Тот, кого я дождалась. Новая жизнь.

      До свадьбы оставалось всего ничего. Вождь назначил сроку неделю, брата названого ждал, надеялся, успеет. Гуннар сказывал, собирался воевода белозерский пожаловать к брату на свадьбу, как обещал, да дела неотложные задержали, не то сам бы уже здесь был. Немирье с князем Вадимом все лютее становилось, рать пошла с новогородцами нешуточная. Дошли до нас вести, будто вершились в лесах ладожских дела страшные этой весной… В такое время лихое не отлучишься надолго. Вот и прислал Вольгаст урманина вперед себя нарочно, подарок обещанный передать. Тому что — было бы где поторговать, да и как не услужить правой руке господина Рюрика.       Про кику… Молвить надобно особо. Увидал ее воевода на том самом торгу, после памятного моего ранения, когда поневолил новогородцев за нами в Нета-дун идти. Покуда я в клети сидела, случился у побратимов откровенный разговор. Открыл душу брату воевода, поведал про муку сердечную… Тот, по правде сказать, и сам почуял — неладное с вождем творится. Говорила уже, водилось между ними разумение особое, где и слова не нужны.       С тех пор вот, сказывал, повадилась сниться ему в кике этой, будто наваждение какое. Не раз и не два было. Против воли и разума, и пересилить не мог упрямого сердца хотение, сколь ни старался… Нынче-то вольно было ему шутить да посмеиваться — почто, мол, мучила, и без того худо было — ни взглянуть толком, ни слова доброго молвить не мог… А тогда не до шуток стало вовсе. Мне же все чудился отголосок пережитого страдания, и веяло холодом всякий раз, как вспоминала решимость свою тогдашнюю уйти из дружины… Как мучилась тогда, металась, места себе не находила, тоскуя… А он вот — рядом ходил, больше моего умирая… Помыслить жутко — не будь меня в том последнем походе, остался бы под Злой Березой, ушел неузнанным… Разминулись бы навсегда.       От таких дум больно сжималось в груди. Я брала его руку, прижималась щекой к твердой ладони, впитывая ее тепло, и счастливо вздыхала — живой, рядом. Вьяве все…       Надобно молвить, в последнее время вождь не упускал случая проверить, достаточно ли крепко я держусь в седле. Пускал меня ездить по двору и вдоль крепости, сам при этом далеко, конечно, не отходил. Зорко следил за каждым движением. Беспокойство его было напрасно — Марах совершенно привык ко мне, встречал приветливым фырканьем всякий раз, тыкался в руки за угощением. Умный конь смирно носил меня, ни разу не ослушавшись неловких понуканий. Понемногу я и сама осмелела и уже не боялась свалиться. Полюбила ездить верхом.       После того, как я доверила воеводе свою кручину, на душе сделалось спокойно и легко, и я неожиданно ощутила небывалый прилив сил. Оставила тревожиться о хвори своей, поверив вполне — будет все хорошо. А может, мне просто очень хотелось верить…       Родившаяся в сердце радость просилась наружу, звала снова трудить тело до веселого жара. Кто-то другой привычно ворчал — след бы о девичьем думать, к свадьбе готовиться. Я готовилась. Дошивала свадебный наряд, придирчиво проверяя, все ли ладно. Но и от занятий отказаться не могла — урывала хоть малое время от хлопот и снова прыгала с мечом по двору, гоняла Твердяту. Ловила на себе пристальный взгляд любимых глаз и, краснея, тайно трепетала от мыслей, что на уме у всякой девушки накануне свадьбы…       Поутру воевода вывел Мараха и подошел спросить, поеду ли с ним. Я обрадовалась, принялась гадать — что задумал? Припомнить так-то, давненько уж не ездили вместе. Мужские порты были на мне, меч хотела было оставить, да потом раздумала — поленилась идти в избу. Так, оружной, разгоряченная и взволнованная, взгромоздилась я на широкую конскую спину. Воевода поднялся в седло позади меня, я тронула поводья… Выехали за ворота и тут он неожиданно спросил — куда поедем-то? И усмехнулся — вези куда любо. Я будто только того и ждала — недолго думая, повернула на знакомую тропу, к лесному озеру.       