***
У Аясегавы под глазами залегли тени, но в остальном юноша был почти здоров. Еще немного сеансов кайдо — и его рана затянется. Та, которая на груди, но не та, которая на душе — и эту рану Ячиру должна нанести собственноручно. Странно, но жаль. Лучше бы мечом его разрезала, ей-Богу. — Хана-сан! — поприветствовал ее офицер, вымученно улыбаясь. Хана ответила виноватой улыбкой, прошла в палату, кивком приказала раздеться, чтобы самой осмотреть рану, не полагаясь только на Исане. Юмичика повиновался. Рана и правда выглядела гораздо лучше. Сломанные кости и задетые органы соединились, порванные мышцы начинали срастаться, осталось только соединить сухожилия и кожу, чем и занялась Хана, молча вознося руки над грудью юноши. Он тоже не нарушил молчания, и некоторое время они сидели в тишине, слыша лишь щебет птиц, доносящийся из приоткрытого окошка. — Хана-сан, — наконец сказал Юмичика, — вы вовсе не обязаны меня лечить. Я нахожусь под бдительным присмотром Котецу-тайчо, и, думаю, она достаточно квалифицированна… — Ты не хочешь, чтобы я тебя лечила? — печально спросила Ячиру. — Вовсе нет! Нет, нет, но я просто не хочу, чтобы вы делали это из жалости или чувства вины. В своем ранении виноват только я сам. И это я должен просить у вас прощения… я ведь украл ваш поцелуй, — щеки Аясегавы подернулись румянцем. — Даже если ты виноват… я должна была сразу же отстранить тебя, а я позволила этому поцелую случиться. Но… ты должен знать, я — ужасный человек. Я целовала тебя, но люблю я только Зараки, — ответила Хана, стараясь не смотреть юноше в глаза. Юмичика вздохнул: — Зараки-тайчо повезло. Знаете, он никогда не скажет, но он страдал, когда убил вас. Очень страдал. На себя не был похож. И сейчас, вновь обретя вас, он… счастлив. Я давно не видел его таким. Я… я рад за вас. Ячиру робко улыбнулась и протянула юноше открытую ладонь: — Мы друзья? Юмичика взял ее руку в свои, подумал, насколько любит эту девушку, вспомнил, как был готов умереть у нее на руках и отдать свою жизнь за нее. Вспомнил тепло и вкус ее губ. Покачал головой, отпуская ее ладонь: — Нет, Хана-сан. Я не собираюсь быть вашим другом. Вы знаете, Дзюичибантай называют сборищем головорезов, но и у нас есть достоинства, и одно из них — честность. Я был честен с вами, целуя вас. Я буду лгать вам, если соглашусь стать вашим другом. Я вам не враг, я бесконечно уважаю и вас, и ваш выбор, но… дружить с вами я не смогу. Лучше убейте меня. Ячиру встала, спрятав руки за спину. — Ты согласен страдать? — Вы — великий мастер кайдо, но даже вы не способны вылечить душу, — сощурился Аясегава, — пусть так. Пусть лучше так. До вас, Хана-сан, я никогда не любил по-настоящему. Но, видя вас каждый день, целуя ваши руки, говоря с вами… Я понял, что ничего подобного еще не испытывал. Никогда. И в те короткие секунды соприкосновения наших губ… я был счастлив. Хана погладила руку юноши. Юмичика взял ее за запястье и поцеловал тыльную сторону ладони. — Это — последний поцелуй. Спасибо вам, Хана-сан. Ячиру вышла из палаты Аясегавы в совершенно смешанных и расстроенных чувствах. Любовь не должна быть такой! Любовь должна быть прекрасной, она не должна причинять страдания! А ее счастливое воссоединение с Кенпачи будет теперь вызывать боль у ни в чем не повинного человека… И что он в ней нашел? Что такой красавец вроде Юмичики мог найти в совершенно обыкновенной Хане?***
Когда Кенпачи проснулся, солнце уже подходило к зениту. Пошарив рукой по футону рядом с собой, он не нашел ни Ячиру, ни записки от нее. На то, что их ночь была не сном, указывала только окровавленная простыня. Быстро избавившись от улики, разрубив ее в мелкие клочья, Зараки встал, оделся и вышел из отряда по направлению к лугу, где совсем недавно едва не убил своего верного солдата. Сейчас Кенпачи не сердился на Юмичику и даже был ему благодарен: если бы не павлин, он никогда бы не понял, насколько важна для него Хана. Хорошо, что офицер выздоравливал — умереть ему было бы как-то нечестно. Солдаты Дзюичибантая должны погибнуть в бою, а не от ранения мечом собственного капитана. Нарвав букет незабудок, Зараки направился туда, где пульсировала яркая реяцу Ячиру. На него смотрели все встречные шинигами — конечно, не каждый день увидишь жуткого дзюичибантай-тайчо мало того, что без такого привычного шрама, но еще и с букетом цветов в руках. Хана стояла у ворот Йонбантая, печально глядя себе под ноги. Еще совсем недавно она рыдала на груди Исане, а та гладила своего бывшего капитана по волосам и пыталась утешить, но не знала, как — и потому могла только страдать вместе с ней. Ячиру была полностью одета и заплела косу, но Зараки уже знал, как выглядит ее обнаженное тело, и, вспомнив ее ночью, порадовался тому, что его хакама достаточно широки. Хана заметила Кенпачи только тогда, когда он окликнул ее. Вскинув на капитана свои небесно-голубые глаза, Ячиру мягко улыбнулась ему, склонив голову набок: — Зараки? — Хана! — Кенпачи вспомнил уроки злосчастного Юмичики и хлопнулся на одно колено, протягивая ей цветы. Вокруг уже собралась толпа. — Хана, ты… ты… ты выйдешь за меня замуж? Рубикон перейден. Слова сказаны. Назад пути нет. Ячиру быстро-быстро заморгала, принимая цветы, поднося их к лицу и вдыхая аромат лета. Что сказать? Что счастлива? Что согласна? Что она, Ячиру Хана, такая ужасная эгоистка? Ячиру Унохана не сомневалась бы ни на секунду. Ячиру Унохана, полюбив, шла бы до конца. Но Хана… Хана боялась, сомневалась, не решалась…. В памяти всплыло красивое исхудавшее лицо Юмичики и его слова: «У Дзюичибантая есть свои достоинства, и одно из них — честность». Имеет ли Хана право лгать Зараки? Имеет ли она право лгать себе? Толпа разочарованно шумела, дожидаясь ее ответа. На лице Кенпачи залегла тень. Хана шепнула одними губами: — Да… Шепнула так тихо, что ее слова тут же унес легкий летний ветер. Но Зараки услышал.