***
— Это просто сон, — говорит Микото, девушка, спящая на соседней кровати. Хана держится за грудь, тяжело дыша. Сон. Ее первые сутки в Руконгае. Сон. Как чудесно, что это — сон, что этого не повторится больше никогда! Хана свешивает ноги с постели, смотрит, как Микото деловито и суетливо застилает кровать. — Хана-сан, а вы не заправите простыню? Хана улыбается с сожалением. Что она делает в Дзюичибантае, такая вежливая и хозяйственная? Лично ей, Хане, плевать на постель, но она — седьмой офицер, и, хотя проверять никто не будет, заправляет простыню, чтобы подать пример остальным девушкам-солдатам.***
— Стр-р-ройся! — громом раскатывается по плацу рык Кенпачи, и Хана выпрямляет спину. Капитан, проходя мимо нее, одобрительно хмыкает. Иккаку скалится в улыбке. Юмичика незаметно посылает воздушный поцелуй. Кенпачи это замечает и гневно фыркает. Уже месяц Хана — седьмой офицер. Уже три месяца она служит в Дзюичибантае. И… ничего. Хотя Зараки бросает на нее явно плотоядные взгляды… он молчит, не подходит к ней и не заговаривает. Хана не замечает печальных вздохов Юмичики. Мадараме замечает и сочувствует другу — втюрился в женщину капитана! А Юмичика и сам не знает, чем она его зацепила. Ее прошлого воплощения — Рецу — он откровенно боялся, хотя и несоизмеримо уважал. Но Хана… Может, он просто увлекся, постоянно делая ей комплименты, целуя руки, пока не видит тайчо, да со временем и втянулся в омут этих небесно-демонических глаз? А капитану вроде бы все равно. Не раз Юмичика видел, как Хана пытается обратить на себя его внимание, но тайчо всегда просто проходил мимо. С того дня, три месяца назад, когда они обнимались у додзё и сражались — ничего. Это радовало и злило Аясегаву одновременно. С одной стороны, ему ничего не мешало ухаживать за Ханой, а с другой — ему было обидно за нее. А Зараки просто запутался. Казалось бы — вот она, рядом, и никто не следит за его спальней, и она уже не живая, а шинигами, так почему бы не позвать ее к себе и не сделать полностью своей? А вот не получается. Слишком много в ней от Ячиру теперь. Слишком неловко. Кенпачи игнорирует Хану.***
— Попробуй, — однажды говорит Иккаку. Юмичика щурится: — Ты смерти моей хочешь? — Так тайчо на нее плевать! — чешет лысую макушку Мадараме. Уж ему-то не объяснишь всех тонкостей женской любви. Лучший друг никогда не пользовался популярностью, да и не нужно ему это… Юмичика решается очень долго. Однажды ночью он прокрадывается в женскую казарму. Хана спит, как спят дети, сложив руки под щекой. Такая маленькая, хрупкая, беззащитная. Сердце Юмичики трепещет от нежности. Он приседает на корточки у ее кровати, гладит разметавшиеся по подушке черные волосы, осторожно касается губами ее губ… Хана спит. Она вымоталась за день. Она не чувствует ни прикосновений, ни поцелуев. Юмичика уходит незамеченным.***
— Тренировка? — удивленно поднимает бровь Хана, — Юмичика-кун, ведь вы выше меня по званию. Разве вы не сильнее, чем я? — О, вы слишком добры ко мне, Хана-сан, — улыбается Аясегава, — все знают, что вы превосходный мечник. Я уверен, что совсем скоро вы достигнете банкая. Вы очень одарены! Я буду счастлив тренироваться с вами. Хана пожимает плечами и соглашается.***
Лето уже вступило в свои права. Луг пестрит множеством цветов, по небу неторопливо плывут огромные кучевые облака, поют кузнечики, щебечут птицы. Хана любуется пейзажем, стоя на лугу и ожидая Юмичику. Именно здесь он назначил ей встречу. Встречу — почти как свидание, хотя они будут драться. Жаль окрашивать эти прекрасные цветы кровью, думает Хана. Юмичика появляется, но не спешит доставать меч. Хана не понимает, почему. Не понимает, почему юноша подходит к ней на расстояние вытянутой руки, почему берет за ладонь, почему медленно приближается… Почему заглядывает в глаза, как преданный пес? Почему наклоняется к ее губам? Почему его пахнущее мятой дыхание обжигает ее? Хана не отталкивает Юмичику, а он касается ее губ так медленно, будто она — хрустальная; того и гляди — рассыплется на осколки. Почему? Почему он, а не Зараки?***
