Двое в темноте

Ближе к утру я забылась зыбким печальным сном, но выспаться мне не удалось. Меня разбудил солнечный свет, пробившийся сквозь сдвинутые шторы и шкодливо ползающий по лицу. Я села на кровати, голова гудела колоколом, в глаза словно насыпали песка, и я резко стала узкоглазым китайцем, потому что вместо них были припухшие щёлочки. Я зевнула и оглянулась. По квартире словно прошёл ураган: везде валялись фотографии Тома, мои вещи, лампа упала и разбилась, постельное белье переворошено. Я прислушалась к себе, внутри было тихо. Грустно и тихо. Не было океана боли и отчаянья, лишь тихая печаль по былому и немного тоски. По лицу скатилась пара слезинок и все. Видимо моё горе все же не было настолько огромным, как я представляла его, либо мои запасы были истощены. Я встала и осторожно пробираясь, выбралась в коридор, там было чище, однако по всюду валялись уроненные вещи, статуэтки, разбитые вазочки. Тут вообще целая посуда осталась?.. — мелькнула в голове мысль. Вчерашний вечер проплывал в голове как в тумане, и погружаться в воспоминания мне не хотелось. Я вскользь заглянула на кухню. Там был такой же раздрай, а ещё много, реально много, битой посуды. Однако сушилка для тарелок уверила меня, что парочка тарелок для завтрака всё же найдётся. Впрочем, как и целая кружка. Я повернулась к обеденному столу и остолбенела. Там, пришпиленная ножом для мяса лежала фотка Тома. Я подошла и попыталась вытащить его, но деревянный стол крепко держал нож. Да уж… кажется, я вчера была немного в неадеквате… Я все-таки дошла до ванной и вздохнула, увидев отражение в зеркале. Про косметику я вчера благополучно забыла, не до этого как-то было. Зато сейчас на меня смотрела красавица с такими разводами на лице, что даже если захочешь, так не нарисуешь. Тело было слабым и вялым, так что умывания, обычно не занимавшие долгое время, сейчас превратились практически в медитацию. В голове плескалась тишина и отсутствие каких-либо идей и мыслей, а каждое движение было словно в вакууме. Впрочем, меня всё это устраивало. Когда я вышла из ванной, на улице полноценно разливался день, светило солнце, пробиваясь даже сквозь шторы. Переодевшись в нормальную одежду и нацепив носки, я пошла на кухню и раздвинула шторы, впуская яркий слепящий свет, а после распахнула окно. Запахло осенью, свежестью и прохладой. Может и не всё так плохо? Может можно жить и так? Без него?.. Я закипятила себе чайник, полагая, что организму нужен кофе, чтобы хоть немного встряхнуться от всего этого… Я облокотилась на оконную раму и, поглядывая на пробегающих внизу по дороге людей, на суету мельтешащих машин, пила кофе и не думала ни о чём. Мне было хорошо. Мне впервые за последний год было реально хорошо и спокойно. Я вздрогнула, едва не выронив кружку, когда в дверь раздался звонок. Кто там? Я вроде никого не жду. Мельком глянула на себя в зеркало и на часы. 11 утра почти, неужели кто-то из тех, кто звонил мне вчера и не дозвонился? Ох… надо отправить восвояси по причине болезни. Кофе осталось остывать на подоконнике. Я, запахнув халат и уже нахмурившись, приоткрыла дверь, забыв как обычно посмотреть в глазок. Там стоял Мэтт, и выглядел он вряд ли лучше меня. Я оторопела. Куртка порвана, джинсы в грязи, и… это что кровь? Да, кажется, это кровь. На лице грязь и кровь. Глаз подбит, губа разбита, а в руках у него был странный мешочек с чем-то коричневым, а сам он устало, но вполне радостно улыбался мне. — Доброе утро. — Ты не вовремя… Я отвела глаза. Мой голос был хриплым, и мне пришлось откашляться, прежде чем продолжать разговор. Мне не хотелось делить