На следующее утро меня разбудил звук рога, звонко прокричавшего извне. Я нехотя открыла глаза и спросонья не сразу поняла, где нахожусь… Я лежала, свернувшись калачиком, укрытая теплым меховым одеялом в горнице вождя. Горел маленький светильничек, отбрасывая неверные блики на бревенчатые стены... Его рядом не было. Я сонно вздохнула – ох, неугомонный... Станет он отлеживаться, как же, жди… небось уже во дворе с Плотицей за утренней потехой присматривает. На то и вождь...Лишь бы оделся теплей… А ведь и мне след поспешать! Твердяте слово дала, теперь уж не лежи. Назвался груздем, полезай в кузов… Я потянулась и медленно села, растирая ладонями лицо, и внезапно ощутила, как остро мне не хватает его рядом… Ну вот. Уже и соскучиться успела… Ой, девка. Я усмехнулась себе и тряхнула головой, прогоняя сон. Поднимайся-ка, привыкай к новой жизни… утехи успеются… А вздохнуть так все ж вздохнула с сожалением. Чего таить - привыкла я крепко за эти дни к его близкому присутствию. Как хочется скорей окунуться в тепло его рук, уткнуться носом в грудь…
Мой кузовок я еще с вечера перетащила из нашей с Велетой горницы сюда к нему . Раз велел мне жить подле него, так-то всяко сподручнее. Сказать по правде, мне уже что-то без особой радости было влезать в мужские порты, привыкла заново к девичьей одеже, пока дома-то жила… И тело нынче как-то неохотно двигалось спросонья и отчего-то совсем не радовалось предстоящей утренней забаве с отроками на морозе… Ну, да не такой уж там и мороз!.. Когда это я да мороза боялась? Эка невидаль... Зима, правду молвить, в этот год совсем не спешила вступать в свои права, а уж прошлогодних морозов было и близко не видать. Да и в прорубь-то я более не полезу, хватит уж. Былая забава отчего-то не казалась уже такой веселой, и я искренне порадовалась, что теперь мне с другими кметями опричь возле огня стоять… Я поймала себя на мысли – а ведь едва ли не с большей охотой пошла бы кашеварить да с девчонками-невольницами по хозяйству хлопотать, варить сладкое пахнущее медом питье... Да… Вот тебе и кметь, вновь усмехнулась я себе. Женское нутро неумолимо тянуло к печи да к прялке, руки так и чесались обновку милому справить - задумала я шить ему рубаху шерстяную, на зиму оно всяко лучше да потеплей… раны-то сколько еще тревожить будут. Он хоть виду и не кажет, а я же вижу- тяжеленько еще поворачиваться, тянут, поди, немилосердно. Я, уезжая , прихватила из дому довольно хорошей шерсти и еще вдобавок нового шерстяного полотна, что мать собрала, будущему зятю на рубахи… Я улыбнулась. Пора было мне уже приниматься и за свадебный подарок суженому... время быстро пролетит, не успеешь оглянуться - и весна ... Про свадьбу воевода еще не сказывал, когда уряжать будем, но я разумела, всяко к лету ближе, а то и в первом летнем месяце изоке...
Вот так задумавшись, я кончила одеваться и прилаживала воинский пояс, и тут дверь тихонько скрипнула. Я обернулась и радостно вспыхнула, щеки враз загорелись. Воевода неспеша подошел ко мне, неся волну стылого воздуха, и я запрокинула голову, жадно заглядывая ему в глаза. Он усмехнулся и ласково погладил меня по щеке, и я прижалась к его ладони. Ой, как же мне сразу хорошо стало… вот оно, глупое девичье счастье. Милый рядом, и ничего-то боле не надобно... Он распахнул полы своего теплого мехового плаща, пахнувшего холодом– я мимоходом похвалила про себя - добро, оделся! – и сгреб меня обеми руками, прижал к себе…
Я уткнулась носом в его теплую грудь, закрыла глаза и обняла его, запустила руки под кожух, спрятала лицо в густом меху… Хорошо-то как. Он снова вздрогнул от моего прикосновения. Я улыбнулась – я уже знала, то не от боли.