Как у нас речь о свадьбе зашла, так, странное дело, — меня потянуло вновь навестить мою черемуху. Отчего-то важно сделалось успеть до свадьбы, поглядеть, взялась ли цвести подле выворотня?..       На землю пали весенние холода. Те, что бывают в месяце травне, когда приходит пора черемухе наряжаться в белые праздничные одежды. Поникнув крупными кистями, щедро льют ее цветки пьянящий запах. Висит в стылом воздухе густое душистое облако, долго вдыхать — захмелеешь, голова кругом пойдет… А издали взглянешь, и покажется, будто выпал снег на зеленые заросли… В народе примечают — коли обильное выдалось цветение, жди дождливого лета.       Черемуха моя была вся усыпана сладко пахнущими белопенными гроздьями. Обрадованная, я присела рядом — полюбоваться. На новом-то месте куда пышнее расцвела!.. Стояло деревце на загляденье, радуя глаз нежной девичьей красой. Словно невеста в нарядном платье, ладно убранная к приходу жениха.       Оглянуться не успеешь — пробегут деньки, всего-то и осталось их по пальцам перечесть. Сегодня да завтра… А там придет и мой черед стоять вот так же, с замиранием сердца ожидая, чтоб поскорее свершилось таинство…       Молодой побег у выворотня вытянулся пуще прежнего, выпустил клейкие светло-зеленые листочки, зубчатые по краям. Так вот кем было прежде страшилище! Теперь-то как не признать. Вырастет светлая береза и станет выше моей черемухи…       И так хорошо сделалось на сердце, такая радость несказанная сошла в душу…       Я подняла голову. Воевода стоял рядом и смотрел молча. Перевел на меня глаза… И такое особенное было у него лицо… Удивленное и оттого непривычное. Полное тихой радости, исподволь проступающей в слегка изогнутых уголках губ, в чуть приподнятых бровях. В особой, мягкой задумчивости, столь красящей суровые черты. Глянула и засмотрелась… глаз не отвести.       Он негромко промолвил: — Стало быть, ты черемуху пересадила…       Я кивнула. И объяснять не пришлось. Сам понял… Он многое понимал без слов.       Мы сидели на поваленном дереве и я рассказывала ему, как подслушала тогда нечаянно его разговор с Хагеном. Как уверилась, что говорил о Голубе… Как до одури боялась быть обнаруженной, мысля, что осерчает на меня за невольное присутствие, не поверит…       Я кончила и замолкла. Он тоже молчал какое-то время. Потом задумчиво протянул: — Подслушивала, значит…       Обнял за плечи бережно и крепко, привлек к себе… Я притихла от странного предчувствия. И не ошиблась.       Вкрадчивый шепот пощекотал ухо, пустил мурашки по спине, обволок тягучей пеленой: — А знаешь ли, что сотворить с тобой могу за это?..       Жарко, сладко и страшно сделалось мне одновременно, и что-то толкнуло прочь из-под горячей тяжелой руки. Я быстро вскочила на ноги, он не успел удержать. Пальцы сами оплели черен меча, и с языка слетело запальчивое: — Поймай сперва!        Я стояла перед ним с мечом наизготове, и с немалым удивлением зрила саму себя со стороны. Незнамо откуда взявшееся шальное веселье охватило меня. Ярая радость хлынула по жилам, и казалось — рука, сжимавшая меч, подрагивала от нетерпения. Или от страха?..       Кто-то другой внутри меня дивился и не мог поверить — да не спятила ли ты, девка? Неужто шутить с ним взялась взаправду?.. Смотри, допросишься…       Родившаяся смелая удаль толкала вперед — а что!.. Допрежь перед ним не пятилась, теперь и подавно не отступлю! В шутку ли, всерьез…       А кто-то другой все не унимался, испуганно нашептывал — прежде-то от отчания лезла, куда не пускали, а нынче почто дразнить взялась? Нешто взаправду узнать захотела, чем грозился?..       