Обратная сторона Луны

— Бразилия. — После прошлой войны мигрантов там больше, чем местных. Я бы выбирал Мексику. — Это слишком традиционно. И это классическое место, куда американцы бегут от законов своей страны. — Европа? — Кишит англичанами, приезжающими туда провести уик-энд. Сам рассказывал мне о том, как в Италии встретил половину слизерина. — И что ты предлагаешь? — Планируя бегство, подчёркнуто никто не выбирает Африку и Гренландию. В ЮАР неплохо, но людно. В Гренландии все друг друга знают, города там просто крошечные, но поэтому легко затеряться, если сменить имя: там точно никто не бывает случайным проездом. — Со твоей болезнью ты умрёшь либо от жары, либо от холода. Наш бессмысленный и бесперспективный спор на почве миграции длился уже битый час, и ни на йоту не приблизился к завершению. Начав с того, как можно скрыться в Хогвартсе от нежелательных знакомых, мы в шутку перешли на прятки по Соединённому Королевству и двинулись дальше в рамках планеты. — У меня неплохо получалось жить в Японии. Там достаточно закрытая каста магов, в которой не место чужакам. — И как же ты туда попала? — Стечение обстоятельств и работа отца, меня записали на период его экспедиции. — Сомневаюсь, что ты — единственный такой ребёнок, чтобы поддерживать именно с тобой связь и давать убежище. — Ты прав. Но я одна из немногих, кому удалось чего-то добиться за эти несколько месяцев. — Если это действительно так, почему ты не осталась учиться там? — Нам предлагали. Но с Хогвартсом был заключён договор ещё с момента рождения. Слышал про выбор без выбора? — Читал. Что-то вроде «со времён основателей первый маг поколения каждой семьи должен был пройти обучение в школе Хогвартс» и ещё несколько строк пафоса и патетики. — Раз знаешь, зачем спрашивал? Делать нечего? — Мне стало любопытно, как ты будешь оправдываться. — Я тебе уже говорила, что ты сволочь? — Около шести минут назад. — Идиот. — Это было девять минут назад. — Раздражаешь. — Лавгуд, твой словарный запас иссякает на глазах. Он смеётся, пока я поджимаю губы. Эта ночь в больничном крыле кажется бесконечной. От чистых и накрахмаленных до хруста простыней пахнет морозом и ветром — что за чары? я ни разу не видела, чтобы на территории школы сушили бельё. магия эльфов? — и я отвлекаюсь на этот запах, переключая мысли. Небо за окном ещё светлое: луна только взошла на небо, и продержится ещё часа три. Уснуть бы. — И часто ты окуналась в озеро? — Тебя покусали Гриффиндорцы? — Что? — Когда ты успел стать таким назойливым? На небе за окном небо предательски чистое, настолько, что видно звёзды. В крыле прохладно — под хлопковыми гольфами у меня успели замёрзнуть стопы. Зябко. — Это побочное от бодроперцового. — На мне не сработало. — Тебя обскур не сразил, а ты возлагаешь надежды на зелье? — Если я однажды прыгнула выше своей головы, это не значит, что я передвигаюсь только на той высоте. — Дважды. — Что? — Дважды. Я ещё василиска не назвал. — Теодор Нотт, ты меня бесишь. — Авраам. — Что? — Моё второе имя. Если хочешь ворчать, то причитай уже в полной форме. Звучит лучше. Я жалко давлюсь воздухом, не находя подходящего ругательства. За оконным стеклом проносится по чёрному небу упавшая звезда, но я не успеваю придумать желание. Наши койки разделяет белая шторка, и это единственное, что спасает меня от нервного срыва. — Не сутулься. — Да откуда ты…?! — Твой силуэт на фоне окна. Это только ты меня не видишь. Призрачная надежда на уединение рушится с треском, когда я срываюсь и применяю кидо, погружающее комнату в почти осязаемую темноту. Такие обычно применяли, когда нужно было тихо напасть незамеченным. Минус: нужно быть достаточно натренированным, чтобы двигаться и драться слепым. Плюс: твой противник практически точно этого не умеет. — Ты забавно реагируешь. — Заткнись. — Погасила Ноксом звёзды? — Нет. Это кидо. — Хм. Люмос? Яркий белый свет пробивается сквозь шторку, и я замечаю темный силуэт справа от яркого огонька. «Нотт» — мелькает в голове. Тоже сидит на койке. Палочка не нужна, когда владеешь кидо. — Нокс. — Люмос. — Нокс. — Люмос. — Нокс. — Люмос. — Нокс. Наверное, с улицы окна больничного крыла выглядят странно со вспыхивающим и тут же гаснущим светом. На языке вертится слово «дискотека», но я не могу толком вспомнить, почему моё сознание подбрасывает мне название стопки фонетических пластинок*. — Нокс, — слышится будто ближе, и я на автомате продолжаю спор. — Люмос. Свет вспыхивает перед моей ладонью, и я запоздало понимаю, как глупо попалась в эту ловушку. Но ещё хуже то, что под светом люмоса в глазах Нотта черти пляшут более явно. От самодовольной и хитрой ухмылки меня пробирает мелкими мурашками по затылку и плечам. — Что ты делаешь на моей постели? — выдавливаю я глухим шёпотом, чувствуя, как от смены позиций внутренности стянуло узлом: Нотту удалось подкрасться слишком незаметно. — Теперь свет тебя не смущает? — он игнорирует мой вопрос, с усмешкой переводя взгляд с моего лица на сгусток света, застывший перед ладонью, и почти что подмигивает. — Нокс! — я тут же дёргаю рукой, гася свет, и тьма снова охватывает комнату. А мгновением после, когда моего лба касаются горячие губы, я осознаю, что снова попалась в ловушку. Рывком отталкиваюсь назад, сильно ударяясь лопатками об железные прутья на спинке койки, и глухой зво приводит в чувства. Нотт щёлкает языком и зажигает люмос. Я чувствую, как мои щёки горят — Жара нет, а ведёшь себя, как лихорадочная, — как ни в чём ни бывало замечает он. — Убирайся с моей кровати! — Ты слишком раздражительная. — Уйди немедленно! — Точно ничего не болит? — Проваливай сейчас же! — Уверена, что не стоит позвать Помфри? Ты какая-то нервная. — Теодор Нотт! — Авраам. Теодор Авраам Нотт. — Пошёл прочь!!! Подушка прилетает в его наглое лицо со снайперской точностью, но парень только заливисто смеётся, перехватывая её рукой и запрокидывая голову. Ловко соскальзывает с койки, взбивает её в воздухе и возвращает её на место у спинки, наклонившись слишком близко ко мне. Настолько, что я слышу, как его прерывистое от смеха дыхание ворошит волосы у меня на затылке. А потом он целует меня в макушку, и я достигаю точки кипения. Органы внутри, кажется, вместе с проснувшимся обскуром, делают кульбит, падая куда-то вниз. — Спокойной ночи, Лавгуд. Выздоравливай. Он уходит, не оборачиваясь, и в этот момент я уверена, что готова голой рукой послать в него непростительное.