Горячее дыхание влажно опахнуло кожу и пошевелило волосы на макушке – голову я покрыть еще не успела, и он, конечно, не мог пропустить и не поцеловать русые прядки. Ох и полюбил же он мои волосы!...
Потом он нагнулся к самому моему уху и тихо проговорил, и по спине побежали мурашки :
- Ты… в прорубь-то не полезешь боле, воительница?... В рубахе мокрой на морозе скакать… - Он не докончил, но я немедленно покраснела и только пуще спрятала лицо. Я слышала по голосу – он улыбался .
Подумалось – сколько ж раз он видел меня такой, вылезавшей из проруби в мокрой облепившей тело рубахе… а допрежь как-то и не задумывалась о том. Знай себе скакала вместе с отроками наравне… Ой, дурища… Гадай теперь, сколько еще мужских глаз смотрело на меня... И не хочешь, а засмотришься поневоле- девка незамужняя да посреди мужей и ребят… И был среди тех мужей Славомир… Сплошным смущением была я для всех тут, недомысленная. Не будь Славомира, как знать, кому б еще приглянулась... Впору было осерчать любому воеводе, не зря не хотел в дружину девку брать... Да. Вот мой, поди, и осерчал. Раз все забыть не может! Мне стало смешно.
Я выпростала лицо из пушистого меха, лукаво глянула на него снизу вверх и весело сказала:
- Не тужи уж, не полезу!..
Он со смешком опустил ко мне лицо и я приподнялась, потянулась к нему сама, уже привычно сладко замирая…
Конечно, воевода не жалел себя и все дни проводил, присматривая за новыми отроками. Без Славомира нынче он сам следил за обучением, да и без дела сидеть не привык, раны там, не раны… Ноги держат – лежать не заставишь… Присматривал он зорко и за мной. По правде сказать, мы с ним оба один пуще другого смотрели друг за другом; я - чтоб не перетруждал себя сверх меры и одевался тепло. Хаген мне вторил и вдвоем нам иногда удавалось даже уговаривать его давать себе нечастые передышки. Сам он, вестимо, тоже тревожился, кабы невестушка не перетрудилась. Я чувствовала через весь двор его взгляд, хотя бы и стоя к нему спиной. Даже когда он был занят чем-то другим и вообще, казалось, не смотрел в мою сторону, я безошибочно ощущала его теплый пристальный взгляд, словно бы у него глаза были на затылке…
Вечерами он шутил, все допытывался – не умаялась ли, а то совсем, скажут, воевода девку умучил! Вроде шуткой, а нет-нет да и проскальзывало мельком какое-то смутное беспокойство в светлых глазах. Я льнула к нему, успокаивала, мол, вот доведу Твердяту до посвящения, слово ведь дала, негоже... А после и сама брошу, уж не до того, поди, будет-то... Ну разве что в охотку да чтоб науку не забыть…
Взялась сказывать, так уж до конца... Я обучала Твердяту, как обещала, но, сказать по правде, с каждым днем с изумлением все яснее ощущала , как противится что-то во мне каждое утро и как мой добрый меч словно бы потяжелел и не идет в руки. Я дивилась- да что ж это?... нешто вот оно, девичье, что дремало столько времени, наконец пробудилось во мне и превозмогло всю мою недавнюю воинскую удаль и ревнивость ?... Ой мне… Да не я ли недавно лелеяла гордые думы - мол, не для того я из рода ушла, чтобы всю жизнь прятаться за широкой спиной?... А может, оттого так судила, дуреха, что и не ведала сама, как оно - за любимой-то спиной?.. А нынче вон, глянь, как все обернулось… Мало не постылыми казались мне теперь когда-то любимые занятия, и милей всего было закончить урок и тайком облегченно вздохнуть, мысля лишь о том, как поднимусь сейчас в избу да возьму в руки прялку - тело просило отдыха, а пальцы горели приняться за работу... Почуял то мое настроение воевода или по лицу что прочитал- не ведаю, а только смотрел он на меня через двор день ото дня все пристальнее. День на третий он подошел ко мне, едва ленивое зимнее солнце стало клониться к закату, и сказал в треть голоса, чтобы только я слышала:
- А сходила бы ты, хозяюшка, в избу, да проверила, исправно ли девки углы метут да кашу варят... Ну там, поди, разберешься, не мне тебя учить. А с Твердятой твоим я и сам тут управлюсь.
