Тот, кого я дождалась. Новая жизнь.

      Настал урочный вечер для костра. Я была уже почти совсем спокойна и вышла вслед за воеводой на двор с легким волнением. В поле за крепостью отроки загодя натаскали соломы, и я вспомнила, как сама таким же отроком о прошлом годе вот так же носила снопы. Нынче ино будет. Сегодня я буду стоять перед костром об руку с воеводой…       Я часто думала, как дивно повернулась моя жизнь за последнее время. Порою казалось, будто все это происходило со мной не взаправду, будто сплю, забывшись зыбким неверным сном и вот-вот придет пора просыпаться.       … Вождь снова стал на колени, как перед погребальным костром, и пустил в солому добытый живой огонь. Я смотрела на его склоненную голову, неподвижную широкую спину, и думала о том, что он чувствовал все эти зимы. Как жил, застыв сердцем в этой холодной одинокой пустоте… Как мечтал сам уйти поскорей за край к ждущим его там любимым… Как лежал бессонными ночами, глядя остановившимся взглядом на старые детские гремушки на стене над постелью. И сердце плакало, сжималось щемящей болью, рвалось из груди. Мне нестерпимо хотелось обнять его, обогреть лаской. Погладить ноющие шрамы на сердце. Чтобы знал, что теперь он никогда не будет один. Я всегда буду рядом. Всегда…       Внутри вдруг похолодело и сжалось. Мне снова отчего-то стало страшно. Что-то будет…       Я стояла, обеими руками обхватив его теплую жесткую ладонь. Он держал меня за руку, задумчиво глядя, как все выше взвиваются к темному небу жаркие огненные языки. Лицо его было ярко освещено, в светлых глазах плясали блики огня. Вот повернулся ко мне. Посмотрел тем особенным, пристальным взглядом, от которого я недавно еще так смущалась. И снова как волной теплой окатило… Я легонько сжала его руку. Он улыбнулся в ответ одними глазами. Потом молча повернулся к огню, стал смотреть уже не отрываясь.       Я тоже с волнением смотрела в огонь и ждала. Вокруг нас безмолвно стояли побратимы, и губы каждого медленно шевелились, перебирая знакомые имена…       Я ощутила будто бы легкое дуновение и поняла — пора.       Я закрыла глаза, невольно крепче схватилась за руку воеводы. Я видела, не поднимая век, как показались из пламени тонкие белые тени и медленно подошли к нам… Мне стало жарко.       Первым я не то что увидела — почувствовала Славомира. Я знала, что это был он. Сердце забилось быстрей. Я мысленно прошептала ему — прости… Перед закрытыми глазами встало его веселое лицо, смеющиеся глаза, как драгоценные камни. Он не сердился на меня. Что не полюбила… Теперь я откуда-то знала это. Из-под опущенных век потекли горячие слезы. И груз необьяснимой вины, до сей поры лежавший у меня на сердце, стал постепенно таять, покуда совсем не растворился и утек прочь легким туманом. Славомир улыбнулся мне издалека, как, бывало, улыбался вьяве. Светло, беззаботно. А я все повторяла — прости… Прости.       Губы шевелились беззвучно, слезы текли по щекам. Я не утирала их. Моего лица вновь коснулось легкое дуновение, и я знала- это он прощался со мной… Теперь наступал черед брата.       Я ясно видела окружившие воеводу призрачные тени, и не выпускала его руки, ожидая чего-то с гулко колотящимся сердцем. И вот его мертвые обступили меня. Теперь я явственно ощущала доброе тепло, идущее ко мне от них, и — диво! — не было больше страха. Только волнение. Моей души осторожно коснулись их души, и безгласное одобрение почудилось мне в том прикосновении. Словно погладили добрые старческие руки.       Я будто услышала тихий женский голос и не то разобрала, не то угадала еле слышным шепотом прошелестевшие слова: люби его… Люби, как я не успела.       