Кенпачи решился. Он долго думал — почти всю ночь — и понял, что должен сказать Хане: его чувства не изменились, более того — он хочет идти вперед вместе с ней. Только с ней. Если паршивому аристократу Кучики и то довелось побывать женатым, то чем он, Сильнейший, хуже? Забрать девчонку себе — лучший вариант. Забрать целиком, чтобы она принадлежала ему одному, чтобы никто не посмел даже смотреть на нее, чтобы они вместе сражались, чтобы у него был новый смысл жизни. Зараки впервые хочется не разрушить, а построить. Вместе с ней. Он идет на ощущение реяцу Ханы. Бежит, радуясь тому, что она в отдаленном от отряда месте и никто им не помешает — и видит, как его женщину целует Юмичика. Рев раненого зверя оглушает. Удар Нозараши отбрасывает Аясегаву в сторону; прекрасные цветы все же обагряются кровью. Кенпачи тяжело дышит, бешено сверкая глазами. Как он посмел?! Как смел этот чертов павлин трогать Хану? Убить! Немедленно убить! Кенпачи заносит меч над лежащим. Клинок Нозараши останавливает лезвие Миназуки. Хана тяжело дышит, с ненавистью глядя на капитана, в ее глазах — уже давно знакомые демоны. — Хана! — умоляюще кричит Зараки, — ты. ты. Отойди! — Оживи, Миназуки, — призывает она шикай. Ударной волной Кенпачи отбрасывает назад. Между ним и Юмичикой материализуется огромный скат, заглатывая раненого. Зараки опускает меч — она снова победила. Хана прыгает на спину Миназуки и улетает к Йонбантаю, глотая злые слезы.***
— Хана-сан, вы слишком много вкладываете в кайдо, — мягко замечает Исане, глядя на то, как сосредоточенно лечит Юмичику ее новоиспеченная ученица. Котецу-тайчо знает все тонкости ее появления в Обществе Душ — кроме Зараки и Аясегавы, только она. Впрочем, это не мешает всему Готею-13 сплетничать о возвращении Ячиру, ведь они похожи, как две капли воды. Хана хмурит бровки, стараясь контролировать свою духовную силу. У нее получается. Исане поражается тому, как легко и свободно эта девочка владеет кайдо, как будто всю жизнь этим занималась. — Унохана-тайчо, — вдруг вырывается у Котецу, и она тут же захлопывает ладонью свой глупый рот. Хана оборачивается: — Что, Исане-чан? Ой… — до нее тоже доходит весь абсурд ситуации, и шинигами тихо смеется. Странно, но в компании Ханы Исане снова чувствует себя лейтенантом. Казалось бы, восемнадцать лет прошло, привыкла быть главной, но, стоило Хане в сопровождении Кенпачи ступить на территорию Йонбантая, как Котецу-тайчо ощутила себя снова той девочкой под защитой сильного капитана. Юмичика шевелится. Исане покидает помещение с улыбкой на губах: справилась.***
Придя в сознание, Аясегава видит озабоченное, хмурое и вместе с тем самое прекрасное на свете лицо. Хана держит руки над его обнаженной грудью, через которую наискось проходит рваная рана. Ее ладони окутаны голубоватым свечением. — Ха-на-сан… — Прости, — говорит Хана, — прости, Юмичика. — Это… того стоило, — усмехается юноша, и тут же морщится от боли, — скажите мне, я умру? Умереть на ее руках — не так уж и плохо. В конце концов, все служащие Дзюичибантая мечтали о такой смерти. — Нет. Ты будешь жить, — уверенно говорит Хана тоном Рецу.***
Кенпачи мечется, как раненый зверь, круша в своем кабинете все, что попадается под руку. Она его больше не любит! А кто виноват? Сам и виноват, идиот! Не дал ей понять сразу, что чувства взаимны, какого-то хрена морозился, сам толкнут ее в объятия этого сраного павлина! Иккаку смотрит с осуждением, когда капитан, устав все ломать, вываливается из разрушенной комнаты. — Где она? — спрашивает капитан. — В Йонбантае, — коротко отвечает лейтенант. Кенпачи второй раз в жизни ненавидит себя.