***
Я уже устраивалась на полу рядом с воеводой на ночлег, когда он очнулся и позвал меня. Его мучила жажда. Я села рядом, напоила вдоволь отваром целебным, поддерживая его голову. Забинтованные руки смирно лежали поверх одеяла. Я поднялась было, и вдруг услышала тихое: — Зимушка… Постой. Сядь… Я опустилась обратно на лавку. Посмотрела на Мстивоя. Его рука дернулась и осталась лежать поверх одеяла. Я отчего-то снова робела. Его губы шевельнулись: — Наклонись… Сердце толкнулось гулко в груди, щекам снова стало горячо. Я послушно наклонилась ближе к нему. Варяг прошептал одними губами: — Ляг… подле. Кровь бросилась мне в лицо. Я открыла рот, хотела возразить — мол, неможно, потревожу раны, толкну ненароком… Встретилась глазами с его… Слова замерли. Как во сне, забыв, кажется, дышать, я осторожно забралась на лавку и устроилась боком рядом с ним. Лавка была просторная, но мне казалось, я занимаю слишком много места. Я положила под голову согнутую в локте руку, выдохнула… И вдруг увидела его лицо совсем рядом. Он повернул голову и смотрел на меня. Глаза светлые, словно обведенные угольком… Дыхание перехватило и я замерла. Помстилось, они почти светились в тусклом отблеске света. Он смотрел на меня какое-то мгновение и вдруг неожиданно усмехнулся. — Напугал тебя… глядишь, как на волка. Не кусаюсь, чай… Я смутилась, опустила глаза. Наверно, даже в сумраке полутемной горницы было заметно, как я покраснела. Спроси меня — и чего боишься, девка глупая?.. Ответа разумного не получишь. Он понял: все было написано у меня на лице. Вымолвил тихо: — Дай хоть надышаться тобой, коль обнять не могу… — Я не боюсь… самую малость разве, — прошептала я. Наклонила голову… Его плечо было совсем близко. Помедлила миг и уткнулась в него лбом, прижалась щекой… Затихла. Он коснулся губами моей макушки и тоже притих… Я лежала, закрыв глаза, оглушенная… Беспредельное счастье заливало меня теплой волной с головы до пят. Мысли рассеянно бродили в голове. Вот занятно — разве думала я прежде, что так заробею перед Ним… Куда там! Вспомнить смех. Всерьез верила — с первого взгляда его угадаю. Воистину — девка глупая! Тысячу раз он был прав. А я обижалась еще — не похвалит, мол, доброго слова не скажет… А что тошно ему на меня глядеть, то дуре-то невдомек… Да разве могла я представить, что Тот, кого я всегда жду, это воевода и есть!.. Ему на меня как на девку глянуть — о таком и близко не помышляла. Я слишком привыкла к тому, что грозный вождь не то что не говорил со мной, не смотрел лишний раз… Обвыклась считать себя пустым местом. Девкой никчемной, худой поганкой перед белым грибом… А тут — очи эти совсем близко… Уж такие они были, глаза эти… Я себя забывала, тонула в них, размягчалась, как податливый воск от жаркого пламени… Как же я раньше не замечала их? И осенила догадка — поди, нарочно не смотрел, чтоб не смущать зазря… Боялся, выдадут глаза. Ведь если б глянул на меня раньше вот так хоть один-единственный раз, вмиг все поняла бы… Он это знал, мудрый, и берег меня. Все печалить не хотел… Он же умирать собирался. Уже похоронил себя. Я вспомнила тот его разговор с Хагеном у озера, что подслушала невзначай… Теперь я понимала, что он тогда уже не мыслил себя живым, и берег меня, девку глупую. Пусть идет, за кого пожелает… Отцовой памяти на коленки не заберешься… Какое все-таки это было странное чувство — он был по-прежнему тем же воеводой, которого я всегда знала. И все же теперь он был для меня другой… Даже в лице его что-то неуловимо изменилось. Может, потому, что теперь он не прятал от меня своих колдовских глаз?.. Воевода вздохнул. Наверно, тоже вспоминал что… Я подняла голову, встретила его глаза… И снова задохнулась, горло перехватило. Побежали по щекам две горячие дорожки. Да что ж я реву-то без конца… Я трудно сглотнула. Голова шла кругом. Я прошептала, волнуясь: — Ждала я тебя, крепко ждала… И умолкла. Потому что заговорили его губы… Без слов рассказывая, как давно, без памяти и без меры любил меня этот суровый воин. Надо ли говорить, что утром рано проснувшиеся кмети нашли меня на лавке подле Мстивоя. Я спала у него на плече и улыбалась во сне…Другими глазами
28 января 2017 г. в 20:01
Блуд успокаивал меня, как мог. Потом он говорил — на меня жалко было смотреть, так взметалась. Конечно, он не пустил меня никуда. Нашел в клети, куда я выбежала, чтоб воевода не слышал. Меня трясло, я давилась слезами и не могла ничего с собой поделать. Слезы душили, я крепилась изо всех сил, кусала рукав, чтобы не рыдать в голос. Побратим обнял меня и стал гладить по голове, успокаивая. Он говорил мне, что все будет хорошо, воевода выздоровеет и станет крепче прежнего, мы его выходим… Я всхлипывала ему в плечо и никак не могла унять дрожь.
Новогородец вздохнул, покачал головой и тихо спросил:
— Любишь его?
Я закивала, и утихшие было рыдания сотрясли меня с новой силой. Насилу совладала. Наконец я подняла зареванное лицо, выдавила улыбку:
— Спасибо, братец…
Он обнял меня и шепнул в самое ухо:
— А ведь я давно понял, что ты ему люба!