Я вскинула на него удивленные глаза...и залилась краской стыда и благодарности - и как угадал, о чем только что думала втайне, сама себя стыдясь и коря ?... Я б ни в жизнь не пошла сама просить его, чтоб кому другому с Твердятой заняться, и он хорошо знал об этом. Не давши слово, держись, а давши.... Но если совсем по совести, сама-то я уже тяготилась нашими занятиями и только и думала, как бы совлечь быстрей мужские порты да сложить меч и в избу, к Велете да девкам, да к шитью моему и прялке .... Сама себя корила и злилась, а поделать ничего не могла. И вот... В очередной раз я поразилась его чутью и на душе стало так тепло. Обо мне ведь заботится... Девка глупая. Того ли тебе надобно. Небось, насквозь меня видит, что уж и не в радость мне наука воинская, что так ревниво наравне с молодцами постигала .... А неволить, знамо дело, не хочет... сама слово дала, сама и решай. Только по всему выходило, как бы не хотелось мне в том признаваться - верно он почуял то, что я все не решалась высказать... вот сам первый и сказал. И затопила сердце горячая нежность и благодарность, и так захотелось обнять… Я смутилась своим мыслям - уж куда обниматься-то ! нашла время... и процвела отчаянной краской, посмотрела на него со всей благодарностью, на которую была способна, и смущенно кивнула.
- Как велишь, воевода... Любо, - добавила я поспешно, помня о его извечном - не неволить, и робко улыбнулась. Он сощурился, пролегли добрыми лучами морщинки в углах глаз. Улыбнулся мне углом рта и кивнул. Я поняла - он был доволен. Сказал совсем тихо, понизив голос почти до шепота:
- Иди уж... Валькирия моя.
И таким теплом весенним пахнуло на меня от этих его слов посреди неласкового зимнего дня, что и передать не могу... Я отдарила его улыбкой и с переполнившимся сердцем и –чего таить! – со вздохом облегчения пошла в избу.
С того дня так у нас и повелось - с утра и до обеда я занималась с Твердятой, а после его забирал воевода и я шла в избу, хозяйничать да за прялкой и шитьем мечтать о будущем...
***
Мудрый Хаген зрячими пальцами ощупал сломанную руку воеводы, желая самолично удостовериться, что переломы срастаются ровно. Я с замиранием сердца следила , как неторопливо двигались его пальцы, ощупывая каждый сустав, по временам замирая и словно бы прислушиваясь к чему-то... Я очень боялась, что что-то пошло не так и, чего доброго, не пришлось бы заново ломать неправильно срастающиеся кости... Я слыхала о такой напасти и боялась представить. Рука-то правая, Род его сохрани... Я видела сама, что левой рукой воевода владеет не хуже, чем правой, в случае чего сможет меч держать... но все же переживала. Десница она и есть десница...
Сам воевода только посмеивался. Мое же беспокойство и страх были, видать, написаны у меня на лице, и он нарочно шутил, чтобы успокоить меня, приобняв меня здоровой рукой и усмехаясь по обыкновению :
- Не тужи, Зимушка... Будут кликать дважды Ломаным, чай не впервой...
Премудрый дед на это только отмахнулся, покачал головой и ворчливо отмолвил:
- Ишь ты, шутник... обожди с дважды Ломаным-то, чего выдумал...
И добавил уже с улыбкой, повернувшись ко мне :
- Не горюй, дитятко, ладно все срослось, слава Богам... Теперь надобно обождать чуток да жилки разрабатывать можно...