Я сглотнула и тряхнула головой, прогоняя эту мысль. Пошучу и я с ним, авось не осерчает!       Какое-то время он продолжал спокойно сидеть, усмехаясь и щуря глаза, будто нарочно дразня меня в ответ. Потом медленно, нарочито лениво поднялся, так же обманчиво неторопливо взялся за рукоять Спаты… Сверкнул золотистой молнией знаменитый клинок, вылетев из ножен с невидимой глазу быстротой!       Он принял мой вызов.       Мы закружились по поляне. Я немедленно вспомнила и Посвящение, и как он гонял меня летось на островке, уча не всякому доверять… Нынче он играл со мной, забавляясь. Ни дать ни взять сытый кот с мышкой. Легко уходя от моих ударов, он понемногу теснил меня к краю поляны, туда, где стояли высокие величавые ели, касаясь зелеными плащами молодой травы.       Я нападала и оборонялась яростно и весело. Конечно, у меня и в мыслях не было ранить его всерьез. Желалось раззадорить, чтобы не просто защищался, но снова принялся учить меня, как тогда …       В который раз я кинулась вперед… и не успела понять, что произошло — воевода одним ловким движением выбил меч из моих рук. Меч отлетел в сторону. Я, оставшись безоружной, не успела даже моргнуть. Варяг стремительно шагнул вперед и в следующий миг уже крепко прижимал меня к себе за пояс, и руки мои оказались заломлены за спину. Поймал кот мышку! Я задрала голову кверху, взьерошенная и задыхающаяся — он глядел на меня сверху вниз и знай себе посмеивался. Я дернулась что было силы, но куда там — вырваться из стальных обьятий было невозможно. Смех сказать — вырваться! Как я ни напрягалась, а не сдвинулась ни на волосок.       Он смотрел, улыбаясь, как я трепыхалась беспомощно в его руках. Потом усмехнулся и вполголоса сказал, словно прозвучал вдалеке приглушенный раскат грома — нестрашно вроде, а сердце екает: — Гляди, девка, моя станешь, волюшка-то кончится… Не боишься?       Я смотрела на него во все глаза, едва не открыв рот от изумления и не вполне разумея, что говорит. До того слова эти не вязались в уме с его извечным — не неволить, что сейчас я не сразу взяла в толк — да шутит же, нарочно подначивает…       Веселые искры плясали в серых глазах, будто обведенных угольком, и морщинки в углах глаз расходились смешливыми лучиками. Но мне отчего-то вдруг стало не смешно. Не от того, что усомнилась в нем — не могло того быть взаправду, чтобы поневолил, я знала это наверняка. Внезапно и очень явственно я поняла — вся моя гордая прежняя воля рассыпается в прах перед единственным желанием: напоить любовью, отдать себя… отогреть, окутать лаской исстрадавшуюся душу…       Я смотрела в его склоненное ко мне лицо. Волнистые пряди волос упали вниз по щекам. Любимые уста улыбались, маняще и немного грустно, как он один и умел…       Я потянулась к нему и он наклонился ближе, ослабил хватку. Я смогла высвободить руки. Притянула к себе его голову, приподнялась повыше… и сама жадно припала губами к его губам.       Он содрогнулся всем телом, и Спата, которую он еще держал в руке, упала с глухим стуком на землю позади меня. Кованые пальцы сжались, почти причинив мне боль.       Словно тяжелая волна прибоя ударила меня и потащила, сбила с ног…       Не помня себя, я целовала его, захмелев от собственной смелости. Струилось по жилам и билось в каждой частице плоти обжигающее — люблю, люблю…       Я шептала исступленно, обхватив его лицо обеими руками и задыхаясь между горячими поцелуями: — Бренн… Бренн… я люблю тебя… люблю… люблю…       Что-то сделалось с ним и он глухо застонал в ответ, лицо исказилось мукой, будто от боли… Сомкнулись могучие руки, притиснули к жестокой груди с отчаянной силой… Все мое тело обьял неистовый огонь и перед глазами поплыли круги.       