Босиком по мостовой.

В один день, недели две спустя, Аяка напросилась к нему в гости, потому как была очарована его мыслями до такой степени, что не хотелось заканчивать беседу. — Это ваша квартира? — поинтересовалась она, рассматривая обшарпанную дверь. — Ну, честно, у меня нет постоянной квартиры, лишь эта съёмная, уж очень я не люблю бывать в этом городе! — мужчина открыл дверь и пропустил девушку вперёд. — Как же это? — Чему вы так удивляетесь? — он коротко взглянул на собеседницу, принимая в руки её пуховик. — Меня в этом городе ничего не держит. Я часто слоняюсь без дела днём, а ночью пишу или встречаюсь с друзьями, вот и вся моя жизнь. Да только два моих друга по разным городам разъехались и редко бывают здесь, вот и перестал любить этот город. Знаете, у меня с ним связано много плохого, я называю его «Город худшего времени». Почему так? — продолжал он. — Да потому что большую часть того, что происходило со мной, никак не назовёшь хорошим. Но я не жалуюсь, не думайте, просто снова размышляю. Размышлять — моё любимое занятие, — он улыбнулся и провёл девушку в гостиную. — Садитесь, я пойду чайник поставлю. Аяка покорно кивнула и присела. Ей хотелось как можно больше времени проводить с ним. «Могу поклясться, никто не говорит так интересно, как он». От нечего делать она рассматривала маленькую гостиную комнату, и её взгляд невольно остановился на красивом свадебном платье, которые висело на ручке шифоньера: такое красивое платье и так просто висит на ручке? Она поднялась с дивана, подошла к шифоньеру и аккуратно коснулась мягкой ткани и на минуту представила, что это её платье, а Ода — её жених. О, как же иногда здорово помечтать о таком! «Сложно иногда осознавать, что человек, которого ты любишь, строит счастье с другой, не правда ли, Аяка?» — Красивое… Платье вашей невесты? — она обернулась и в упор посмотрела на него. На щеках виднелся еле заметный румянец — она была смущена из-за столь смелого взгляда в его сторону. — Бывшей, — поправил мужчина. — Видимо, забыла его, когда в спешке убегала от меня. Вот жду, когда приедет заберёт, — он сел на диван, огорчённо скривился и сразу же чуть ухмыльнулся. — Убегала? — Аяка нахмурила брови и с волнением покосилась на Сакуноске. — Как мне известно, в наше время девушки убегают только от извращенцев и психопатов… Постойте-ка, уж не намекаете ли вы, что являетесь маньяком? — О, ни капли, — отрезал тот. Через пару секунд он лукаво улыбнулся: — И почему же только маньяком? — Ну, вы не выглядите на психопата. — А на извращенца выгляжу, так что ли выходит? — он прищурил свои глаза и в упор посмотрел на девушку. — Стойте, нет, — в замешательстве ответила та. — Я просто говорю, что слышала… — Ах, как часто вы повторяете и пытаетесь оправдать такие нелепые слухи? — мужчина упёрся спиной в спинку дивана и скрестил руки на затылке. — Обо мне вам тоже известны какие-нибудь небылицы? — Кроме того, что вы не можете терпеть дождь, ничего, — она продолжала мяться около шифоньера. — Это мне сказала подруга. — Какая досада! — воскликнул он и нервно зарылся рукой в волосы. — То, что вы узнаете обо мне от посторонних, — всего лишь слухи, навеянные никчёмным обществом. Откуда им известно, что я не терплю дождь? Вдруг я обожаю писать, когда капли стучат по стеклу? — А вы правда любите? — Терпеть не могу, — сказал он. — Я люблю спать, когда идёт дождь, и больше ничего. Хотя вру, иногда я сижу у окна и наблюдаю за гонкой капель. — Ну вот, теперь мне о вас известно чуть больше, чем прежде, — девушка улыбнулась. — Только я не могу сказать того же. Хотите ещё одну историю? Вот только это очень короткая и грустная история, — Ода взглядом указал