этот момент с ним, и уж тем более сейчас выслушивать его лекции на тему того, как он был прав, а я нет. — Я знаю. — Мэтт снова улыбнулся мне, — Я принёс тебе кофе. Свежесмолотый. Очень вкусный. Я покосилась на мешочек, мне захотелось рассмеяться. Кофе? Серьёзно? — Как ты узнал мой адрес? — Ты вчера говорила его таксисту… — Мэтт пожал плечами и поморщился. Видно болело. — Что с тобой? — Внутри я разрывалась между желанием пустить его и прогнать. — Ты плохо выглядишь… Он отвёл глаза и промолчал. Не хочет говорить, ну и ладно. Я вздохнула. — Заходи, я все равно не умею готовить такой кофе. — Я отошла, пропуская его внутрь, — Но… тут немного не убрано. Он начал разуваться, ухмыляясь и отложив мешочек с кофе на пол. Это было все так нелепо, словно в какой-то фантасмагоричной постановке. Я в пижаме, лохматая и заплаканная, и избитый полузнакомый парень с мешочком кофе. Я прошла на кухню, пробираясь через осколки, убираться не хотелось. А Мэтт пусть думает все, что хочет. Мне все равно. — Знаешь, — раздалось из коридора, — ты ещё бардак не видела… — Его голос стих за моей спиной. Я повернулась, чтобы лицезреть целую гамму эмоций на его лице, Мэтт обвёл кухню взглядом, особенно задержавшись на мясном ноже в столе, затем встретился со мной взглядом. Там больше не было улыбки. Словно мы стояли оба с ним в этой долине боли, осознавая, насколько все серьёзно, и что шутки хоть и прикрывают это, но не лечат. — Тебе нужна турка. — Разорвала это молчание я. Мэтт медленно кивнул. Я полезла в шкафы. Турка нашлась на самой верхней полке в шкафу. Мне её было точно не достать, разве что с табуреткой. — Слушай, она высоко… — Где? — Мэтт также, как и я, осторожно преступая через осколки, подошёл ближе. Мне показалось или от его носков оставались грязные мокрые следы на полу?.. Я покачала головой. В этой квартире впервые парень, всё происходит утром, он избит и вообще… Все это слишком нелепо. — Вон, на последней полке. — Ага… Он легко дотянулся до неё, а я и не замечала, насколько он высок. Надо сказать, я была под впечатлением от такого… — Ладно, готовь, я пойду немного приберусь в комнате. Я оставила его одного и прошла в комнату, быстро подбирая разбросанные носки, футболки и нижнее белье — все, что может меня компрометировать перед Мэттом. Потом схватилась за расчёску. Всё же причесаться стоит, в квартире мужчина — сказал голос мамы в моей голове. Ахаха. Этому мужчине я также интересна, как вон фикусу на окне. Расчёска улетела на кровать. Я подошла к комоду, чтобы поставить на него упавшую лампу, хоть и разбитую, когда вдруг: — Ай! — Я упала на кровать, в ступне пульсировала боль. Все-таки наступила на стекло… — Что такое? Мэтт появился на входе через секунду, его лицо было взволнованным и… симпатичным?.. я даже замерла… — Осколок… кажется. — Дай посмотрю. У меня отобрали ногу, уже лежащую у меня на колене, затем он, осторожно, превозмогая мои подёргивания, снял носок и вытащил кусочек стекла. — Перекись есть? — Да, в холодильнике, — и предупреждая его вопрос, — вата в аптечке, вон в том комоде в первом ящике… Пока Мэтт бегал по комнате и пытался смести салфетками оставшиеся осколки, я следила за ним, за его мимикой и движениями. Он был грациозен и, хотя он него разило алкоголем, вполне трезв. — Черт, кофе. Он унёсся из комнаты, громко топая ногами, и там, на кухне, загремел посудой. Он чертыхался и хлопал дверцами шкафа, а я же сидела в комнате, прислушиваясь к этим звукам и недоумевала, почему они вызывают лишь щемящую тоску внутри, а ничуть не раздражение. — Сахар? — Его голос был приглушенным, но вполне ясным. — Две