Он целовал меня так, словно пил из моих губ живительную влагу жизни и никак не мог напиться…       Мы оба задыхались. Он поднял меня легко, и я вцепилась в сильные плечи, обняла что было сил. Прижалась щекой к щеке, то ли всхлипывая, то ли хватая ртом воздух…       И замерла, внезапно ощутив…       Он дрожал.       Дрожал всем телом и дышал так, будто едва мог сдержать слезы.       Твердый.       Сильный.       Единственный.       Такой любимый…       Беззащитный передо мной…       Со стоном сжал крепче, словно силясь унять дрожь.       Заговорил по-галатски…       Я не разбирала слов. Будто пьяная, живя лишь этим голосом, прерывистым горячим шепотом… Я хотела слушать его вечно.       Он опустил меня на землю. Отвел с трудом мои руки, отстранился, почти отрывая меня от себя… и вдруг снова быстро и крепко поцеловал.       Отвернулся, поднял с земли Спату. Обтер клинок бережно и убрал в ножны.       Непреодолимая сила толкнула меня вперед. Я обняла его сзади, прижалась щекой к спине…       Я не могла прожить без него ни единого мига. Я не могла дышать, не касаясь его…       Он вздрогнул. Шершавые ладони медленно накрыли мои и замерли…       … Два сердца стучали, успокаиваясь… Две души слышали друг друга.       …Солнце косыми лучами пробивалось сквозь изумрудные ветви и бесчисленными золотыми пятнами расцвечивало яркую весеннюю зелень.       Мы возвращались в крепость. Воевода правил конем сам.       Я сидела, расслабленно прислонившись спиной к его груди и откинув голову ему на плечо, и смотрела на пляску света и тени в путанице ветвей.       И безмолвие между нами было красноречивее тысячи слов.

***

      Оставшиеся до свадьбы дни я провела в последних приготовлениях. Хлопот хватало — пир собирали немалый, за всем надобно было уследить, все предусмотреть. Бойкие девчонки-невольницы, верно, справились бы и без меня, но я не могла не удостовериться, хорошо ли подходило тесто для пирогов, довольно ли яблок в меду, капусты тушеной да прочих припасов наготовили, печево начинять. Рыбы наловили несчетное количество! Удалась на славу нынешняя рыбалка, будут вкусные рыбные пироги к столу. Еще придумала я запечь щук с кашей. Ох и знатное же угощение!.. Чисто вычищенную щуку разрезают повдоль живота, вынимают всю мякоть да косточки разбирают. Мякоть мелко рубят, смешивают с кашей пшеничной, добавляют не скупясь свежего сыру и сливок. Зашивают зубастой брюхо, набивая его начинкой, так что получается будто целая рыбина. Теперь и в печь отправлять, до хрустящей корочки томиться. Сытно да вкусно, хоть самому светлому князю на стол неси!       После поездки к озеру мы оба вернулись притихшими, и до самого вечера ходили, не проронив ни слова. Говорить не хотелось. То было особое молчание, какое бывает промеж любящих, когда слова становятся не нужны. В глаза поглядишь — и ясно все, рот открывать ни к чему.       