на место рядом, намекая, чтобы девушка присела. — Это что за намёки такие? — Боги, вы снова за своё?.. Я сижу, а вы стоите, где же мои манеры? Вы, как правило, должны тоже присесть, я и приглашаю вас. Смелее. Поколебавшись с минуту, девушка непременно села и уставила свои заинтересованные глаза на Сакуноске. — Стойте, это что же получается: снова грустная история? — Почему же снова? — удивился тот и коротко взглянул на девушку. — Ну как же — почему? Вспомните сказку про мальчика, она ведь тоже грустная! — Извините, что вам приходится к случаю слушать такие грустные истории, но вы ведь должны были придумать конец, разве нет? Если я правильно помню, вы не смогли, но, если бы взялись за это, то уверяю, он был бы вовсе не грустным, — задумчиво изрёк он и, помолчав с минуту, продолжил: — Вы же, насколько я знаю, не любите грустные вещи? — Хорошо, — согласилась она. — Если вернуться к рассказу с девушкой, заинтересуйте меня, чтобы я немедленно начала вслушиваться, — Аяка тоже взглянула на мужчину и задержала свой взгляд на его лице секунд на пять, не меньше. — Прежде всего, это не совсем рассказ, — вновь поправил он. — Это просто небольшая история, возможно, она вам будет даже неинтересна, но я ведь и не для этого её рассказывать собираюсь. Дело в том, что я просто хочу поделиться ею с вами и вовсе не прошу слушать. Мне будет достаточно одного вашего будто бы заинтересованного взгляда. — То есть вы даже не гонитесь за вниманием? — Вниманием? — Ода усмехнулся, покачал головой и уже серьёзно добавил: — Зачем оно мне? Я люблю рассказывать истории и мне вовсе неважно, кому именно: людям или просто бездомной кошке, которая приблудилась в подъезде. Она была поражена таким ответом. В двадцать первый век, когда люди только и делают, что гонятся за вниманием, он, оградивший себя от большей части общества, писатель, пытается быть на ровне с другими. — Часто разговариваете сами с собой? — напрямую уточнила Аяка и слегка улыбнулась. Что-то мечтательное и искреннее светилось в её почти радостном взгляде. — Может… Знаете, я даже не обращаю внимания. Бывает иногда, что когда пишу что-то, начинаю говорить сам с собой, но это, скорее, от одиночества, нежели от чего-то ещё. А к чему вы это вдруг? — Простите, я не знаю, зачем спросила… — робко проговорила она и от стыда опустила голову вниз. — Расскажите эту историю. — Ну, — начал он и, откинувшись на спинку дивана, прикрыл глаза и продолжил: — У нас с ней была весьма интересная, но, к сожалению, очень короткая история любви. — С кем — с ней? — Аяка, где же вы летаете, что не понимаете, о ком речь? — О, да нигде. — С прелестной девушкой, чье платье всё ещё пылиться на дверной ручке, ибо у меня рука не поднимется выбросить его на помойку… Она, как оказалось, относилась к тому виду девушек, которых больше всего интересует внимание со стороны своего партнера, но я не мог всё своё время тратить на неё. Мне правда очень жаль, что мои собственные книги лишили меня такого чувства, как любовь. Штука такая, что когда я пишу, то вовсе не интересуюсь временем. Вам меня сейчас не понять, но ведь вдохновение бывает так редко!.. Возможно, быть писателем — что-то вроде наказания для меня. Знаете, такое наказание, что в самый неподходящий момент появляется столько мыслей, которые срочно нужно куда-то записать и от которых уже никуда не деться, а если такие посещают меня, мне непременно нужно уединиться и писать сутками напролёт! Но ведь вам известно, что всегда приходится выбирать между чем-то, вот и писатели выбирают… книги, конечно. Поэтому и остаются по собственной глупости, а, может, и не глупости, одни, потому что отношения, где один постоянно возится