Босиком по мостовой.

Аяка в недоумении смотрела ему в след минуты три, затем расплатилась за булочку и подошла к своей подруге, которую уже всю трясло от любопытства. — Не поняла, — сходу начала она, глядя на озадаченное выражение лица у девушки. — А где радость вообще? Ей богу, будь я на твоём месте, то светилась бы вся от счастья!.. — она запнулась, оборвав предложение на середине. — Я тебе не для того уступила, чтобы ты потом хмурая ходила. — Да не хмурая я, прекрати, — настояла Аяка, присаживаясь рядом. — Точнее, я, может, и выгляжу хмуро, но на самом деле, это не так. — Ну да, ну да, я поняла. — Могу я ещё раз сказать, что он странный? — неловко спросила она, опустив свой взгляд в пол. — Да что ты заладила? — воскликнула подруга. — Странный, странный… Почему же? — Ну, знаешь, рассказал мне «сказку», а конец я так и не услышала от него… Зачем тогда, спрашивается, было начинать? Придумай, говорит, свой конец и расскажи, когда вновь встретимся. А он вообще уверен, что мы ещё встретимся? Вдруг это произойдёт лет через двадцать, когда я уже и думать забуду об этой сказке или, наоборот, никак не смогу додуматься, что же там такого в конце было, что он не рассказал?.. — И поэтому он странный? — Кумико в негодовании смотрела на подругу, затем улыбнулась и добавила: — Почему же сразу странный? Я уверена, у него на то были свои причины. Может, он вообще эту сказку выдумал, а конец ещё не придумал? Хотя чего же может? Это ведь сказка, понятно, что она не реальна! — «О нет, эта сказка куда более реальна, чем вы думаете!» — процитировала та, пытаясь перекривлять его лицо. Кумико звонко рассмеялась. — Не делай так больше, — попросила она. — Ох, ну и ладно, — сказала Аяка. — Ты у него хоть номер телефона взяла? — уточнила Кумико и уперлась подбородком в кулак. — Зачем? — Как это — зачем? — возмутилась она и стукнула кулаком по столу. Посетители обернулись на шум. — Ты для чего пошла к нему, я не пойму? Неужели ради того, чтобы слушать его трепет? — Это не трепет, перестань, — раздраженно выпалила Аяка. — У него очень интересные истории. По-крайней мере, ту, что он мне рассказал, я могу считать поистине прекрасной! — Конечно, не спорю, даже наоборот, я знаю. Он ведь писатель, тут уже от названия этой профессии становится ясно, что это необычный человек и что в его запасе куча не рассказанных историй, которые он обязательно когда-нибудь поведает своим читателям, — задумчиво произнесла девушка и слегка улыбнулась. — Вот именно, — упрекнула она. — Может, это и не профессия вовсе, ты никогда не задумывалась о таком? Может, просто хобби? Ну, знаешь, как у тебя — рисовать, ты же не работаешь художником, верно? Вот и он вдруг вообще учитель математики? — Кто знает, — та пожала плечами. — В любом случае, хотела бы я себе в институт такого учителя математики, — вздохнула подруга. — Да брось, у тебя ведь Неро есть. Некрасиво его со счетов сбрасывать. — Аяка, — озлобленным тоном обратилась подруга к девушке. — Что во фразе «Он бросил меня» тебе непонятно? — Я волнуюсь за тебя, как ты не понимаешь? К слову о нём, из всех твоих бывший Неро мне больше всех нравится. В сумке спасительно завибрировал телефон. — Извини, это мобильник, — Кумико достала из сумки телефон и, заметив имя: «Неро», нахмурилась. — Кто звонит? — Неро, — она вернула мобильник в сумку. Аяка наблюдала за ее действиями с осуждающим выражением лица. — Кумико, не будь дурой, возьми трубку. — С какой стати я должна брать трубку? — она возмущённо взглянула на подругу. — С такой, что из всех твоих парней, он — единственный, кто пытается исправить свои косяки. — Не говори о нём так, будто он само совершенство. — Я и не говорю, глупая, — та слегка улыбнулась и продолжила: — Ты знаешь, как я к нему отношусь, но я вовсе не считаю его совершенством, напротив, я знаю, что у него было много косяков, но он и сам осознает это, более того, он делает все, чтобы исправиться. — Вот именно, что я знаю, — огрызнулась девушка. — Сколько я тебя помню, ты всегда свято верила, что когда-нибудь люди смогут измениться и станут идеальными и отрицала любые негативные комментарии на этот