параллельность

Zaz — Tous les cris les S.O.S

      Из участка Нацу отпускают спустя два часа бессмысленных расспросов и настойчивых предложений вызвать врача, адвоката, священника, кого-нибудь из родственников. Он рандомно останавливается на последнем предложении, разрешая Лис вымазать свою шею слезами и помадой. Офис встречает притушенным светом и высосанным до головокружения воздухом.       Открыть бы настежь окна и душу.       Нацу опускается в своё кресло. Взгляд безразлично блуждает с одного лица на другое, не фиксируя выражения этих самых лиц.       — Вы ведь все знали? О Люси и Лексусе? — вопрос, конечно, риторический, но Нацу не мог не задать его.       Все отводят глаза. Даже Гажил, и это вот обиднее всего.       Почему даже грёбаный курьер, проработавший здесь всего пару недель, знает больше него?       — Ты должен поговорить с Люси.       Ладонь Лисанны обжигает плечо. Не скинуть её руку стоит труда, много большего, чем отпустить опасно трещащую трубку коммуникатора.       — Мне нечего ей сказать.       Правда, нечего. Ничего, кроме, «б е з т е б я м н е н е ч е м д ы ш а т ь».       Проще купить кислородную подушку или даже переносной аппарат ИВЛ.       Или впасть в анабиоз или хотя бы сон.       Он и спит. Ходит, ест, разговаривает, но не чувствует, больше ничего не чувствует: ни холода осенних ливней, ни горечи кофе, ни тепла других рук. Все линии, от скользких и ненужных до алых, пульсирующих, вдруг оборачиваются параллельными, разбегаясь мимо. Он хватается руками, ловит лишь истлевшие до пепла бикфордовы шнуры. Он вычёркивает номера телефонов, а будто стирает дни, порой целые месяцы и годы, лишаясь совсем не друзей и знакомых, а частицы себя.       Это, на самом деле, не больно. Это — страшно.       Длинные гудки обрывают пульс, сколько бы он не перезванивал. Пена в капучино складывается в SOS, сколько бы кофеен он не поменял. Нити, сплетённые казалось намертво, рвутся беспощадно легко, как бы он не старался удержать и удержаться.       Н е д ы ш и т с я и ничего с этим не сделать, хоть воткни прямо в трахею воздуховод.       — Я так больше не могу, — Лис сдаётся последней. Стук её каблуков долго звенит в голове, пока тяжёлые веки не смыкаются долгозванной тьмой.       Нацу ждал её пару веков, не меньше, убеждаясь с каждым вычеркнутым из воспоминаний днём, что время не лечит.       Время убивает. Потому что милосердно.       Сон обрывается резко и неприятно. Кто-то беспощадно затягивает плотную ткань на глазах. Нацу дёргается в попытке скинуть импровизированные шоры, верёвка больно впивается в запястья. Ноги тоже не слушаются, тщетно напрягаясь под липкой лентой.       — Пожалуйста, будьте нежны. Это моё первое похищение, — Нацу улыбается, как улыбался бы для обложки Forbes. Всё происходящее кажется шуткой, нелепым розыгрышем, и догадаться, кто именно его заказал, нетрудно.       — Тц! — щёлкает по носу чей-то палец. Знакомый запах щекочет ноздри, но как Нацу не напрягает память, а угадать похитителя не удаётся. Пальцы, совсем другие, более тонкие и осторожные, торопливо расстёгивают пуговицы, потом стаскивают джинсы, небрежно разорвав липкие путы чем-то острым.       Больше не смешно.       Нацу думает, не позвать ли на помощь, пока рот свободен, но всё те же умелые руки облачают в штаны, судя по ощущениям классического покроя. Мысли о женитьбе поневоле, а зачем иначе фрак, идеально севший на гудящие от вынужденного положения плечи, обрываются острой болью в шее. Тело дёргается само собой, уходя от иголки, царапающей теперь ключицу.       — Тихо, босс, у меня же ножницы! — голос, подозрительно похожий на голос Джувии, только более твёрдый, с металлической ноткой, обрывается в тошнотворном мареве, и резкий запах хлороформа Нацу уже снится.