со своими книгами, — не отношения ведь вовсе. Вот она и ушла, точнее, она сбежала из моей жизни, и подумать только: накануне нашей свадьбы, да с каким-то то ли австралийцем, то ли американцем! Я будто бы тонул в холодном океане, иначе не знаю, как ещё описать то ужасное чувство от потери любимого человека. Я за всё время своей жизни тогда умер во второй раз. Первый раз был, когда умерла моя мать, второй — когда невеста ушла от меня. Вскоре у меня слева в районе грудной клетке начало болеть. Доктор обнаружил поломку где-то в сердце. Сказал, мол, ему не хватает любви… Сердце ведь как механизм — долго не продержится, если его снова и снова будут разбивать на части. А она так и сделала — разбила моё сердце на несколько тысяч мелких кусочков, которые даже доктор смог с трудом собрать, вы верите в это? Любовь когда-нибудь погубит людей… Но признаться честно, я бы продал душу самому дьяволу, чтобы вновь почувствовать её вкус губ на своих. Хотя бы на секунду… возможно, это секунда стала бы для меня глотком свежего воздуха, чем чёрт не шутит. — Это конец? — Нет, дальше будет самое грустное, придвиньтесь поближе, чтобы я мог вас успокоить, — шёпотом проговорил он и приобнял девушку. — Любила-то она совсем другого… В его объятиях ей захотелось закрыть глаза на весь мир — пусть даже на минуту, но минута в его объятиях стоит дороже тех часов, проведенных с другими. — Никогда бы не поверила, что от вас сбежала невеста! — вдруг воскликнула Аяка со всем её озадаченным видом. — Вот как? — Ода снова чуть улыбнулся. — И что же вам мешает? — Мои наблюдения за вами. Вы кажитесь мне весьма добрым и искренним человеком и интересным, ко всему прочему. Это ведь так важно! — Пожалуйста, не смейте льстить мне. То, что вы знаете обо мне, — самая малость меня самого. Вы знаете только хорошие мои качества, да и эти далеко не все, ведь я не сразу открываюсь людям. — Но почему я не могу даже подумать, что у вас есть плохие качества? — Возможно, вы сильно увлеклись мною? — Может, и правда увлеклась, но, скорее нет, хотя, признаться, я честно не знаю, как описать это чувство. — Милая моя, пока не поздно, я хочу предостеречь вас, что не стоит заходить слишком далеко. Вы совсем не знаете, какой я человек. Повторюсь: то, что вам обо мне известно, — лишь самая малая часть. — Неужели вы ужасный человек? — она хитро прищурилась и улыбнулась. — Даже не представляете, насколько, — подтвердил мужчина и улыбнулся в ответ, глядя на неё. С недавнего времени он начал напрямую смотреть на неё, а не бросать лишь мимолётные взгляды. — Почему же я не боюсь? — Потому что я ужасный лжец? О, я вовсе не умею врать! — с некой досадой в голосе воскликнул Одасаку. — Мне двадцать семь, а я так и не научился этому… Да зачем вообще? Вот вы как считаете: человек должен уметь врать? — Ложь во благо всегда приветствуется, — серьёзно ответила Аяка. — Но это умение обычно перерастает в привычку и позже человек уже не осознает, где он наврал, а где сказал правду… Только, прошу, не критикуйте мои слова снова, — забегая наперёд попросила она. — В этот раз я вовсе не собирался. Они оба замолчали на несколько минут. Он сидел и думал над продолжением книги, а она о том, как он прекрасен в этот момент. — Знаете, — вдруг робко и совсем неуверенно начала девушка. — Мне кажется, что будь всё иначе, я смогла бы написать что-то вроде стиха, у меня довольно неплохо получается писать стихи, так все говорят… Правда, иногда они совсем нелепы, как и то, что я говорю, но ведь я пишу их не для кого-то, а для себя, верно ведь? — спросила она и слегка улыбнулась. — Я слегка оскорблён. Почему я до сих пор не знал, что вы пишете стихи? — Это вовсе не