***
— Иккаку, иди ты нахуй со своими отчетами, — машет рукой Кенпачи, наливая себе еще саке. Лейтенант в который раз поражается тому, как много стал пить его капитан — даже всем известный алкоголик Кьёраку знал меру. Зараки же меры не знал — напивался до потери сознания, игнорировал собрания капитанов и вообще перестал заниматься делами, оставив отряд на плечах Иккаку и Юмичики. Даже сражения его уже не интересовали! Зараки страдал. После смерти Ячиру у него не было времени на это, шла война, он сам был на волоске от гибели, но сейчас тягостные мысли Сильнейшего могла унять только рисовая водка. Подумать только, прошел уже год, а он не может забыть эту девочку. Но все же не возвращался к ней даже за тем, чтобы проверить, как у нее дела. Не хотел бередить свою рану, не хотел, чтобы Хана его видела, и сам не хотел увидеть то, что она, возможно, уже не одна. Ну и ладно. Ну и пусть живет. Она же живая — у нее будет долгая жизнь… — Зараки-тайчо! — оттолкнув Иккаку в сторону, в кабинет капитана ворвался Юмичика, истерически тыча пальцем в окно, — там… там… там Унохана-тайчо! — с этими словами офицер хлопнулся в обморок. Пока Мадараме хлопал друга по щекам, до Кенпачи медленно доходило. Унохана… в этом мире существует только одна девушка, которую можно перепутать с Уноханой… Она что — все-таки… здесь? Вскочив с дзабутона, Кенпачи выпрыгнул прямо в окно. У додзё он увидел толпу новичков из Академии, устроивших спарринг. Драки в Дзюичибантае давно перестали быть чем-то удивительным, но сейчас драка была совершенно иной, потому что у четырех мужчин, нападавших на маленькую девушку, не было ни единого шанса. Она вертелась волчком, меч так и летал в ее руках, она легко уходила от ударов противников, и вот один из них уже теряет меч, другой получает кровавый порез на щеке, третий отступает, потому что девчонка его теснит, четвертый вероломно замахивается сзади, но мечница ловко поворачивается, одним круговым движением отбивая клинки. У нее длинные черные волосы, сплетенные в косу на груди… Действительно, ее легко спутать с Уноханой. Очень легко. У Кенпачи кружится голова. Он пьян? Он спит? Он сошел с ума? — ХАНА! — отчаянно орет капитан, и девушка оборачивается. Те, кто сражался с ней, от испуга вжимают головы в плечи, а Хана смотрит на Сильнейшего, будто тоже не в силах поверить в его — и заодно свою — настоящесть. — Зараки! Привычным и явно отработанным движением девушка прячет меч в ножны и бегом бросается к Кенпачи, прыгая ему на руки. Капитан подхватывает ее и вместе с ней опускается на землю. Хана осыпает его лицо поцелуями. Кенпачи слышит, как Иккаку с Юмичикой разгоняют любопытных новобранцев и сами поспешно ретируются. У додзё остаются только Зараки и Хана. Кенпачи все-таки отталкивает от себя девушку, но не рассчитывает силу, и она падает. Кенпачи возвышается над ней во весь свой огромный рост, он сердится. Только теперь до капитана дошло, почему Хана тут. — Дура! — гремит он, — Зачем ты это сделала?! Зачем ты пришла сюда?! Хана легко вскакивает на ноги, упирает руки в бока и орет не хуже Зараки: — А что мне было делать? Я же тебе уже говорила: меня там ничего не держало! — Но я же сказал тебе, что тебя не люблю! — кричит Зараки, — ты мне не нужна! Хана не ведет и бровью. — А мне плевать! Ты любишь Унохану Ячиру, а я — ее воплощение! Значит, ты любишь меня! Таких логических цепочек Кенпачи не выстраивал, и поэтому сдается. Чешет в затылке, топчется на месте, машет рукой, разворачивается и уходит в отряд, оставляя Хану в одиночестве. Девушка гордо задирает носик и скрещивает руки на груди. — Прошу прощения, леди, — доносится сзади. Обернувшись, Хана видит красивого и ухоженного юношу с павлиньим пером в волосах. — Меня зовут Аясегава Юмичика, — продолжает он, — как же зовут Вас? — Куросава Хана, — бурчит непривыкшая к церемониям девушка. В тот же момент Юмичика ловко хватает ее руку и подносит к губам тыльную сторону ее ладони, оставляя на коже нежный поцелуй. — Как же я рад видеть здесь такую прекрасную леди… Воистину, Вы будете розой среди сорняков… Вам говорили, что Ваше лицо словно сошло с портрета Мадонны? Хана краснеет и опускает глаза. Юмичика оживляется. — Позвольте показать Вам женскую казарму… — ЮМИЧИКА! Отойди от моей женщины! — между парочкой словно из-под земли вырастает Кенпачи, — урою же тебя, павлин ощипанный! — АГА! — радостно вопит Хана, забывая о неудачливом кавалере и тыча в Зараки пальцем, — ты меня любишь! Я тебе нужна! Ты сам признался! Юмичика поспешно исчезает в шунпо. Пообещав себе засадить офицера на гауптвахту до конца его жизни, Кенпачи разводит руками. — Ладно. Прости меня. Я просто делал все, чтобы тебя уберечь. И все равно не смог… Подожди! Какого черта ты помнишь, кто ты? — Сама не знаю, — пожимает плечами Хана, — наверное, это из-за моей прошлой жизни. Она… то есть я, я жила здесь более тысячи лет, и я сразу узнала многие места. Академию быстро нашла, поступила, отучилась. Узнала имя своего занпакто, кстати! — Молодец, — тянет Кенпачи, — и что мне теперь с тобой делать? Хана цепляется за рукав его формы. — Драться! Я хочу спарринг с тобой!***
На этот раз Кенпачи не просто уклоняется. Ему приходится парировать удары, которые сыплются на него со всех сторон. Девчонка в ярости — совсем как та демоница в его юности. Девчонка наслаждается боем. Это не пляска смерти, но очень похоже, потому что Хана оказывается неожиданно сильной. Кенпачи сражается в треть силы, хотя не думал, что придется использовать даже сотую часть. Хана целится в шею, в сердце, в солнечное сплетение… А Зараки любуется ею, маленькой, решительной и смертоносной, любуется чертиками в ее глазах, любуется ее стремительностью, и… пропускает удар. Клинок Ханы разрезает форму на его плече, оставляя царапину на коже. Спарринг окончен. Она победила. Куросава тяжело дышит, восхищенно глядя на Кенпачи, опускает меч и говорит так же, как во время их первой встречи, хмуря тонкие бровки: — Идем, я обработаю.