чайных ложки, — прокричала я в ответ. — Молоко? — Да. После этого Мэтт появился в комнате, легко и непринуждённо внося две кружки кофе, и также небрежно опуская их на столик, отодвинув кучу использованных мятых салфеток. Все это было сделано грациозно и не пролив при этом ни капли кофе. Прямо браво… — Ах да, перекись… Вздохнув, Мэтт ушёл опять на кухню. Я снова покачала головой. Кажется, мир сошёл с ума. Как там в одном произведении было: какая досада… Вот-вот, и я о том же. Бутылек перекиси был холодным, когда он вручил его мне, а сам полез в комод. Несколько секунд он смотрел в ящик, затем все-таки нашёл аптечку и отщипнул малюсенький кусочек ваты. — Бери больше. — Зачем? Твоя нога не настолько большая. — Тебе бы тоже пригодилась перекись. Мы встретились с ним глазами, и Мэтт быстро отвёл взгляд, однако молча взял кусочек больше. Обрабатывал он ранку в молчании, я не хотела вмешиваться, просто наблюдала за ним, к кофе никто так и не прикоснулся. — Я воспользуюсь ванной? Он встал, отвернувшись, так и не встречаясь глазами со мной. — Полотенце нужно? — Да… пожалуйста… — Там же в комоде возьми, вроде бы в последнем ящике лежат. Мэтт кивнул и, взяв из ящика с первой попытки полотенце, розовое с мишками, отправился в ванную. Услышав щелчок, я, скрепя сердце, крикнула ему вслед: — Можешь принять душ, разрешаю. Я закрыла глаза и откинулась на кровать. В моем доме незнакомый парень, он в моей ванной, он в пирсинге, у него есть тату… даже представить в самых страшных снах не могла, что такое появится в моем доме. Потому что если я и представляла мужчину в своём доме, то явно не такого и не в такой ситуации. Ох… просто надо смириться… он не такой, и все это происходит, вот и все… нечему удивляться… с чего я вообще взяла, что он должен соответствовать моим представлениям об идеальном мужчине? С чего я вообще взяла, что он именно мой идеальный мужчина? Я фыркнула. — Я сказал что-то смешное? — Я приподнялась на локтях и, как заворожённая, уставилась на обнажённый торс и на Мэтта, вытирающего розовым полотенцем влажные волосы. Мои глаза против воли заметили татуировки и синяки. И шрамы. И несколько порезов. Я силой отвела взгляд и уставилась ему в глаза. — Можешь смотреть. — Не стоит. — С нажимом ответила я. Он лишь пожал плечами. — Тебе помочь с обработкой перекисью? — Я все сам сделал уже. Но спасибо. Подать кофе?  — Ага… Я сползла с кровати и, привалившись к ней, забрала у него из рук кружку. Она была горячей, но уже не так сильно, а запах… обалденный. Я сделала маленький глоток. — Мммм…. И правда вкусно. Где ты научился так готовить кофе? — Я улыбнулась ему, Мэтт присел рядом со мной на пол, отпихнув ногой фотоальбом и мою футболку. Его торс всё также был обнажён, и он был бос, а из одежды на нем похоже были только джинсы. — Я подрабатывал бариста какое-то время. — Он наклонил голову и улыбнулся мне, правда тёмные глаза оставались холодными и задумчивыми. — Что произошло? Мой вопрос повис в тишине, я не отрывала от него взгляда, Мэтт отвернулся и делал вид, что не замечает его. У него в ухе три серьги-кольца, серебряные, они переливаются в неярком свете, пробивающемся из окна. Мокрые волосы блестят и забавно торчат в разные стороны, а вот под ухом виден шрам, такой длинный и тонкий. Интересно откуда он? Мы молчали, и в этой тишине мне было вполне удобно разглядывать его, подмечая новые детали в его образе. Эта тишина не напрягает меня, вдруг поняла я, ставя кружку на ковёр и запрокинув голову в потолок. Говорят, что таких людей надо беречь, тех, с которыми можно нормально молчать и не желать ничего