Сенджу то, что кажется простым и понятным, как небо? — Ревность… — повторил он, ища нужные слова. — Ревность — это порождение лжи, недоверия и запретов. Какая может быть ревность, когда супругов связывает только долг? Вместе ведут хозяйство, вместе растят детей, а спать уходят к тем, кого любят. Другое дело, когда любит кто-то один, а другой — нет, но тут уж каждый договаривается, как может. И это точно не наш случай. Минору долго молчал, переваривая чудные сведения. Все-таки, Учиха — очень странный клан. У Сенджу в ходу была поговорка: «сначала приходят дети, а следом приходит любовь». Любовь рождается из общих забот, из приязни и дружелюбия к человеку, или приходит со временем, как семечко, прорастая в душе. По сути, любовь и есть забота. Она неотделима от детей, от семьи… А тут — любовь отдельно, дети отдельно, муж и жена — вообще отдельно… Но Хикару любил его. Именно этой любовью-заботой — вспомнить только, как носил на руках пусть отощавшего, но все еще тяжелого Сенджу, как кормил с рук, как заявил старейшине, что не станет от него отказываться… Это ли не любовь — забота, защита и верность? Но все же… крылось здесь где-то большое противоречие с тем, как понимали любовь Сенджу. Оно меняло смысл этого понятия почти до неузнаваемости, как щепотка редкой специи меняет вкус блюда. Хикару сказал — почти поставил условие! — и страшный старик согласился. И глава клана не сказал слова против. И даже невеста — вот бы кому желать его придушить! — вела себя так, будто это самое обычное дело — жить в одном доме с любовником мужа. Да вздумай кто в клане Сенджу поступить подобным образом, его бы сочли безумным или потерявшим волю из-за гендзюцу! И любая другая девушка на месте Каи самое меньшее, потребовала бы избавиться от Минору, либо вовсе отказалась бы от жениха, и ей никто бы слова не сказал, потому, что любовь отдельно, а долг отдельно… Но… что же это тогда получается… у Учих любовь стоит выше долга? Непохоже — вон, старейшина велел жениться, и Хикару согласился. Любовь и долг. Сенджу болезненно скривился, чувствуя, что еще немного — и у него закипят мозги. — Не думай об этом, — мягко сказал Учиха, и протянул руку касаясь его лица. — Просто прими. И… может, присоединишься? У тебя рубашка мокрая. — Эээ… — конечно, Минору не против был посидеть в теплой водичке, но в штанах по-прежнему было тесно. Учиха рассмеялся, видя его смущение. — Не думай, — повторил он. — И поверь, я не стану тебя ни к чему принуждать. Минору вздохнул, и решительно стянул с себя мокрую рубашку. Когда Сенджу выдохнул и всё же стащил с себя рубашку, Хикару радостно улыбнулся. Получилось! Получилось объяснить. Может, Минору и не до конца всё понял, но основную мысль он уяснил. Не понаслышке зная упрямство и твердолобость Сенджу в вопросах своей и чужой точки зрения, это была маленькая, но существенная победа. Учиха видел, как Минору старается их понять, осмыслить, как порой зависает на вроде бы простых и понятных вещах. Ничего. Главное, что он не отмел чужие порядки и готов слушать и разбираться. Когда Сенджу наконец оказался в воде — на пол плеснуло — Хикару тут же устроился под боком и склонил голову ему на плечо. От Минору вкусно пахло: чистотой, травами, медом, тревогой со сладкой ноткой возбуждения. Он блаженно улыбнулся, утопая в этом запахе. — Так все же, — тихо заговорил Минору. — Как мы будем дальше жить? После свадьбы. — Я не знаю. — Учиха вздохнул, и Сенджу почувствовал, как плечи под его рукой окаменели. — Кая, она… ну… балованная. Любимая правнучка Тадао-доно. И хитрая. У нее куча сестер, теток и племянниц, и живя в такой толпе быстро приучаешься — если хочешь что-то получить, надо жестко этого требовать или хитрить. Конечно, она захотела свалить из этого бабьего царства… а у меня большой дом и всего два жильца. Вот я и боюсь, что она, когда