Босиком по мостовой.

Ода остановился возле подъезда, достал сигарету и закурил. Это была спасительная сигарета. «С каких пор редкий перекур перерос в нечто большее, чем в привычку?» Он усмехнулся своим мыслям. У него была выразительная наружность — высокий, худой, всегда с небольшой щетиной, темноволосый. Был он двадцати семи лет, с правильным, хоть и немного вытянутым, овалом лица; с блестящими тёмными глазами, которые отрешенно смотрели в упор на человека, но, в то же время, как бы сквозь него; со скуластым лицом, тонкими губами и носом горбинкой; весьма задумчивый и спокойный, хоть и любил поговорить и спорить. Казалось, он ничего не боится и никакие неприятности не сказываются на нём негативно, но, может, он просто хороший актёр?.. Он мог до бесконечности пить, но, казалось, его вовсе нельзя застать пьяным, потому что он умел пить, но мог совсем и не пить, лишь иногда в баре с Анго и Дазаем. Познакомились они, к слову, в университете, где хоть и учились на разных факультетах, но смогли найти общий язык. Впрочем, с ним нельзя было не найти общий язык, потому что он был весёлый, откровенный и добрый до простоты парень. Своими необыкновенными мыслями и идеями и манерой говорить иногда самим с собой он отличился ещё когда они все учились на втором курсе. Он всегда одевался в костюмы и пальто, ибо считал, что писатели, как и все люди с такой творческой профессией, должны так выглядеть. «Сколько я его знаю, я никогда не видел его не в пальто», — так о нём отзывался Анго. На город уже давно опустилась темнота, и лишь свет от уличных фонарей еле-еле разбавлял её и освещал улицы. Он постоял около её подъезда ещё пару минут и, потушив сигарету, направился домой. Потом он вдруг вспомнил, что сегодня вечером обещал поужинать вместе с Дазаем и Анго, и сразу же позвонил первому.  — Так необычно получить от тебя звонок. Неужели лекция так на долго затянулась? — с этакой насмешкой в голосе спросил Дазай.  — О, лекция закончилась ещё в три дня, — ответил Ода, нахмурив брови. — У меня позже была встреча.  — Это с кем таким важным была встреча, что ты пропустил ужин со старыми приятелями? — с некой иронией в голосе уточнил тот.  — Только подумай, я никогда раньше не видел такую дивную красоту! Глаза — чистый хрусталь, а губы — лепестки роз. А голос! Я никогда прежде не слышал такого голоса. При первой нашей встречи он был очень тихий, но каждая его ласкающая нота будто вливалась в уши.  — Я хочу больше услышать об этой девушке.  — Она так мила и застенчива. Она будто ребёнок: много смеется, часто перебивает и иногда болтает глупости, но с каким увлечением она это говорит! Когда я стал ей рассказывать всякую ересь, она с изумлением принялась слушать меня и, только она словит мой взгляд на себе, тут же краснеет. Оба мы сегодня, кажется, были смущены.  — Кто же она?  — Её зовут Аяка.  — Где вы познакомились? — не унимал своё любопытство Дазай.  — Впервые я заметил её на своей автограф-сессии, она стояла и чего-то ожидала, когда люди уже расходились. На следующий день я встретил её в кафе, она пришла туда с подругой. Глупо вышло, не находишь? Будто она знала, куда идти, чтобы увидеть меня. Впрочем, не мне судить, может быть, она живёт неподалеку. И третий раз был сегодня, она утром спешила на работу, и я случайно встал на её пути. Она сказала, что её начальник тиран и убьёт её, если она опоздает, и я не смел её задерживать. Но днем, по каким-то неведомым стечениям обстоятельств, она, что ты думаешь, явилась ко мне на лекцию!  — Хотел бы я ответить что-нибудь умное и остроумное, да подобрать нечего. Подумать только, у меня и нет слов, ужас! Дазай был человек, который умел «показать себя». Не то, чтобы он был грамотеем, но любил острить и умел подстраиваться под любые ситуации, показывая себя при этом с нужной стороны. Говорил он всегда с амбицией и с какой-то неопределенной, тонкой усмешкой на таких же тонких губах; судил бесповоротно и что-то в его характере было такое несносное, но до жути привлекающее окружающих; он всегда мог всем угодить и слушал внимательно, чаще всего даже не питая интерес к самой беседе. Ода нахмурился и не пойми зачем отвёл глаза.  — Ты смеёшься? Честное слово, возмутительно!  — Я не смеюсь. Во всяком случае, не над тобой, — спокойным тоном заверил он. — И неужели ты в неё влюблён? — спросил Осаму после некоторого молчания.  — Вряд ли я когда-нибудь влюблюсь, Дазай. Я слишком люблю книги и, если вспомнить, прошлая моя влюблённость не обернулась ничем хорошим, чтобы я смог полюбить ещё кого-нибудь.  — О, я помню: она убежала от тебя к богатенькому австралийцу! — подхватил Осаму. — И почему все так без ума от них? Честно, я не нахожу в них ничего привлекательного.  — Сейчас пошла мода на австралийцев, Дазай, — сухо ответил мужчина.  — Ты не узнавал, быть может, Аяка тоже следует этой новой моде?  — Ей-богу, я жалею, что рассказал тебе о ней!  — Ты не мог не рассказать мне, Ода. Ты всю жизнь будешь мне всё рассказывать.  — Да, пожалуй, ты прав. Я не могу ничего от тебя скрывать. В точности, как и от Анго. Кстати о нём, вы сегодня встречались?  — Конечно, мы ведь не могли не повидаться, только он вечно поглядывал на свои часы, видимо, спешил куда-то. Это было заметно по его напряженному лицу. Он весь вечер просидел с таким лицом, только подумай! Ну в точности, как ты! — он засмеялся.  — Перестань сравнивать меня со всеми! — недовольно буркнул Ода.  — Но ты ведь никогда не возражал, так ведь? — ласковым тоном спросил Осаму. Ода устало вздохнул и сбросил звонок. Ему нравился красивый и высокий друг, который взял себе дурную привычку сравнивать его со всеми окружающими, которые на его взгляд: «Как две капли воды с тобой, Одасаку». Его переменчивое от усталости до бодрости выражение лица вызывало интерес и что-то завораживающее было в его тихом и протяжном голосе. Он был широкоплеч, очень бодрого вида, хотя несколько бледен и худ, с круглым лицом и заостренным подбородком, с густейшими кучерявыми волосами, но не очень длинными. Как только он вернулся домой, то сразу же принялся писать. И так он увлёкся новой книгой, что за всю ночь не сомкнул и глаза, лишь иногда прерывался на чашку чёрного кофе. Наутро, когда лучи солнца только начали касаться окна, а часы показывали добрые шесть утра, Ода спрятал блокнот с записями и вышел покурить на балкон, не удосужившись накинуть что-нибудь сверху. Он всегда писал особыми чёрными чернилами на особой бумаге и лишь только потом печатал своё произведение. И писать он любил только в уединение, посему в минуты вдохновения он всегда поглядывал на часы, если был вне дома и спешил вернуться, чтобы не забыть ни единой мысли и писал он так увлечённо, что порой забывал о еде и сне. И, кроме того, он всегда придерживался писательских заповедей, которые создал американский писатель Генри Миллер: «Работай над одним произведением, пока не закончишь его; не можешь творить, работай; писательство — на первом месте, всё остальное потом; но нужно оставаться человеком — встречайся с людьми, посещай различные места, выпивай, если хочется». Машины редко проезжали по двору, а людей и вовсе не было, ведь все они, должно быть, ещё спят. В шесть утра не спят лишь влюблённые и одинокие и чёрт его знает, кем быть хуже. Быть может, никем? Такой вопрос задал себе Одасаку, когда услышал громкий назойливый стук в дверь. Он потушил сигарету и прошёл в прихожую, при этом он что-то недовольно бурчал себе под нос. На пороге стояла девушка лет семнадцати, и была она в самом что ни на есть непристойном виде: размазанная тушь чёрными дорожками текла вниз по красным напухшим, видимо, из-за слёз, щекам; тощие ноги с острыми коленками еле держали её пошатывающееся тело; длинные чёрные, как смола, волосы были растрёпаны; карие глаза томно глядели на него и рот был приоткрыт в еле заметной ухмылке.  — О, не вас ли, милое создание, я видел вчера под дверью подъезда? — спросил Ода, глядя ей прямо в глаза. — И сколько же в вас алкоголя, чтобы вы еле держитесь на ногах? Право, зачем так губить свой организм?  — Может, и меня, — ответила девушка с нахальной усмешкой. — Кто знает, во сколько вы возвращались, быть может, там вовсе не я была? — она опёрлась плечом на косяк двери.  — Неужто вы до шести торчали в подъезде? — уточнил мужчина, удивляясь такой нелогичности. — Кого же вы поджидали, скажите мне?  — Если я скажу, что вас, поверите? — та откинула голову назад и пьяно засмеялась.  — Вовсе нет.  — Да? — она успокоилась и нахмурила брови. — Это чего же? Неужели не подхожу под ваши вкусы? Так поделитесь же скорей, какие девушки вам нравятся! — она подошла ближе, нагло прижимаясь к мужчине.  — Вы себя совсем не контролируете, — заверил он, отодвигая девушку от себя. — Девочка, в этом возрасте вам ещё совсем рано пить в таких количествах и приставать к совершенно незнакомым мужчинам. Должно же быть в этой маленькой голове хоть немного ума, чтобы понимать, что не все мужчины моего возраста не воспользуются вами, идите домой.  — А вдруг я к парню пришла?  — Так ступайте же к нему, вы явно меня с кем-то путаете! И передайте ему, чтобы приглядывал за вами. Ей-богу, вляпаетесь куда-нибудь по собственной глупости, потом плакать будете, как сейчас, — он покачал головой и тяжело вздохнул. — В какой квартире живёт ваш парень?  — Я не помню, — девушка снова залилась громким истерическим смехом.  — О, право, зачем же вы вообще ко мне вламываетесь?  — Во мне столько алкоголя, что я еле осознаю, куда мне идти.  — Зачем же вы столько выпили?  — Кто же знает? — она пожала плечами и снова с ухмылкой взглянула на Сакуноске. — Что-то руководило мной, вот и пошла пить, чем же это плохо?  — Быть не может, что вам нравится это состояние! — воскликнул мужчина и нахмурил брови.  — Кто сказал, что нравится? Я спросила, почему это плохо, всего-то! — она закрыла лицо своими маленькими тоненькими ручками и еле слышно заплакала.  — Не плачьте, прошу вас! Мне совсем некомфортно, когда девушка плачет, тем более, я вовсе не знаю, что нужно говорить в таких ситуациях, — он дотронулся до её руки. — Сколько я не узнавал людей, все в таких ситуация говорят лишь одно: «Всё будет хорошо». Боже, это так глупо! Конечно, всё когда-нибудь будет хорошо, только вот главный вопрос: когда же именно? Вам не кажется, что говорить подобные вещи в таких ситуациях слегка неуместно? — не дожидаясь ответа, он продолжил: — Я сам ничем не лучше таких людей, напротив, в десятки тысяч раз хуже, ведь я не даже знаю ничего элементарного, что может успокоить человека! Быть может, людей успокаивает то, что они любят?.. Нет, ерунда, это что-то не всегда с ними, что же тогда?.. Вот ещё один вопрос, на который я не смогу найти ответа. Хотя почему же не смогу? Когда-нибудь вполне смогу, но об этом позже! Скажите, что вас так расстроило?  — Зачем же вы так красиво говорите? Вы своими словами начинаете очаровывать меня.  — Боже, не несите ерунды! — настоял тот. — Мои слова не нужно принимать в таком смысле, я просто делюсь своими мыслями, чтобы хоть как-то успокоить вас, и я вовсе не собирался никого очаровывать, поверьте мне.  — Но вы так говорите, я готова слушать вечно, правду говорю!  — О, не льстите мне, прошу… Что-то я стал много просить, вам так не кажется? — Ода слегка улыбнулся. — Так что же, скажите мне, произошло?  — Вовсе неважно, ладно?  — Я не имею права допрашивать вас, как хотите. Вам нужно домой, ступайте скорее, раз не помните, где парень живёт… Стойте, вы ведь не забыли, где сами живете?  — Свой дом нельзя забыть.  — Чудесно! Тогда, если вы не против, мне нужно поспать хотя бы час, чтобы я смог дальше заниматься своими делами.  — Как вам угодно, — девушка слабо улыбнулась. Боже! Дети в таком возрасте растут слишком сложными, кто бы мог подумать! Девушки наносят на себя тоны макияжа, чтобы выглядеть старше, не на «истинные 17», а юноши совращают этих дурочек, ведь думают, что те давно уже достигли нужного возраста. Ради забавы они губят себя алкоголем, чем же эта забава им нравится? Неужто это единственное, что им нужно: пить, а потом ломиться к кому попало? Куда же глядят их родители? — сам себе проговаривал Сакуноске. «Только представьте себе, он так много говорит сам с собой, ужас! Иногда мне кажется, что я и Анго ему вовсе не нужны, ведь он чаще сам с собой, чем с нами, как досадно! Иной раз сидим мы у него, когда в город приезжаем, а он расхаживает по комнате и говорит что-то себе, а иногда и вовсе текст проговаривает и хмурится, если что-то звучит не так прекрасно, как он думал», — так о нём всегда рассказывал Дазай. Ода тяжело опустился на диван, откинулся на спинку, прикрыл глаза и уснул неспокойным сном.

***

 — Кумико, наконец-то, наконец-то ты пришла! — радостно воскликнула девушка и обняла свою подругу. — Я немедленно должна рассказать тебе о вчерашнем вечере, — решительно сказала она, взяла подругу за руку и повела её на кухню, где уже закипал чайник. Та одобрительно хмыкнула, и они вдвоём присели за стол.  — Я вчера ходила на лекцию, и как думаешь, к кому? — глаза её радостно заблестели.  — Совсем не знаю. К кому же?  — Ну же, подумай!  — Стой, только не говори, что к нему?.. — она, удивлённая, посмотрела на подругу во все глаза.  — Да, конечно, к кому же ещё? Он сказал, что, может быть, это судьба нас свела, — она звонко рассмеялась. — Мне нравится его манера разговаривать со мной, — сказала Аяка, вставая и подходя к окну.  — Так и сказал?  — Конечно, прямо так и сказал, представляешь? — подтвердила она. — Мы тогда шли в кафе, и он спросил, верю ли я в судьбу? А чёрт его знает, верю я или нет. Для меня это слово является чем-то неведомым, — озадаченно проговорила она.  — А он сам-то верит? — с каким-то упрёком в голосе спросила Кумико и нахмурила своё смуглое лицо. — В некоторых его книгах поднималась эта тема, ох, я долго пыталась сообразить, что к чему, но, тем не менее, он пишет, что это слово является чем-то бессмысленным, даже нет: «Верить в судьбу — всё равно, что ожидать чуда — пустая трата времени».  — Да как же это? — в негодовании спросила девушка и обернулась лицом к подруге. — Что ты такое говоришь?  — Аяка, ты прочла всего одну его книгу из нескольких десятков, а я почти все. Нет, я люблю его, но не в плане партнера, а в плане писателя, его книги, писать же так красиво! Иными словами, благодаря этим книгам можно хоть немного понять его сущность, его намеренья и его мысли. Я думаю, что он, как и многие писатели и люди с творческой профессией, — никуда не годятся в партнеры, ибо их волнуют лишь свои произведения! — Кумико облокотилась на спинку неудобного железного стула и продолжила: — Мне кажется, ты его слишком восхваляешь. Хоть я и не общалась с ним, как ты, но могу сказать, что, как ты говорила прежде, он действительно странный человек, будто живёт сам по себе! Она её не слушала. Она попыталась воссоздать его образ, и уже через секунду вспомнила его лицо. Она зажмурила глаза, затуманенные мечтой.  — Ох, ещё недавно такие слова говорила я, — задумчиво сказала Аяка, не открывая глаз. — Теперь я рассказываю, что он прелесть, а ты капаешься в его недостатках… У него есть всё: обаяние, красота. А как он обворожителен был вчера вечером, когда мы пили чай! В его взоре и приоткрытых губах читалась какая-то робкая радость. Говорить с этим человеком было всё равно что читать интересную книгу! Да это и не странно, если вспомнить, кто он. Девушка вдруг замолчала. Кровь прилила к её лицу, алым оттенком покрыла щеки. От учащённого дыхания приоткрылись губы.  — Мне кажется, я начинаю любить его, — просто сказала она, продолжая глядеть в окно. — Что же мне делать?  — Ох, какая ты глупышка! — изрекла подруга. — Тебе ведь о нём почти ничего неизвестно.  — Кумико, Кумико! — воскликнула она. — Что же в нём такого, что я начинаю любить его? Стой, не говори, я знаю: он прекрасен!  — Безусловно, да, прекрасен, но ведь вы толком незнакомы. Первое мнение чаще всего обманчивое… Да и ты уверена, что любишь его?  — Ох, Кумико! — в сотый раз воскликнула она. — Я ведь не спрашивала тебя, любишь ты Неро или нет, ты это сама как-то поняла, вот и я поняла. Да, я люблю!  — Ты просто теряешь голову.  — Что в этом плохого? Потерять голову от любви в какой-то степени даже прекрасно! — девушка, одурманенная любовью, звонко рассмеялась и покружилась.  — Знаешь, может казаться, что я не рада за тебя, но вовсе нет: я так счастлива, что ты полюбила кого-то! Ты ведь раньше никогда такого не ощущала, кроме того, я рада, что ты влюбилась не в какого-то проходимца, а в Оду, но почему же мне кажется, что ты погубишь себя этой любовью? Ах, бедная моя девочка, — Кумико поднялась со стула, взяла свою подругу за обе руки и заглянула в её радостные глаза. — Вдруг он не способен полюбить тебя так же, как ты его? Вдруг он просто не сможет? Ты не смотри так, я не хочу тебя огорчать, но ты же понимаешь, что я хочу как лучше, так ведь? Ты знаешь, что я хочу уберечь тебя от всего плохого, в точности, как и ты меня… Возможно, я просто накрутила тебя, потому как особо не знакома с ним, возможно, я даже зря говорю такие гнусные вещи… Чёрт его знает, зачем я вообще такое говорю? Что-то мне подсказывает, что он хоть и интересная личность и вроде как джентльмен, но я не доверяю этому образу в качестве твоего потенциального партнера.  — Зачем же ты такое говоришь? — Аяка выхватила свои руки и в порыве поглядела на девушку. — Зачем ты наговариваешь?  — Дурочка, не наговариваю я! Я пытаюсь уберечь тебя, неужели непонятно? — та вздохнула и с каким-то замешательством взглянула на подругу в ответ.  — От чего же уберечь? От любви-то? Зачем от неё беречь? Я думаю, это самое прекрасное чувство в мире! — воодушевлённо тараторила она.  — Прекрасное, но, в то же время, очень болезненное чувство. Ты только вспомни меня и Неро, как я переживала из-за него!  — Мы не будем такими, как вы с Неро, — девушка зажмурилась и лукаво улыбнулась. — Мы будем лучшей парой!  — Кто же тебе сказал, что вы будете лучше парой? Постой, не так: кто тебе сказал, что вы вообще будете парой?  — Но и никто не говорил, что не будем, ведь так? Подруга скрестила руки на груди и покачала головой.  — Ты просто завидуешь! Кумико улыбнулась:  — Глупенькая, мне нечему завидовать. Я уже нашла свою главную причину, ради которой я просыпаюсь каждое утро. Чайник закипел, и неприятный звук заполнил кухню. Аяка сняла его с плиты и заварила вкусный зеленый чай. Они сели за стол и продолжили разговаривать. Иногда они смеялись и тогда выглядели по-настоящему счастливыми.