Я стояла неподвижно. Слезы неостановимо текли по щекам и капали… Сердце больно толкнулось в груди, ответило со всем жаром: обещаю, я буду любить его. Изо всей мочи. Покуда живу. И после смерти. Пойду за ним, куда бы ни позвал. Век не оставлю, что бы ни случилось…       И мой ответ был услышан и принят. То я не умом поняла, сердцем почувствовала. Что-то тронуло мои плечи, будто едва ощутимое обьятие невидимых рук. Ладонь воеводы сжала мою и я зажмурилась сильней, закусывая губы, чтоб совсем не разреветься… Тени обступили нас, и я ощущала теперь, будто незримое обьятие прижимало меня крепче к боку воеводы, так, словно бы обнимали нас обоих сразу несколько человек. Потом он сам обнял меня за плечи, и я уткнулась мокрым лицом ему в кожух, обхватила за пояс…       Дедушкина душа пришла ко мне в свой черед, припала теплым комочком к сердцу. Тихие слезы все текли и я не утирала их…       Мы возвращались в крепость в молчании. Никто не смел нарушить его, да слова и не шли на язык… Я шла, обхватив воеводу за пояс, и его ладонь обнимала мое плечо.       Особенная тишина и безмолвие опустились вокруг. Наши мертвые незримо шли с нами рядом…       Посерьезневший Блуд вел за руку заплаканную рыжую корелинку. Вдруг остановился, обнял ее. Стал гладить по голове… Девка всхлипнула и спрятала лицо у него на груди.       Побратимы молча проходили мимо. Каждому сегодня было кого вспоминать…       Велету обнимал Ярун, сжимая ее ладошку в своей. Она склонила голову ему на плечо. Неужто позабыла сказать?.. Они ведь поженились совсем недавно. Порешили оба не ждать более, чего для?.. Воевода не стал противиться, уважил просьбу сестры. Сыграли скромную свадьбу, Велета не хотела шумного празднества. И теперь побратим насовсем перехал к ней в нашу бывшую с ней горницу.        Наверху воевода не проронил ни слова. Молчала и я. Я боялась потревожить его невеселые думы, не хотела мешать неловким словом. Но как же нестерпимо тянуло меня обнять, согреть лаской его саднившее горькими воспоминаниями сердце…       Время лечит самые страшные и глубокие раны, оставляя неизгладимые отметины на теле и в душе, но боль от таких потерь не уходит совсем, только притупляется… Я тихо подошла к нему и обняла сама, прижалась щекой к груди, погладила по спине. Он вздохнул, и вот уже большая ладонь медленно гладила меня по голове, словно бы это он утешал меня, а не я…       Я отстранилась. Заглянула ему в глаза… А потом потянула, расстегивая, кожаный пояс.       Он смотрел молча и не остановил меня, ничего не сказал. Я приподняла повыше подол его рубахи, и, помедлив, словно бы набираясь смелости перед тем, как ухнуть в прорубь с головой, запустила руки под ткань. Обняла его. Коснулась голой кожи ладонями…       Он вздрогнул от этого прикосновения. Коротко втянул воздух ноздрями, обнял крепко… Выдохнул мне в волосы едва слышно: — Зимушка…       Я не ответила. Лишь прижалась крепче лицом к его груди, поцеловала куда пришлись губы…       Я медленно водила пальцами по его спине. Мне хотелось еще и еще касаться его кожи, оказавшейся на ощупь удивительно нежной. Гладить покрытое шрамами сильное тело, так соскучившееся по ласке… Внезапно я поняла — он давно ждал этого. Только не хотел меня торопить. Хотел, чтобы сама пришла…       Я потянула и сняла с него рубаху, и вдруг засмущалась, поняв, что делаю. Но первая робость быстро прошла. Дотронулась до его груди, кончиками пальцев легко погладила длинные шрамы, что рассекали почти надвое страшного зверя. Потом осмелела и коснулась губами…       Этой ночью я обнимала его сама. И так, как прежде робела.        Я хотела, чтобы он больше никогда не сомневался, что желаннее и любимее его мне нет никого на свете. Ласкала могучие плечи, осторожно касаясь бесчисленных отметин. Мне хотелось зацеловать любимое лицо, выразить, чем полнилась душа… И сердце топила бесконечная нежность. Я гладила с любовью и целовала шрам на его щеке и ту милую задорную ямочку, что явила себя недавно, будто нарочно мне в подарок.       Теперь был мой черед шептать ему, как люблю его и вовек не оставлю, что бы ни случилось. Пойду за ним хоть на край света, хоть по огню за край… И как прошу его никогда не покидать меня… Ни в этой жизни, ни после смерти.