Будто прислушиваясь к чему-то важному, значительному и большому, что уже свершилось меж нами и должно еще было вот-вот свершиться, мы оба словно боялись спугнуть, с благоговением ожидая приближения долгожданного таинства… Мне казалось, да что там — я готова была поклясться, что и он чувствует то же. Всю полноту того сокровенного, что ведомо было лишь нам двоим. И тайное это знание отпечаталось навеки в наших сердцах, пропитало с кровью все частицы плоти, связало накрепко души…       Надо ли говорить, как я волновалась. За хлопотами понималось это не столь отчетливо, но вечером, когда стихала суета, я явственно ощущала, как внутри все дрожит, замирает и сжимается от испуга и радостного волнения. Так бывает всегда, когда долго ждешь чего-то заветного, а когда приходит ему пора наконец исполниться, пугаешься. Не веришь до конца своему счастью, и делается боязно, и хочется повременить…       Вот и подошла я совсем близко к краю, за которым начнется для меня настоящая замужняя жизнь. Чудно все-таки, коли не спеша размыслить. Я ведь и так уже жила будто замужем, с тех самых пор, как в Нета-дун после Самхейна вернулись. Хоть и не жена еще, невеста, а за мужем, взаправду.       По обычаю если, жених с невестой не ночуют вместе перед свадьбой. Не делят трапезу за одним столом, потому что принадлежат разным родам. Невесте суждено умереть для прошлой жизни и заново родиться мужней женой, войти в род мужа, начать новую жизнь. Я же, своенравная девка, сама от рода своего отказалась. За мечтой потянулась, все его ради… И возмогла ведь! Посвящение прошла, кметем стала. Здешний воинский род давно принял меня, своей признал. А воевода… Ох, как же не хотел он меня в дружину пускать!.. Вспомнишь и улыбнешься. И задумаешься.       Все-то у нас с ним не как у людей выходило. Как ни крути — оба выбивались из веками привычного, пращурами заведенного порядка. Теперь я думала — может, оттого все, что был он Тем единственным, кого я всегда ждала, особенным, не как все?.. И сама-то я неспроста вечно в сторону тянула, особняком держалась. Особость эта, хоть и досаждала мне изрядно, но и сулила долю, какую не всякая девка подымет. Ведали Боги, отмеряя мне силы недевичьей, для чего сгодится… Да. Не зря все. Ну, про себя уж сколько сказывала, довольно. Повторять — мозоль на языке натрешь.       Я размыслила и решила: пойду ночевать к Велете. За две-то ночи сильно не утесню. Та обрадовалась, захлопотала устроить меня поудобнее.       Воевода выслушал и возражать не стал. Ему ведь тоже, как и мне, было о чем вспомнить накануне…       За хлопотами и не виделись с ним почти. Встретились ввечеру на всходе случайно, мало не столкнулись. Я вышла от Велеты и чуть не бегом торопилась вниз к стряпухам, помогать пироги лепить к завтрему. Он шел зачем-то наверх, по обыкновению неслышно ступая. Едва не налетела на него с разбегу впотьмах, сердчишко трепыхнулось, зачастило…       Встали оба, как вкопанные, молча глядя друг на друга. Он первым шагнул навстречу.       Меня обдало жаром, когда взял за руку, коснулся губами щеки… Проронил едва слышно: — Завтра…       Шагнул через две ступеньки и ушел.       Прыть моя вмиг испарилась. Я медленно, как во сне, сошла вниз, почти позабыв, куда и зачем иду.       … Лепилось послушно упругое тесто, прибавлялись рядками ладные пирожки на доске, слегка припыленной мукой… Руки знай делали сами, что должно.       После встречи нашей дрожь волнения утихла, уступив место ясной радости.       Завтра… Тихим отзвуком отдавалось в ушах.       Завтра, беззвучно вторили губы.       Завтра.       Девчонки негромко пели за работой. Под хорошую песню дело спорится быстрей и печево выходит вкуснее. К хлебу да пирогам в добром настроении подходить надобно, то любой хозяйке сызмальства известно. Я тихонько подпевала, и выходило как-то ино, как прежде не умела, будто и сам голос мой смягчился, стал нежнее и тоньше, и вся я сделалась мягкая и податливая, что тесто под руками…       Пришла помогать Велета. Напекли с ней давеча пряников изрядную гору, будет полакомиться гостям. Как управились с пирогами, она увела меня наверх.       