***
Когда сакэ привычно согрело и успокоило, уведя в сон, он почувствовал — что-то изменилось. Над головой шумели деревья. Киширо не слишком любил дикую природу: голос ветра всегда наводил на него воспоминания, которых в его жизни было слишком много — идеальная, практически абсолютная память фиксировала всё и даже больше. Забыть бы, да не получится. На него даже ментальные техники в этом аспекте плохо действовали — молодняку его даже показывали, как единственный существующий прецедент, на которого не подействовала знаменитая техника Учиха. Единственный выживший. Тот, на базе кого собирали защиту от этой дряни. Временное успокоение приносил алкоголь, но он быстро кончался, и память возвращалась вновь. Когда её становилось слишком много, только и оставалось, что сосредоточиться на высчитывании в уме новых цепочек фуин. Это помогало. Но тоже ненадолго. Пока новая порция крепкой выпивки не попадала в организм, затуманивая сознание… А ведь Узумаки в близкой родне у него не было. Сенджу медленно сел в невысокой траве, повёл плечами и поймал взглядом тень вдалеке под кронами леса. Он все же пришел… Учиха. Учиха Тайки. Тот, кто поймал его. Тот, кто прогнал память. Тот, кто заставил голос Луны замолчать. Есть техники, которые, даже если ты пережил их, оставляют нестираемый след. Он сумел не сойти с ума окончательно, остановившись на самом краю, но обсидиановое озеро безумия по-прежнему стылым холодом манило его, а Луна шептала, говорила, пела в его снах, в его памяти — пусть, он смог понять, где она настоящая, а где фальшивая, но избавиться от этого было невозможно… И вдруг Луна умолкла, а озеро истаяло — его, словно иней с камня, смахнула чужая горячая рука. Учиха удержал его на краю. Учиха согрел его. Учиха заставил его забыть обо всем… Первой встречей со своим Сенджу Тайки был разочарован. Тот, кто ему достался, был… пьяницей. Чуткий нос уловил слабый, но стойкий, въевшийся запах сакэ. Свидетельство того, что употребляют алкоголь часто и в больших количествах — то, что Сенджу не брало, ничего не значило. Тайки не любил сакэ и тех, кто им злоупотребляет. Одно порадовало — внешне Киширо был достаточно красив, хотя его портил отрешенный взгляд, обращенный словно бы внутрь себя. А вот в гендзюцу всё оказалось иначе. Начать хотя бы с того, что на этом Сенджу чувствовалось застарелое влияние другой иллюзии. Старой, истрепавшейся, выветрившейся и даже снятой. О да, это воздействие было снято, но его разрушительные следы, как мелкие, кривые крючья, засели и вросли в кожу. Уже не болят, не дёргают — ведь леску кукловода обрезали ножницами под корень, но всё ещё напоминают о себе. Учиха легко узнал технику — записи о ней он видел в отцовских бумагах. Бумагах ее создателя. И этот Сенджу каким-то неведомым образом смог противостоять… Брезгливость и раздражение мигом отошли на задний план — вперед выдвинулось любопытство. Как это случилось — и какими способностями обладает Сенджу? Нужно узнать. Несложные действия для мастера гендзюцу — влиться в чужое сознание, легко и незаметно, как ручей вливается в реку… не вышло. Сенджу встрепенулся испуганной птицей, заметив его присутствие, и Учиха едва успел перехватить его, когда понял, что хотел сделать сумасшедший пьяница. В технике отца была предусмотрена возможность уничтожения сознания, причем, вместе с менталистом, находящимся в нем — ловушка для тех, кто будет пытаться исследовать и снимать гендзюцу. Управляющие нити были оборваны — но ловушка осталась, и Тайки едва не попался в нее. Они замерли на краю черного озера, в которое хотел кинуться Сенджу — застыли, обнявшись, словно друзья. Сенджу глубоко и мерно дышал, оставаясь спокойным и собранным, смотрел своими серьёзными, бездонными глазами и облик его отличался от того, что было в реальности. Как шелуха, закрывала его привычка пить, пряча мастера рукопашного боя, воина, чья воля была вытесана из камня — и даже если сейчас этот камень покрывала изморось и вьюн, это не делало камень менее прочным. Да, когда-нибудь был шанс разрушения, но не сейчас, и не в ближайшее время. Ну и что теперь с ним делать? Тайки подумал, а потом качнулся вперёд, прижимаясь губами к его губам — вот странно, совсем без вкуса сакэ на них — и прошептал: — Я тебя поймал. Камень дрогнул — словно сердце ударило в нем. Сенджу качнулся назад, в озерный холод — Тайки удержал его, и нежно провел ладонью по его щеке, словно стирая липкий страх. И мягко потянул за собой — подальше от водяной ловушки. — Ты замерз. Позволь, я тебя согрею… Горящий очаг, мягкий футон, теплое одеяло… ты не камень, Сенджу, ты живой — и тебе нравится тепло. И никакого сакэ. Есть много иных способов согреться и отрешиться от воспоминаний. Обещаю, ты не пожалеешь. Ты мне нужен. Не зря мы встретились — я, сын своего отца, и ты, выживший после его лучшей техники. Ты, по крайней мере, интересен, ты силен и ты мне нравишься. У тебя есть удивительная память и интересное увлечение… Согревайся в моих руках. Я заставлю Луну замолчать. Отныне для тебя будет звучать только мой голос. А сакэ, чтобы забыться, тебе больше не понадобится…***