счёт. Так вот знай, что Неро не относится к тем людям, которые когда-нибудь да станут совершенством! — Боже, Кумико! — мигом вскрикнула та. — Как далеко ты готова зайти, чтобы избежать разговора с ним? Зачем заставлять страдать человека, который, хоть и не показывает этого, но любит тебя? Хотя что мне говорить? Ты ведь и сама знаешь, что он любит тебя, даже когда говорит иначе, и ты его, дурочка, тоже любишь, правда ведь? Возьми ты эту чертову трубку и поговори с ним, пока не стало поздно. Кумико сидела опустив голову вниз и, закрыв лицо руками, пыталась не заплакать. — Почему я влюбилась в этого чертова кретина? — она убрала руки от лица и, слабо улыбнувшись, снова взглянула на подругу. — Не мы сами выбираем, в кого влюбляться. Девушка покорно кивнула, достала из кожаной сумки свой мобильник, заметила одно «входящее» и дрожащими пальцами открыла сообщение: «Я не могу без тебя. Я не могу без тебя. Я не могу без тебя. Я, чёрт возьми, не могу без тебя. Бог любит троицу, но я повторяю четыре раза, потому что люблю больше. И число четыре — моё любимое число, как и ты, — моя любимая девушка. Только так случилось, что ты мне больше не веришь… Интересно, сколько людей в этом месте знают, что такое, когда человек, которому ты пишешь и говоришь такие слова — весь смысл жизни… потерянный смысл жизни. Боже, моя маленькая потерянная девочка, сколько же тебе пришлось пережить… А сколько, ты думаешь, людей знают, что такое, когда последние несколько лет твоей жизни ты концентрируешься на одном человеке и что счастье — не сочетание букв? Уверен, лишь единицы, но я вхожу в это число, к счастью это или к несчастью, я не знаю… Я запутался.» Она минуты три сидела в изумлении и стеклянными глазами перечитывала это сообщение снова и снова, пока эмоции не переполнили её и не захотелось швырнуть этот чёртов телефон в стену: такие слова и мне — что такое? — Соберись и позвони ему, — продолжила настаивать Аяка. И она позвонила, ведь: «Ждать — это ошибка, детка. Сначала люди ждут подходящего момента, а потом осознают, что упустили его ещё тогда, когда начали сомневаться», — так всегда говорила её мама. Я не хочу больше ждать подходящего момента в этой жизни. Дальше Кумико о чем-то говорила с Неро, и иногда по её лицу снова текли слёзы, а голос дрожал, но потом она улыбалась и чему-то кивала. — Он скоро приедет, — сказала она тихим голосом. — Так здорово ведь! — радостно выдала подруга. — Ты разве так не считаешь? — После того, как я нашла в нём смысл жизни, я больше не знаю, что в этом мире, кроме его любви ко мне, — по-настоящему здорово? Единственное, что я знаю, что хорошо — это когда он рядом и плохо — когда мы ссоримся. Они сделали себе заказ и стали ждать Неро. И у Кумико сердце застучало так бешено, когда она краем глаза заметила его в дверях, что, казалось, оно вот-вот выскочит из груди. Образно, конечно, ведь своё сердце она уже давно подарила ему, как и он ей своё. Неро Ванетти, тридцатишестилетний мужчина, среднего роста и приятного лица, казался гораздо моложе своего возраста и если бы не морщины в уголках глаз, когда он улыбался, и не борода, которую ему нравилось отращивать, никто бы не сказал, что ему больше тридцати двух. Он был мускулистый и в хорошей физической форме. Синие глаза смотрели, хотя, видимо, с упорством, но как-то неопределённо. Даже когда он волновался и говорил с раздражением, взгляд его не показывал этих эмоций и выражал что-то другое, чаще всего совсем несоответствующее его поведению. «Никогда не поймёшь, о чём он думает», — отзывалась Кумико. Иногда, когда люди видели в его глазах что-то задумчивое и грусть, резко удивлялись внезапному смеху, который свидетельствовал о его хороших и весёлых мыслях. Он взглядом окинул всех посетителей в зале, пытаясь разглядеть в них свою девушку, которая так волновалась, что не находила себе места. — Что такое? — удивилась Аяка и пригляделась к девушке. — Вон там стоит твой смысл жизни и выглядывает тебя, ты радоваться должна, разве нет? — Я радуюсь, конечно, радуюсь, скажешь тоже! — возмутилась она. — Могу поспорить, он сейчас нервничает не меньше тебя, — сказала