Я вздохнула с облегчением:
- Спасибо, дедушка... – и подняла глаза на Мстивоя. Он улыбнулся мне и коснулся моего подбородка больной рукой, ласково провел по щеке:
- Ну, видишь... обошлось.
Я осторожно взяла его тяжелую руку и накрыла своей, легонько погладила бледные пальцы... У него были по-мужски красивые руки. Вот вроде, сущая глупость - ну к чему доблестному мужу красивые руки, чай, не девица красная, женихов приманивать!.. Были бы сильные да ловкие... А я-то, дурная, всегда помимо воли обращала на то внимание. Вот жило оно во мне неистребимо, и откуда взялось, не ведаю... И бывало, что руки отталкивали, хоть сам человек был и хорош. Я никому про то не сказывала и сама корила себя нещадно за дурость, но... Всегда-то мне нравились вот такие большие, широкие и красивые мужские ладони, а уж пальцы длинные... Воистину, рука вождя. Не простого человека... Мне захотелось поцеловать ее, эту тяжелую и еще неловкую после болезни руку, но я застеснялась доброго Хагена и только покраснела смущенно. Подумала – вот дуреха, слепец-то не увидит... а вот поди ж ты, заробела. Воевода что-то почувствовал и прижал меня к себе сильней, легонько коснулся губами макушки... Он не стеснялся деда, да тот ведь ему заместо отца был уже много лет... Я невольно вспомнила разговор у озера. Перед ним не таился, чего уж скрывать...
Хаген велел ему снять рубаху , он хотел сам потрогать его раны и понять, насколько тяжело был ранен воевода.
Тот молча послушался, стянул рубаху, я размотала повязки… и снова сердце защемило от вида его исполосованного вкривь и вкось тела, перед глазами мелькнуло видение окровавленного обледенелого ствола Злой Березы… Я поежилась. Мудрый дед долго водил зрячими пальцами по его плечам, груди, спине, легко касаясь и ощупывая каждую отметину…особенно долго и внимательно он щупал длинный шрам на боку, где была сама тяжелая рана. Я следила за ним, затаив дыхание. Казалось, заживление шло хорошо, но я все равно с какой-то тайной тревогой ждала, что скажет премудрый старец...
***
Вскорости воевода послал за кузнецом, что жил на выселках у опушки леса. Сказывали, кузнец тот вместе с семьей притек под крыло варяжского сокола тем же летом, что была построена крепость, со старого места согнали лихие находники.
А был этот кузнец умелец непростой. Баяли, будто знал он такие секреты древнего ремесла, какие не всякому кузнецу ведомы. Я положила себе испросить разрешения у воеводы да наведаться к нему, глядишь, и знакомство заведу... С кузнецами дружба у меня ладилась издавна.
Кузнец скоро пришел и они долго разговаривали с воеводой о чем- то, стоя на крылечке дружинной избы. Мстивой достал берестяной лист и, показывая его кузнецу, что-то обьяснял, водя пальцем по невидному мне изображению. Мне было ох как любопытно, но спрашивать я не стала. Мало ли какие дела у воеводы с кузнецом могут быть! То оружие какое али пояс воинский починить потребно, кольчугу справить... да мало ли забот у кузнеца при этакой славной дружине! ..Кузнец внимательно слушал, поглаживая темную с проседью бороду. Изредка задавал вопросы, взглядывая на воеводу цепкими небольшими глазами. Наконец он что-то сказал воеводе, тот, мне показалось, остался доволен ответом, согласно кивнул ему, и кузнец, поклонившись почтительно, ушёл.
Через несколько дней я увидала, как ребята принесли в крепость тяжелый пузатый горшок. Они несли его вдвоем и я поняла, что это был один из тех горшков, что хранились закопанные в земле неподалеку от крепости. Я ведала, что те горшки были доверху наполнены серебряными монетами; прежде их тревожили редко, на моей памяти всего один раз - потребно было серебро для новых воинских поясов. Что-то задумал воевода?.. Любопытство меня бороло. В тот же вечер кузнец снова появился в крепости и вождь повел его наверх, уж о чем они толковали, то мне неведомо, а только вышел он от нас нескоро.
