Тот, кого я дождалась. Новая жизнь.

… Я радовалась и почему-то страшилась предстоящей встречи с родней, а уж о возвращении в Нета-Дун думала с замиранием сердца. Конечно, я не боялась Голубы и ее отца, мне теперь под крылом у воеводы чего бояться! Но сердчишко девичье все равно замирало, как представляла себе, как обнимет воевода за плечи на глазах у всех да скажет во всеуслышание — вот жена моя, Зима Желановна, любите да жалуйте… ой ведь покраснею до корней волос, онемею совсем, в камень бессловесный превращусь! То-то обрадуются добрый Хаген да милая Велета, и дружина вся… Шутка ли молвить — из глупой девки да в жены к самому воеводе! А Голуба…жаль девку, да что ж поделать. Ничего, поплачет, да и утешится вскоре. Глядишь, с тем же Некрасом. Старейшина Третьяк, конечно, обозлится поначалу, радешенек не будет, ну да невелика беда, позлится да перестанет…против воеводы куда ему потягать!       Я думала, как встречу мать с сестренками, дядьку, братьев…волновалась, глупая, а чего волновалась? О чем? для нашего рода то счастье неслыханное, диво невиданное — породниться с самим воеводой, с родом древним, славным великой воинской славой! Знамо дело, зауважают теперь меня да гордиться станут. То-то мать возрадуется, что дочка строптивая, дитятко непутевое, замуж пойдет, да не за кого-нибудь, за самого воеводу грозного! Откуда ж счастье такое привалило! А дядька Ждан, того и гляди, возгордится еще да орлом ходить станет, свысока на родичей да соседушек поглядывать, будто его в том заслуга. Смех, да и только, а я знала, что так и будет! Я улыбнулась. Сейчас я была готова расцеловать дядьку за то, что тогда он вытолкал меня за ворота. А что, если размыслить, и впрямь- не смалодушничай стрый –батюшка тогда, не выдай меня на расправу варягу немилостивому, как я тогда думала, ничего бы и не было…       Я услыхала голоса и шум во дворе. Воротились!.. Кивнула поднявшемуся с лавки Блуду и поспешила из избы, осторожно притворив дверь, чтоб не хлопнула. Как раз поспела увидеть, как дядька заводил в ворота нашего ручного лося, запряженного в сани, а в санях сидели мать с сестренками и дядькины жены. Младшие сестренки, завидев меня, первыми соскочили с саней и бросились ко мне через двор, звонко крича наперебой: — Зимушка наша! Зимушка вернулась!       Они подбежали ко мне и я подхватила обеих на руки, закружила…сестренки крепко обнимали меня за шею, ох вы луковки мои!.. выросли-то как! Следом спешила мать, за ней замешкавшаяся третья моя сестренка, ой, невеста какая подросла!       Мать охала и причитала: — Дитятко! Дитятко родимое, вернулась!..       Матушка милая, тепло толкнулось в груди.       Я спустила младшеньких на землю и обняла запыхавшуюся мать. Средняя сестричка с разбегу обняла меня крепко за пояс. Мать плакала, прижимаясь ко мне и целуя меня куда придется, у меня тоже выступили слезы и я крепко обняла ее. — Вот радость-то! Дай хоть поглядеть на тебя, исхудала-то как, доченька!.. — Мать держала мое лицо в руках, глядела на меня и я видела, как она постарела за этот год, видно, не раз плакала о дочке сгинувшей беспутной… Сестренки держались за меня и тоже всхлипывали, одна другой громче.        Вдруг мать увидела платок у меня на голове и умолкла на полуслове, ахнула и застыла, пораженная недоброй мыслью, вскинула ладони к щекам — поняла, что не хватало косищи моей, и испугалась. — Доченька, да что же это… Ой горе-то… обесчестил кто тебя?! Ой чуяло мое сердце, куда тебя отпускала…- Мать начала всхлипывать, заламывая руки. Сестренки отступили назад и испуганно затихли, смотрели снизу вверх широко раскрытыми глазами. Подошел дядька и, нахмурившись, молча недовольно глянул на меня. Я будто услышала его мысли: « Ишь, беспутная, род бесчестить пошто вернулась?!»       