та, пытаясь разглядеть хоть какую-то каплю напряженности в его взгляде и, осознав, что не сможет ничего заметить, улыбнулась и продолжила: — Хоть и нельзя сказать по его невозмутимому выражению лица, но я уверена, он сейчас нервничает, как мальчишка. Он заметил девушек, улыбнулся и решительно направился в их сторону, а сердцебиение Кумико с каждым его шагом учащалось всё сильней. Он ничего не сказал и лишь протянул ей букет ромашек. — Ромашки? — потерянно спросила она, принимая букет цветов. — Дарить розы — это банально, ты поставишь их в вазу, чтобы они как можно дольше жили и на этом всё, но розы, как и все остальное, не вечно. А ромашки стоят дольше, — просто ответил он и улыбнулся. На ещё глаза вновь выступили слёзы, и она набросилась на него с крепкими объятиями, позабыв обо всём плохом, что им пришлось пережить. Весь вечер они много пили и веселились. — Хочешь, я расскажу тебе о том, что не остановить? — спросил Неро, обращаясь к подруге своей девушки. — И ты туда же, да? — она вдруг не пойми чего звонко засмеялась и почти сразу же успокоилась, когда заметила на себе его непонятно то ли удивлённый, то ли мрачный взгляд. — Куда — туда же? — Да никуда, в общем-то, — потерянно ответила девушка. — И что же не остановить? — Аяка взглянула на свою подругу, которая стояла около баристы и что-то говорила, затем посмотрела на Неро. — Кумико бывает настолько невыносима, что я просто не понимаю, как можно быть такой упрямой дурой. Она своим упрямством словно разбивает мне голову камнем, методично и с чувством, но я-то как никто другой знаю, что у неё не поднимется рука, и ещё я осознаю, я кричу, срывая голос, что это только моя упрямая дура и что я её так люблю, что порой это чувство такое сильное, что я ненавижу все мелочи в ней, за которые полюбил её. И именно это не остановить, а знаешь, почему? Потому что я люблю её. Как много готов терпеть человек, лишь бы оставаться рядом с любимым? — он слабо улыбнулся и прикрыл глаза. — Найди хотя бы одного человека, который смог ответить на этот вопрос, — она улыбнулась в ответ.

***

Снег под ногами хрустел и прохладный ветер дул в лицо. В темном переулке уже горела вывеска «Lupin», и Ода снова зашёл в бар. Снова снял пальто и повесил его на вешалку у входа. «И когда моя жизнь стала такой обыденной? Неужели это и есть моя интересная жизнь?» — подумал он, останавливаясь около двери. Там привычно играла тихая спокойная музыка, которая прерывалась негромкими разговорами двух-трёх посетителей. Он сел за барную стойку, за которой уже сидел Анго и пил томатный сок. — За рулем, я понял, — Сакуноске слабо улыбнулся, глядя на стакан с виски перед собой. Сколько Ода помнил его, он всегда заказывал себе томатный сок и всегда аргументировал это тем, что он за рулем, даже когда машина была в автосервисе, даже когда он приходил пешком. — Я заранее заказал тебе, — Анго улыбнулся в ответ, но не повернулся. — Давно ждёшь? — Это только первый стакан. Он ещё полон, видишь? — он снова чуть улыбнулся, поднял стакан, подмигнул и, сделав пару глотков содержимого, поставил его на место. — Моя пунктуальность стала подводить меня в последнее время, — Сакуноске покрутил стакан виски и вздохнул, глядя на большой кусок льда. — Интересно, когда настанет тот день, когда мы вновь соберемся здесь втроём? — он перевёл свой уставший взгляд на старого друга. — Кто знает, — тот пожал плечами. — И с каких это пор я взял твою привычку так отвечать? — Анго усмехнулся и покачал головой. — Возможно, она тебе давно нравилась, но всё не было того подходящего момента, чтобы так ответить? Анго засмеялся. — Что ж, можешь не благодарить, — сказал мужчина. — Почему нет? — задал он сам себе вопрос. Ода всегда задавал вопросы, ни к кому не обращаясь, зачем кого-то утруждать, если можно спросить у самого себя? «Твой лучший друг — ты сам». «Он часто что-то спрашивает, что-то говорит и рассказывает, а к кому обращается — никто не знает», — так о нём отзывались люди, которые пытались с ним общаться. Но, по-правде говоря, у него почти не было друзей (товарищи были, но это не то). Анго и Дазай — единственные люди, которые смирились