Казуо Сенджу спал и улыбался во сне — он был счастлив. Конечно, не тому, что его трахнул Учиха — пусть и в гендзюцу, но все равно неудобно. И не тому, что при мысли о полученном удовольствии в животе все сжимается, а рот наполняется слюной. И уж точно не тому, что биджев Учиха испарился, как утренний туман, едва он продрал глаза на той поляне… Нет. Он рад был тому, что докладывать о происшествии пришлось его командиру, а не ему самому, как «единственному выжившему». Забытый Шинигами. Отвергнутый Шинигами. Дурацкие прозвища, однако, правда — Шинигами часто о нем забывал, а то и вовсе выкидывал из своих владений. Страшнее всего ноша, что он добровольно возложил на свои плечи — говорить об этом родственникам не выживших товарищей. Когда это случилось в первый раз — когда в первом бою тело отца придавило его к земле, и он лежал под мертвой тяжестью, глотая слезы и текущую по лицу кровь, а потом брел по полю боя в ночной темноте, спотыкаясь о тела. Его нашли на рассвете, и долго дивились, как он не попался на глаза шаставшим по округе патрулям Учих. Потом такое повторялось часто. Сильный, живучий — сколько раз он добирался до своих на одной лишь воле? Сколько раз — до тех пор, пока не решил: хватит, и решительно отказался от напарников и командных миссий? Он сбился со счёта и перестал считать. Но все равно, рано или поздно, ему выпадали командные миссии. И тогда он становился тем, кто возвращался из мрака одежд Бога Смерти. Он пытался, видят благие Ками, пытался — оставался прикрывать товарищей, стараясь выиграть им время при отходах — и то действительно были безнадёжные сражения, когда десять против одного, когда яд отравляет кровь, когда чужой клинок входит в тело по рукоять, едва не задевая сердце. Он вставал, казалось бы, из могилы — а товарищи уходили один за другим. Он давно уже поседел, а некогда яркие карие глаза выцвели, как тонкое стекло. И всё же, почему-то его не ненавидели в клане. Товарищи улыбались — говорили: ты наша последняя надежда, «невидимка для Шинигами». В патруль он идти не хотел. Предчувствовал — случится какая-то гадость… уговорили. Места безопасные, да это же не боевая вылазка, отдохни, послушай лес… и вот, пожалуйста — Учихи. Он до слез был рад, что все обошлось. И действительно — услышав переливчатый свист командира, ощутил, как глаза наполняются влагой, успел ведь подумать о том, что найдет товарищей с перерезанными глотками. Он не думал о закладках, не гадал о планах врагов — лишь облегченно вздохнул, и с радостью позволил запереть себя в больничном сарае. И сон его был спокоен и светел. «Каким он окажется?» — гадал Саниро, когда приближался к укрытию своего Сенджу. Тот был молод, но вот что странно: волосы его пробила седина, словно у глубокого старика. Учиха понимал, что такое взялось не от хорошей жизни, но того, что открылось в памяти его ровесника, не ожидал. Казалось, не было в их работе такого дерьма, в которое не вляпался бы этот Сенджу! Его предавали и подставляли союзники, его кидали клиенты, он оставался прикрывать уходящих и попадал в плен, терпел пытки и насилие, и выживал, цепляясь за жизнь вопреки всему! Учиха считал себя опытным шиноби, но по сравнению с этим Сенджу его жизнь была гораздо более мирной. Увидев и ощутив все это, Саниро не мог не восхититься… и не мог не ощутить сочувствия. Он был бережен и осторожен с партнером, в глазах которого светилась растерянность. Сам секс Казуо мало взволновал, но вот поведение врага его удивило. Он не ждал объятий и поцелуев. Не ждал ласки, но принял ее спокойно, лишь с нескрываемым удивлением в глазах. Но все же его не оставляла уверенность, что все это — прелюдия к пытке. И горькое сожаление — попался… Саниро хотел успокоить его. Но как найти слова для врага? Можно лишь нежными касаниями заставить его забыться, отдаться настоящему, сбросить тяжесть памяти… и уйти, на прощание одарив нежным поцелуем. И сейчас, чувствуя, как со стороны Сенджу просачивается тихое, спокойное счастье, ему очень хотелось узнать, какова же причина столь странного «везения»? Чем-то этот шиноби напоминал Рина, старшего сына в живущей с ним по соседству семье — только наоборот. И это было тревожно. Не хотелось такой судьбы человеку, что так понравился. И через связь гендзюцу Учиха послал чувство одобрения и тепла: все будет хорошо… Спи спокойно — сейчас тебе это нужнее любовных игр.