так важно знать, как-то, о чём именно эти стихи… О вашей любви ко мне, только вот мне приходится выдумывать её. Ведь как быть, если этой любви нет?.. Может быть, это к лучшему, но сейчас я правда не могу думать ни о чём другом, кроме этого. Пару минут Сакуноске сидел неподвижно, с полуоткрытым ртом и странным блеском в глазах. Он смутно осознавал, что только что произошло. — Боже, что это вы? С чего вы вообще решили, что я могу любить вас? — мужчина в недоумении взглянул на собеседницу, которая каким-то неизвестным образом уже оказалась на краю дивана и нервно перебирала пальцами. — Не знаю, я правда в замешательстве, но вы ведь сами что-то говорили про судьбу, да и мы тогда в кафе так хорошо провели время!.. — она сделала вдох и оборвала предложение. — Аяка, — спокойно начал он. — Неужели вы решили, что я к вам что-либо испытываю? Стойте, неужели вы всё это время думали, что?.. Её пронзила острая боль, словно от удара ножом, по объятому ужасом телу прошла мелкая дрожь. Глаза её потемнели и затуманились слезами. Ей стало казаться, будто её сердце сдавливает ледяная рука. — О, нет, нет, что вы, — дрожащим тоном начала девушка и покачала головой. — С вами так ужасно поступила невеста, я не должна была… Простите, простите меня! — Я люблю вас, дорогая, да только как друга. Немного неравноценно, согласны? Скольким людям в этом ничтожном мире дано познать истинную любовь? Ох, их чересчур мало, но этих людей можно распознать по необычайному блеску в глазах, который будто кричит — «Счастлив». Но, к несчастью, такие люди чаще всего даже не осознают, насколько они должны быть благодарны за такую чудную возможность и как должны дорожить этим, ведь думают, что так будет всегда… Да только ошибочное это мнение, чёрт подери. Я ведь, признаться, тоже прежде так считал, ну, была она со мной, помогала мне, поддерживала — плохо что ли? Вовсе нет. А ей плохо? Возможно… Знаете, я только сейчас задумался о том, а правильно ли я тогда поступил?.. — мужчина замолчал на пару секунд, досадно улыбнулся и продолжил: — О, нет, я сделал ужасный поступок, что не замечал такого простого счастья, что она со мною! — он поднялся с дивана, обхватил голову руками и продолжил свой монолог: — Я вот винил её в нашей разлуке, да только она совсем не виновна — девушкам любовь нужна и забота, а не партнеры-писатели, которые не замечают ничего, кроме своих книг. Я даже не держал её, ведь считал, что она от меня никуда не денется. Ах, как же я ошибался, Аяка! — Не вините себя, пожалуйста, не нужно. Даже самые великие люди могут ошибаться, вы разве не знали? — Даже не пытайтесь меня как-нибудь угомонить и, как бы смешно это не звучало от меня, я приказываю. Я должен нести ответственность за свои необдуманные поступки. А знаете, что это за ответственность?.. — Нет, расскажите же. — …неспособность полюбить кого-либо ещё… — с какой-то печальной ноткой в голосе проговорил Сакуноске. Ох, как же больно ей было в этот момент! Она будто упала в яму, наполненную стеклом, которое медленно впивалось в её тело острой болью — вот такое ужасное было ощущение. — Я уверена, случилось то, что было суждено. Грустная задумчивость и печаль отражалась на сладостном контуре детски-нежных линий лица. — О, вовсе нет! — перебил мужчина. — Нам было суждено пожениться, завести семью, ребёнка. Я столько раз описывал это в своих мыслях, вы не представляете! Я даже придумал имена нашим будущим-несуществующим детям… — Прошу вас, вы думаете, что этими словами делаете больно себе… — Разве нет? — перебил Ода, бросив короткий взгляд на обиженное лицо девушки. — Да нет же! — яростно воскликнула она и поднялась с дивана следом за мужчиной. Она