с его странностями. — Чёрт его знает… — продолжал Сакуноске. — Видишь, ещё один вопрос, на который я не могу ответить. Как думаешь, сколько у меня уже таких вопросов? Сотня? Больше? Да, верно, их около сотни, я ведь почти что каждый день сталкиваюсь с чем-то таким, на что до сих пор не могу подобрать подходящий ответ или объяснение. — Но ведь не будь у тебя этих вопросов, разве было бы интересно просыпаться каждое утро и осознавать, что в этом мире для тебя нет ни загадок, ни тайн?.. Какой смысл тогда вообще просыпаться? Так тебе хоть есть зачем начинать новый день, а не будь у тебя вопросов без ответа, ты бы с ума сошёл от безделья. — Я так люблю спорить с людьми, а ты своим утверждением лишил меня такой радости, — беззлобно заметил он. — Тут и не поспоришь ведь… Что там, кстати, твоя работа? — Уже вторую неделю пытаюсь найти хоть что-нибудь, за что можно зацепиться, но мне попался такой сложный клиент, что и в оправдание ему найти нечего. Напортачил он, конечно, сильно. — И зачем было идти адвокатом? — Ну, мне нравится эта работа. Хотя знаешь, иногда попадаются такие клиенты, которым пожизненное бы давать, но я, как хороший адвокат, должен защищать их честь. — Да не нравится она тебе, я что ли не вижу? — Ода бросил ироничный взгляд на томительное выражение лица у своего друга. — Насквозь видишь, чертяка, — он улыбнулся и краем глаза взглянул на Сакуноске. — Зачем тогда работаешь? — Благодаря этой работе я могу обеспечить себя всем, что нужно. — Но у тебя нет своей квартиры, — заметил Ода. — Я и не говорил, что нуждаюсь в этом. Будет семья — будет квартира, а мне одному и на съемной хорошо, только там главное не шуметь и не буянить, соседи-то злые, ещё в полицию доложат. Хотя, какая разница, меня ведь дома, если эту однокомнатную квартиру можно назвать домом, почти не бывает, и соседи в лицо вряд ли знают вообще. Иной раз подхожу к подъезду, здороваюсь с какой-нибудь старушкой, а она глаза вылупит и сразу: «А ты куда это, милок, направляешься? Время-то уже давно не для посещения». А я ей: «Да как же — куда? Живу я тут, квартиру сорок два снимаю». Она как посмотрит, скажет, что не узнала, извинится и в следующий раз снова повторяется эта история. Да и как тут узнаешь или запомнишь меня, когда я вовремя возвращаюсь домой раз в месяц, если не в два? — он рассеяно посмотрел на стакан с соком и вдруг засмеялся. — Я тебе скажу вот что: из-за своих обыденных дел, как эта работа допоздна, ты упускаешь самое интересное в этом мрачном и сером мире. А мрачный и серый он оттого, что люди здесь, в основном, злые и грустные, как та старушка у подъезда. Ночью она домой возвращается явно не от лучшей жизни и к незнакомцам с вопросами: «А ты к кому?», «А ты чего тут ошиваешься?» не от безделья лезет. А интересное здесь то, что благодаря твоим добрым словам ты самого грустного и злого человека сможешь сделать счастливым если не на весь день, то на пару часов точно. А если ты будешь говорить такие слова всем людям, то глядишь, и мрачным этот мир перестанет казаться. Ведь чего ходить с мрачным лицом, когда остались ещё добрые люди?.. Главное — в этом полном угрюмых людей мире не становиться им подобными. — Тебе бы книги да сказки для маленьких детей писать, с твоим-то восприятием мира, — лукаво изрёк Анго. — Много ты понимаешь во всём этом. — Чем завтра думаешь заняться? — Ну, меня попросили провести лекцию по литературе в одном из институтов, а там, кто его знает, что ещё будет… Я, к слову об этом, редко загадываю «на завтра». Анго кивнул и повисла пауза минуты на три. — Смешно получается, — вдруг начал Ода и, заметив на себе удивлённый взгляд своего друга, продолжил: — Сегодня я сказал одной девушке, что человек, который не строит планов на будущее — несчастный человек, а сам не загадываю, что будет завтра… Это что же выходит: я тоже несчастный? — Мне кажется, тут каждый сам для себя решает: счастливый он или несчастный, — спокойно ответил тот. Ода ничего не ответил и вернул свой взгляд на стакан с виски. Люди сидели и о чем-то беседовали. Бармен протирал стаканы. И всё в этом баре казалось таким спокойным и безмятежным.