Я удивилась. Вскинула глаза испытующе. Конечно, рысеглазый Блуд видел многое из того, что другим кметям незаметно было, но тут?..
Я спросила:
— Откуда ж знал?
Он усмехнулся, погладил меня по щеке и тихо сказал:
— Да знал уж… Видала бы ты его глаза, когда вы с Хауком прощались. С такой лютой волчьей тоской глядел… Как на любимую, что другому навек отдана. Это ты, дуреха несмысленная, под носом не разглядела… Он же давно сам не свой. Нарочитое безразличие напоказ… А сам, как ястреб, тебя высматривал, берег самолично, не обидел бы кто! Чего ему стоило тогда на лодье, когда тебя стрелой новогородской ранило, не схватить тебя в охапку да в трюме не запереть!.. Он один и ведает. А с ножом в походе придумал, нарочно забыл на острове — тебя, глупую, сберечь надеялся!..
Вон оно как… Значит, и впрямь нужны были другие глаза, чтобы увидеть… Душа моя бессловесная то чуяла, ох не зря мне снились те сны. Не зря так отчаянно жалела я Злую Березу! Ведь это он был… Он. Во сне гибельном томился, из которого нет избавления. И чудище –коряга, насквозь обугленное, у озерца лесного, что к черемухе молоденькой тянулось… Не зря гнало меня предчувствие, как на пожар — успеть. Будто знак какой подать ему торопилась — потерпи еще, здесь я… Чуяла душа, силилась выразить, подсказать мне… Вот и сбылось. Не пропало вотще. Я к нему успела.
Мои слезы высохли, я притихла возле побратима, задумавшись…
Со двора послышался шум и голоса. Никак вернулись!
Я подхватилась и выскочила из избы — скорей с Яруном увидеться, скорей за матерью его послать!..
Кмети на крыльце обметали снег с сапог, но Яруна среди них не было. Оказалось, он свернул на полдороге прямиком домой. Я подивилась — как услышал мои мысли через расстояние! За матерью побежал, чтоб скорей к воеводе привести.
Вот что значит побратим! Я улыбнулась и в груди стало тепло.
Прежде обеда все собрались в горнице у воеводы. Поведали о том, что не нашли новогородцев в округе, знать, успели отбежать далеко. Но не все — были и те, что топей коварных не миновали. Тех самых, что в моховых болотах. По следам оставленным понял мой побратим, где им суждено было сгинуть.
Мстивой слушал молча, устало прикрыв глаза. Милонега — Гренделя помянули, похороним мол с честью. Добро, кивнул воевода. Ему было трудно разговаривать.
Отобедали. Кмети присаживались за стол по очереди. Наш стол был не чета дружинному, и вполовину не такой длинный, как в Нета-Дуне, враз не более десяти человек умещалось.
Воеводе я сготовила жидкого киселя и скормила с ложечки. Он похлебал едва и больше не стал — мучила жажда. Я вдоволь напоила его целебным отваром, устроила поудобнее, и он снова забылся неверным сном.
Ребята разошлись — кто отсыпаться по избам, кто сменить стражу. Несколько остались с нами в избе.
Мать Яруна пришла на лыжах вместе с сыном уже в сумерках. Обрадовалась мне, что родной, обняла крепко, расцеловала. Поспешили в избу. Она знала от сына все, что случилось.
Осмотрев вождя хорошенько, она успокоила меня — обойдется все, опухоль спадет, потом пойдут волдыри, кожа может сойти… Род его сохрани, на том и заживет. Я выдохнула. Я так боялась услышать, что грозит ему что похуже. Мать сказала, надобно повязки менять почаще, окроплять отваром целебным. Глядишь, и зарастут, затянутся вскоре раны. Научила меня поить его обильно настоем калины с травами на меду, чтоб силы прибывали. И между тем все дивилась, какой силой невиданной обладал Мстивой, что с того света его достала.
Я чувствовала, что краснею. Мне думалось — не та ли это сила, перевязанная шнурком, лежала у него под подушкой?.. А я-то все пеняла на нее, надоедную. Не знала, какую еще службу сослужит мне моя косища. Я ведь его, считай, за косу свою вытянула с того света, на волосок обогнала судьбу…
Мать Яруна велела мне принести два кочана капусты и поставила согреться воды. Мы разобрали хрусткие листы и обдали их крутым кипятком, срезали кочерыжки. Теперь этими листами надобно было обернуть руки и ноги да прибинтовать получше. То был проверенный способ лечить обморожения, баяла мать Яруна.
Мстивой дался себя бинтовать без звука. Управились споро. У меня сердце заходилось от вида страшных ран, а он терпел молча, лишь желваки на скулах вздувались сильней, когда особенно бередили.
Наконец мы кончили. Устроили его поудобней, чтоб не так уставал лежмя лежать. Я умыла ему лицо, шею и грудь свежей водицей, обтерла чистым полотенцем. Он изловчился поцеловать мне пальцы. Горячая краска немедленно хлынула к моим щекам. Он блеснул глазами из-под полуприкрытых век, улыбнулся мне уголком рта. Выдохнул устало, смежил веки и провалился в сон… Теперь до утра не тревожить его.
Я проводила мать Яруна. Звала добрую женщину остаться, да она не захотела. Дома малые остались, ждут. Вот и заспешила обратно, до ночи как раз поспеть. Я сговорилась с Яруном — переночует у себя и поутру раненько вернется. Очень не хотел побратим оставлять воеводу, да как мать одну отпустишь?.. На том и порешили.