Мне хотелось смеяться в голос. Улыбка уже неудержимо тянула вверх уголки рта, и я помедлила миг, прежде чем отмолвить. Некстати подумалось- дома меня раньше редко видели улыбающейся… Да.       Мать непонимающе и растерянно смотрела на меня, а дядька на мою улыбку еще пуще сдвинул брови. Подоспели дядькины жены и хотели было кинуться ко мне обнимать, да почуяли что-то и осеклись, застыли на месте. — Не плачь, матушка…не бесчестила я нашего рода. И ты, стрый-батюшка, не серчай.       Я поклонилась им в пояс. Подняла голову, выпрямилась, спокойно обвела глазами их всех — и испуганную мать, и нахмуренного дядьку, и притихших сестренок, и дядьких жен, застывших нерешительно, и вымолвила: — Обещалась я… Мужу знатному, рода славного, воинского.       Повернулась и сказала, обращаясь к дядьке: — Помнишь ли воеводу Мстивоя Ломаного, кого ты мне стрелой велел привечать?..       Дядька нахмурился еще сильнее. Конечно, он помнил воеводу. Такого не вдруг забудешь!..       Мать перестала всхлипывать и так и замерла с прижатыми у щек ладонями. Я улыбнулась ей ласково, взяла успокаивающе за плечи, заглянула в лицо. — Матушка… Помнишь ли воеводу варяжского, что гостил у нас с дружиной? Вот тут у ворот молоком его угощала…       Мать медленно кивнула, все еще не понимая. Я вздохнула и улыбнулась, уже не таясь. — У него коса моя. Ему обещалась.       Мать все еще смотрела на меня, не понимая, не веря своим ушам. Дядька крутил ус и неверяще хмурился — чего еще придумала… Жены дядькины шушукались у него за спиной.       Я повторила громко и раздельно: — Обещалась я воеводе Мстивою Ломаному.       Мать ахнула — дошло наконец. Всплеснула руками, все еще не веря… Кинулась снова меня обнимать и целовать, причитая: — Да как же это, доченька… Счастье-то какое! … ох ты моя умница-разумница! Да как же ты…       Дядька, до поры молчавший, крякнул недоверчиво, расправил усы, кашлянул. Он перестал хмуриться и глядел почти растерянно. Еще бы!       Я застала его врасплох такой новостью. Он знал наверняка, что шутить так я бы не стала, но уж больно дивно было от меня такие речи слышать!.. Таким я еще никогда его не видела и, я, чего скрывать, порадовалась втайне.       Мне было и смешно, и радостно смотреть на их ошеломленные лица, видно было, как постепенно доходило до них осознание. Я была готова расцеловать дядьку, меня распирало от счастья и хотелось всех их обнять и закружить по двору…       Наконец, дядька справился со смущением и буркнул: — Ну, девка… шустра! — он почти улыбался.       И тут все ожили, засуетились. Меня окружили дядькины жены, загомонили все разом… Много рук обнимали меня, гладили по лицу, по голове, все наперебой целовали меня, ахали и радостно причитали…       Сзади хлопнула дверь — на шум вышел Блуд, посмотреть, все ли в порядке.       Я оглянулась — он кивнул и улыбнулся. Тоже радовался за меня, поди. Я высвободилась из чьих-то обьятий и позвала мать: — Матушка!.. ранен воевода тяжко… в избе нашей лежит. Ходить за ним надо, когда еще поднимется…       И заторопилась в избу, а ну как звал меня, пока я тут лясы точу?..       Вождь не проснулся от шума. Грудь поднималась и опадала ровно. Я легко провела ладонью по лбу — горячий… Жар поднимался в теле воеводы.       За спиной послышался шорох и взволнованный шепот матери. Она тихо охнула, зажала рот рукой, увидев Мстивоя… Видно, узнала варяга да перепугалась запоздало. Любопытные сестренки выглядывали из-за материной юбки, смекнули тоже, что к чему! Шушукались и толкали друг друга, сверкали глазенками…