говорить?.. Абсурд, что это именно тот, с которым я бы никогда даже в кафе не пошла… и вообще, откуда во мне это? Эти стереотипы? Разве не может хороший человек носить пирсинг? Или иметь тату? Кто вбил в меня это? — Это больно? Делать тату? Сначала тишина, потом звук глотка и, наконец, Мэтт ответил: — Есть такое. — Зачем тогда делать, если больно? — Это как символы, как карта жизни. Для меня по крайней мере. Что-то правда сделал бездумно, но в основном по зову души. Я вернула голову в вертикальное положение. — Например? — Ну смотри, — Мэтт повернулся ко мне спиной, округляя спину, там во всю ширину была татуировка волка, шикарная надо сказать, получше некоторых картин, — волк — это означает для мужчины мужество и опеку, что у него есть своя любимая, своя стая, и он будет заботиться о них. Как символ верности ещё можно его считать. — Затем Мэтт протянул руку мне, там на предплечье был изображён орёл, парящий в небе. — Вот орёл — это для силы и храбрости. А вот эту я сделал, когда погибла Марина, в память о ней, тут дата её смерти. Его глаза потемнели, он отвернулся, сверля пол взглядом. Марина, да? Красивое имя… интересно, как она выглядела? Рука дёрнулась, мне захотелось коснуться этой израненной кожи, являющей собой поле битвы. Взгляд перемещался туда и обратно, касаясь контуров волка, орла, других рисунков. Не так уж плохо выглядит… наверное, для него это и правда важно, раз он решил пожертвовать своим комфортом и телом, чтобы нанести знаки на тело. Я сжала руку и прижала к себе. — И правда как карта твоей жизни… как паспорт, что ли? — Я нервно рассмеялась и замерла, увидев его взгляд. — Прости… — Нет, просто… ни разу не слышал, как ты смеёшься? Ты в основном ворчала на меня. Мэтт улыбнулся мне. У него были поразительно ровные зубы, жёлтые, конечно, из-за курения, но все же. Я решила ничего не отвечать на это. Что тут скажешь? Он словно был живым воплощением собственной боли. — Знаешь… я не горжусь тем, кем я являюсь сейчас… и тем что я поступил так грубо, макнув тебя в это горе… — Мэтт вздохнул, запустив пятерню в блестящие влажные черные волосы. — Но спасибо тебе. Ты позволила мне увидеть это, встретиться с этой болью. Ты вот смотрю проживала её дома, — он скрыл улыбку, но я все же заметила это, — а я предавался пьянству и разбою всю ночь. Ты вскрыла эту рану, и я… Он замолк. Я всё же решилась и, подняв руку, положила на его обнажённую спину. Мы сейчас оба были одиноки, с разбитым сердцем и душой, и мы сидели в одной лодке. Мне хотелось приободрить его, сказать, что мы справимся. Мы научимся жить заново, дышать заново. Но эти слова перестали бы нести свой истинный смысл, как только сорвались бы с моих губ, так что я просто положила руку. Мэтт вздрогнул, встречаясь глазами со мною. Ого… Они были такими большими, темными и… тёплыми… Хотя и пустыми… наверное, как и мои. Мы оба были опустошены своим горем, и ничем не наполнили ещё свои души. А ещё оказывается у него были длинные ресницы и такие черные, что мне впору завидовать. Почему с каждым новым откровением всё это наносное отвращение к нему тает? Почему я замечаю, что он красив, но не каноничной красотой, а своей собственной? — И тебе спасибо, — тихо выдавила из себя я, отводя глаза и убирая руку. Мне было немного неловко, что я вот так касалась малознакомого парня, но в тот момент мне так хотелось поддержать его… — Я бы не рискнула туда соваться без необходимости. Мне был нужен этот пинок, хотя да, это было грубо… — Ну вот… похвалила и сразу расстроила… Я снова улыбнулась, но уже в кружку, настроение поднималось. Почему мне так хорошо сидеть с ним?