Мы сидели у колыбелек малышей и больше молчали, чем разговаривали. Шептались тихонько, слушая ровное дыхание спящего Яруна. Третьего дня отпустила лихорадка, нещадно ломившая побратима, жар спал и ему стало лучше. Он перестал бредить и возмог засыпать сам. Поначалу-то приходилось опаивать на ночь сон-травой, чтобы облегчить муку, дать продыху измученному болью телу. Шутка ли, в лапах у самого лесного хозяина побывал.       Сестренка вождя обнимала меня, не могла нарадоваться — наконец любимый брат счастлив будет. Она давно втайне мечтала, чтобы женился воевода, но куда там. Надежды на то не было никакой. Болело сердечко за него, да что поделаешь. Ведала — без любви, продления рода для — не станет. Не таков человек.       Нынче же глазам не верила, каким стал. Говорила, таким и не знала его допрежь. К ней он был всегда неизменно ласков, но даже эта его доброта не могла сравниться с нынешним светом, что шел от него. Лучистым, осязаемым, согревающим, что солнечное тепло…       В дружине давно радовались нашей свадьбе открыто. На моей памяти, столько веселых шуток и осторожных подначек от ближников воеводе не приходилось слыхивать, пожалуй, никогда. Он посмеивался, лениво отшучивался в ответ, а я смотрела и радовалась, что не слышу и половины.

***

      Лежало в горнице на сундуке белое с красным узором платье. Свадебный наряд, шитый с любовью и тщанием, где каждый стежок был положен не руками — сердцем. Алела поверх него ярко-красная рубаха, каких славницы не носят. Ее надевает жена в утро замужества, покрывая голову женским убором — кикой. Прячет волосы от людских глаз, теперь их красота — лишь для мужа, радовать глаз да ласкать руку.       На берегу ждала чисто выметенная баня. Выскобленные лавки и пол были устланы свежей травой. Завтра соберутся подруженьки на девичник, придут рано поутру, затопят, обрызгают бревенчатые стены заготовленными с вечера настоями. Поплывет душистый травяной пар… Сведут меня под белы рученьки, совершать омовение, готовить невесту для мужа.       Я лежала с открытыми глазами, глядя в темноту, и вспоминала, как впервые ночевала в этой горнице. Вроде бы и недавно, а кажется — будто в прошлой жизни. Припомнила разом весь долгий нелегкий путь, что прошла с того дня, как приснился он мне впервые…        Кому случалось пускаться в дальнюю дорогу — поймет. Покуда идешь, не можешь умом охватить всей тяготы пути. В полной мере осмыслить возможно лишь после, когда путь закончен и можно выдохнуть, и оглянуться назад. И то не сразу, не вдруг. Время надобно. Тогда все прожитое будто бы видится с высоты, как если смотреть на ту тропу сверху, стоя на холме. Вот так я сейчас смотрела внутрь себя и явственно зрила то, что прежде было сокрыто от моего понимания, ныне же предстало ясно, как никогда.        Коли вспомнить пристально, какой пришла сюда…, а более всего — какой сделалась после… Совсем другой я знала себя теперь. Снаружи посмотреть — вроде та же, разве что прибавило чуток округлости девичьей тело да волчонком глядеть перестала. А внутрь заглянуть — не узнаешь.       Как обрели мы друг друга, мне вдруг захотелось быть просто девкой. И куда подевалась моя удаль молодецкая да гордая воинская стать… Растаяла вся, что снежок на весеннем солнышке. Я стыдилась признаться в том самой себе. Заместо этого отчаянно хотелось замуж… Проснулось ли то до поры дремавшее женское естество, оттого что любимого нашла, единственного, того, кто полюбил меня такой как есть?.. или с таким мужем рядом иначе и быть не могло?.. Я не умела понять. Я только и знала, что подле него я будто впервые по-настоящему ощутила себя девушкой. Любимой. Желанной… Не кметем с косой. Не странной диковинкой невиданной, то ли девкой, то ли