***

Нораину склонен притягивать к себе неприятности. Конкретно сейчас — в моём лице, потому что после ночи с Ноттом в одной палате я готова убивать прохожих только за то, что они слишком раздражающе дышат. Наверное, именно так люди становятся угрозой для общества. Пёс ждёт меня на том же месте и, несмотря на осторожность, выглядит максимально приветливо. Он привык видеть меня в хорошем настроении, поэтому моё состояние отражается замешательством в его глазах. Задняя лапа переступает по притоптанному снегу, словно он готов развернуться. — Гадкая ночь, — словно в оправдание говорю, вытягивая из кармана шубы волшебную палочку, но прежде очерчиваю формальную линию по снегу носком сапога. — Договоримся: я закрываю глаза, чтобы не видеть вас в момент обращения. Вы не наносите мне вреда ни сейчас, ни когда-либо после, и я отдаю вам волшебную палочку. Идёт? Пёс кивает, и я честно закрываю глаза, почти сразу подкидывая палочку вверх. Буквально слышно, как она рассекает воздух, и как снег скрипит прямо передо мной. Палочка не падает, а после мою протянутую руку сжимает крупная мужская ладонь. — Клянусь не нанести вреда ни сейчас, ни после, — говорю я. — Клянусь не нанести вреда ни сейчас, ни после, — вторит хриплый мужской голос, и я открываю глаза. Магия вьётся в воздухе вокруг наших ладоней, оплетая их узором тонких нитей, и растворяется, будто впитавшись в кожу. Несколько секунд я продолжаю смотреть на сомкнутые руки: чуть смуглую кожу чужой ладони, сохранившие отпечаток породы длинные пальцы, сбитые костяшки и белёсые шрамы на коже. Взгляд скользит мимо широкого запястья вверх по руке, вдоль рукава отцовского свитера, на плечо, которого касаются пряди кучерявых волос. Чуть осунувшееся, но сохранившее красоту лицо, аккуратная щетина, переходящая в бороду, густые брови. И нереально, преступно синие глаза. Глаза, которые позволили мне увидеть во псе человека. И которые сбивают с меня всю копившуюся за ночь спесь, будто окунув в ледяное северное море. — Что ж. Сириус Блэк, — кивнув, представляется он. — Самый разыскиваемый преступник Британии, которого спасла от обморожения и голодной смерти случайная прохожая школьница. «Я знаю, поэтому и спасла», — чуть не срывается с языка, и только потом понимаю, что ещё меня сбивает с толку. Сажа. Мелкие демоны, возникающие от дурных мыслей. Их над Нораину нет ни одной. И в этот момент я понимаю, что этому человеку я и без обета могла бы верить.