освоится, захочет сократить количество жильцов. Одна надежда на то, что ты ей понравился… — Я с ней говорил. — А? Как? Когда? — Эээ… пару часов назад. Она пришла во двор. Она же тут везде лазает! Я сказал, что тебе от этого плохо. И она предложила встретиться вместе и поговорить. Сказала, чтоб я с тобой договорился, а она утром придет… — Поговорить… — пробормотал Хикару и неожиданно всхлипнул. — Что такое? — Ты не понимаешь, как это хорошо, — Учиха вздохнул, и Минору почти услышал, как у того с души сваливается камень. — Это значит, что она собралась действовать действительно по традиции. То есть — с честностью во всем, и принимая во внимание мои желания. Я боялся, что она не станет этого делать… Хикару повернулся и порывисто обнял растерянного Сенджу. Его словно молнией ударило. Минору сжал в объятиях жаркое тело Учихи, успел подумать о том, что в гендзюцу он не был таким горячим, а в следующий миг его уже целовали. Хикару совершенно очевидно его хотел. И Минору хотел — вот только не мог решить, как действовать. Для того, чтоб повторить то, что было в гендзюцу, нужна была смазка и определенный навык — и он не был уверен, что сможет все сделать правильно… или снова отдать инициативу Учихе, и надеяться, что в реальности тот будет действовать так же умело, как в гендзюцу? Кажется, Хикару понял его сомнения. Отстранился, мягко провел по лицу тонкими пальцами и улыбнулся. — Я не буду тебя принуждать. Решай, чего ты хочешь, и делай. Легко сказать — делай! Минору знал, чего хочет — на Учиху стояло крепко и уверенно. Но вот каким образом осуществить это желание? Конечно, у него уже есть опыт, если это можно так назвать, но Сенджу подозревал, что секс в иллюзии все же отличается от секса в реальности. — Послушай, — неуверенно начал он. — Ты знаешь… — У тебя нет опыта? — Учиха улыбнулся. — Не волнуйся, у меня есть. Я буду тебе подсказывать. Как ты хочешь? — Я… я не знаю, — прошептал Минору. — Может, тогда поменяемся? В гендзюцу можно было развлекаться без подготовки — но в реальности нужно было вымыться не только снаружи, но и изнутри, использовать смазку, готовить мышцы, растягивать… Минору все делал правильно — осторожно и не торопясь, но его все равно трясло от волнения. Учиха часто дышал, прикусывая пальцы. Это было странно. Волнительно и… и… он не мог подобрать нужного слова. Чувства… желания… они переплетались, требуя действий. Требуя… странное чувство, когда хочется кричать, но ты молчишь — звуки не идут из перехваченного горла. Минору казалось, что внутри, под ребрами, распускается хрупкий прекрасный цветок. Он смотрит в глаза Учихи, смотрит на вспыхивающий шаринган, и не чувствует страха. Только нежность… и восхищение… и благодарность… слишком много всего… — Ты красивый, — заворожено шепчет он, и Хикару улыбается. — Ты тоже. Иди ко мне… Он сдвигается, ложась сверху, накрывая Учиху собой, и тот обнимает его руками и бедрами. Минору судорожно вздыхает, чувствуя, как низ живота наливается жаром. — Хикару, подожди… я не смогу сдержаться. Тебе же будет больно… — Ерунда, — шепчет Учиха, притягивая его к себе. — Возьми меня. Я хочу… — Кои… В ответ на это слово Хикару обнимает его еще крепче. Они целуются, долго, жадно — а потом Минору отстраняется и осторожно направляет себя внутрь чужого тела.***
Летняя ночь тепла — седзи были открыты, и легкий ветерок обнимал сплетенные на футоне тела. Минору блаженно улыбался, глядя на звезды через дыру в крыше. Учиха дремал, уткнувшись носом в его плечо. Хорошо… Мысли плыли свободно, легкие, как пушинки одуванчиков. Сенджу думал о губах Учихи, о его длинных ресницах и о жаре внутри его тела, а еще об осенних дождях, и о том, что дыру все-таки нужно будет заделать. И еще о том, что он, кажется, понял, в чем состоит различие между их кланами. Традиции Сенджу защищали клан, а традиции Учиха защищали любовь.