парнем…       С тех пор внутри меня родилось прежде незнаемое мягкое тепло, и росло, росло с каждым днем. Душа полнилась им, как земля по весне отогревается помалу, напитывается солнечным светом, готовясь дать новую жизнь. И проросли шелковые травы, подняли головки к солнцу дивные цветы… И в душе моей будто расцвел волшебный цветок. Скажу больше — я знала себя подле него таким вот нежным цветком, который лелеют и защищают от всякого сквозняка. Это я-то, пальцами скорлупки ореховые давившая…       Я думала о том, каким узнала его за все эти месяцы. Его настоящего, прикровенного, сокрытого от меня прежде. Такого, каким и знала-то его, может быть, только Велета. И Хаген. И те, кто приходил к нему у костра мертвых из-за края…       Жестокий варяг… Когда-то я, дуреха, так его величала. Глядела, да разглядеть не могла.       … Как долго он сомневался, не жалости ли ради ему обещалась. Каким чутким душой оказал себя. Как утопил меня в своей нежности, такой непривычной поначалу. Как долго ждал…       Только сейчас я понимала: он, мудрый, нарочно не торопился, давая мне потребное время привыкнуть к себе, узнать получше. Примериться. Видел же, как оглушила меня его любовь. И моя собственная, нашедшая наконец выход… Как во сне ходила по первости. Смущалась его близости до дрожи, до пылавших алым румянцем щек. Это я-то, редко краснеющая и никогда парней не боявшаяся… Немудрено. Мыслимо ли мне, никчемной девкой перед ним ходить привыкшей, глаза поднять не смевшей. То парни, а тут — сам вождь… Сердцу-то мига одного достало, как те глаза его увидела… Враз признало. В уме же долгонько ворочалось, не укладывалось. А слез сколько выплакала, счастью своему не веря… Одно дело в басни, совсем другое — вьяве прожить. Да.       Как могла я раньше поверить, хоть на миг представить, что моим единственным мог быть Хаук?.. Не говоря уже о Некрасе. Смех сказать. И стыдно подумать. Как могла так обознаться… Вот что бывает с заждавшимися глупыми девками. Хвала Богам, отвели, раскрыли глаза, дали обжечься вовремя.       А будь жив Славомир… Не ведаю, что сталось бы с нами. Неужто и впрямь пошла бы за него?.. Славомир простил меня, что не полюбила… Я крепко верила в это.       Признаться по совести, пугала меня еще высота эта — женой воеводы быть. Справлюсь ли? Не подведу?.. А внутри — диво неслыханное! — впервые не звучал знакомый насмешливый голосок. Как я ни прислушивалась, а кто-то другой, всегда живший во мне, притих и более не отзывался. Помалкивал уважительно, будто верил — справлюсь. Да и отчего бы не справиться? Сам воевода рядом, коли совета какого спросить. Чего бояться, с таким-то мужем. В его отсутствие — тоже не одна остаюсь, лучше мудрого Хагена кто рассудит. И побратимы кругом, ближе родства не пожелаешь. Да и у самой, чай, голова на плечах есть. Не того ли хотела? Живи спокойно да радуйся, Богов благодари. Хворь мою побороть бы только…       Вот и нашла я свое место. Откуда ни погляди — точно по мне приготовленное. Возьмись выдумывать нарочно — не додумалась бы. А как оказалась подле него, невестой нареклась, так и поняла, осознала во всей полноте — вот оно. Воистину, сбывалась моя баснь въяве.       Науку воинскую захочу — продолжать буду. В походы, наперед знаю, не любо ему, чтоб ходила. Да я и сама не пойду. Чего для?.. Побаловалась, будет. Нет больше нужды ничего доказывать ни себе, ни кому другому.       Поселилось и окрепло внутри уверенное знание — мое место здесь, на берегу. В крепости его ждать, высматривать с кручи дорогой сердцу серый парус. Ловить глазами вдали белого яростного сокола — Птицу Огня. Встречать первой, обнимать что есть силы.       Порадовать сыном…