была даже как-то раздражена, и щёки её пылали. — Вы этими словами делаете больно только мне, как же вы не понимаете!.. Ей-богу, вы же писатель, сообразите, что пошло не так! Или что же это: вы даже не осознаете, как задеваете чувства окружающих своими словами? Я прошу вас, прекратите уже наконец-то это делать! — Аяка вовсю расплакалась и упала на колени. — Боже, что же вы делаете? — он с удивлением и каким-то беспокойством наблюдал за её действиями. — Ох, где же моя гордость? Что я вообще творю — падаю перед вами на колени — зачем? — ей вдруг стало совсем стыдно, она поднялась, но на мужчину всё же не взглянула. — Что же это вы такое говорите? У вас истерика! Прошу, перестаньте!.. — Ода подошёл к ней, положил руки на её хрупкие плечи и заглянул в её стеклянные от слёз глаза. — Зачем же?.. Зачем вы плачете? Она была весьма доброй и впечатлительной девушкой. Представьте себе милое личико, поражающую красоту, одну из таких, перед которыми вдруг останавливаешься как пронзенный, в легком смущении, вздрогнув от восторга, и которой благодарен за то, что она есть, за то, что на неё упал ваш взгляд, за то, что она прошла возле вас. — О, а вы попробуйте сами ответить на этот вопрос. Могу поспорить, вы, как и всегда, найдете достойный ответ! А после обязательно сообщите мне. Обещаете? — она нервно улыбалась и бегала глазами по комнате. — Ох, Аяка, вы же погубите себя, уверяю вас! Я, видите ли, не способен любить красиво, да и вообще любить. После этого случая это чувство стала будто чужим для меня. И вот что я ещё добавлю: недостоин я вас! Вы достойны какого-нибудь красавца, причём не внешне, а внутренне… — В таком случае, я буду любить вас молча! Я буду наблюдать за вами, что поможет мне лучше узнать вас; я буду слушать все ваши истории и восхищаться ими, потому что они и вправду прелестны; я буду всегда оберегать вас, как ваш Ангел-хранитель… Как думаете, мы сможем поделить эту роль на двоих?.. — Боги, что же вы творите?.. — от нервозности и раздражения мужчина кусал костяшки пальцев. — То, что велит мне сердце. Ну, а теперь мне пора, до свидания! Я правда хорошо провела время, спасибо, не провожайте! — она мигом оказалась в прихожей, оделась и вышла вон из этой квартиры. Сакуноске не успел ничего сказать — таким сильным было его удивление. Он тяжело вздохнул, упал на диван и прикрыл тяжёлые веки. «Виноват ли я в том, что не смог полюбить её так же сильно, как она меня?» Прервала его самоанализ мелодия телефона, доносившаяся из соседней комнаты. Ох, эти чертовы телефоны — так и норовят нарушить покой и тишину! Он лениво прошёл в комнату и взял трубку: — О боги, мы когда-нибудь посидим в баре втроём, как в старые времена, или нет? — заносчиво начал Дазай, не удосужившись даже поздороваться. — Неужели снова бар? — Сакуноске ухмыльнулся в трубку. Помимо сигарет у него была ещё одна привычка — он вместе с Анго и Дазаем постоянно встречались в баре, но кроме обычных обыденных разговоров там не происходило ничего интересного. Даже воспоминания о их общем прошлом не придавало этому унылому месту никакой радости. — Что тебе не устраивает? Можно смело сказать, что мы провели там одни из лучших моментов в нашей жизни. — Мы сидели там студентами, потому что на другие места нам просто не хватало денег, но почему сейчас, в полном достатке, мы продолжаем собираться там? — Чтобы не забыть о том, что нас когда-то связало. Ей-богу, Одасаку, неужели ты сам не понимаешь? Он сбросил трубку и сжал телефон в кулаке. Перед его глазами всё ещё стоял её образ — поначалу добрая и милая, словно ангел, девушка, затем её красные затуманенные слезами глаза и грустная улыбка. И подумать только: из-за кого?