***
Ночью Кенпачи не может заснуть. Он лежит на футоне среди своего разрушенного кабинета, и смотрит на звездное небо, виднеющееся через разбитое окно. Сегодня очень яркая луна, освещающая все вокруг без помех в виде облаков. Зараки думает, что, раз Хана его простила, то все может быть, как раньше. Нет! Не как раньше — будет намного лучше. С утра он нарвет цветов и подарит Ячиру; впервые в жизни Зараки подарит девушке цветы, но это не слабость. Это — сила, признать свои ошибки. Если Сильнейший был способен убить Первую Кенпачи, то должен быть в состоянии заслужить ее прощение. Сзади скрипит половица. Зараки резко оборачивается — на пороге его комнаты стоит Хана. От неожиданности мужчина забывает, как дышать. Ячиру одета только в ночную сорочку, и тут же снимает ее — под сорочкой нет ничего, кроме ее молодого и сильного тела. Шумно выдохнув через нос, Кенпачи садится на футоне: — Хана? Ячиру медленным шагом крадущейся рыси подходит к нему и садится рядом. Ее маленькая ладошка ложится на его грудь, лаская старые шрамы — Зараки застывает соляным столпом, не зная, как реагировать. У него были женщины. Он обладал множеством безликих женщин, чьи имена даже не хотел запоминать. Он использовал их и тут же забывал, потому что в жизни капитана была только одна женщина, чье имя забыть он не мог, как бы ни пытался. Но о теле той Ячиру Зараки не мог даже мечтать. Их связывал только бой. Эта Ячиру та же самая, но другая — нежная, не похожая на кровожадную демоницу. Но, когда рука девушки касается паха Кенпачи, в ее глазах пляшут бесенята. — Хана… — шепчет Зараки пересохшими губами, прижимая ее к себе, целует ее лицо, потом губы, Хана больно прикусывает его за нижнюю губу и мгновенно затягивает укус прикосновением пальца. Она забирается на тайчо верхом, сжимая коленями его бедра. Стягивает с него хакама, обнажая напряженный член, и опускается так, что ее распущенные смолянистые волосы скользят по коже Зараки. Он не хочет передавать ей инициативу — ни в бою, ни в постели. Хватает за запястья, резко поворачивается и нависает над Ячиру сверху, хищно скалясь. Она молча позволяет ему так сделать. — Ты ведь за этим пришла? — почти рычит Кенпачи. Хана улыбается ласково и одновременно угрожающе, той самой улыбкой, от которой трясутся поджилки: — Я пришла за тобой. Зараки целует ее в шею, и по телу Ячиру бегут мурашки. Зараки целует ее горло — то место, где в ее прошлой жизни был шрам. Хана проводит пальчиками по его лицу, касается рассеченного глаза, гладит старый рубец, хмурится. Из-под ее ладони льется голубоватый свет. Раньше Зараки ни на что не променял бы этот шрам — он носил его гордо, сначала — как доказательство того, что скрещивал с ней клинки, а потом — как доказательство того, что она была, что не приснилась ему эта тысяча лет. Но сейчас мужчина не мешает Ячиру, не видит смысла останавливать ее, и рубец медленно разглаживается. Хана целует веко Зараки. Он опускается поцелуями к ее груди. Кенпачи трудно и непривычно быть нежным. Кенпачи привык к грубому сексу, без поцелуев, без ласк, без прелюдий — просто забрать понравившуюся девушку в отдельную комнату и взять ее, и брать ее до тех пор, пока не закончится это яростное желание обладания, не обращая внимания на крики, а иногда — мольбы о пощаде. С Ханой он так не может. С Ханой он — восторженный подросток, и поэтому Сильнейший осыпает поцелуями тело Ячиру, пока не доходит до ее лона. Хана раздвигает ноги — она уже мокрая и горячая, но еще очень узкая; Кенпачи проникает в нее сначала пальцами, потом языком. Ячиру стонет, изгибая спину, ее тонкая, но сильная рука хватает Зараки за волосы и прижимает лицом к влагалищу, лишая возможности глубоко дышать и заставляя двигаться языком интенсивнее. Мужчина повинуется, лаская ее клитор, и скоро Хана достигает оргазма, кричит, сжимая его волосы до боли в коже головы. Кенпачи устраивается между ее бедер, заглядывает в глаза, помутненные от желания. — Тебе будет больно, — на всякий случай говорит он. Будто она сама не знает. Будто она боится боли. — Я хочу тебя, — говорит Ячиру. Зараки все это время честно старался не терять голову и быть осторожным, но от этой тихой просьбы он дуреет, не выдерживает и берет Хану на всю длину, разрывая преграду внутри нее. Девушка вскрикивает, но не от боли, а от удовольствия. По ее бедрам течет кровь. Кенпачи вжимает Ячиру в футон, вбивается в нее толчками, берет грубо и резко, и с каждым его движением с губ Ханы слетает его имя: — Зараки… Зараки… Зараки… — Ячиру! Ячиру! ЯЧИРУ! — во весь голос рычит Сильнейший, и прекрасно отдает себе отчет в том, кому это говорит. Он говорит это Хане. Когда они оба близки к концу, девушка шипит: — Не кончай в меня! Зараки тоже не нужны проблемы, поэтому он вовремя изливается ей на живот. Хана лежит, раскинув руки в стороны, луна освещает ее лицо и тело, ее волосы ручьем рассыпались по подушке… Кенпачи ложится рядом с ней. Ячиру целует его в нос, прячет лицо на его груди, вдыхает тот самый аромат костра, смешанный с запахом пота.***
«Ну наконец-то!» — думает Иккаку, заглянувший утром в кабинет тайчо, который не явился на построение и увидевший прекрасную сцену — Зараки и Хана спят в обнимку, — «давно пора было».