Тот, кого я дождалась. Новая жизнь.

      Покуда в бане парились, девчонки не утерпели, нашептали мне новость, что накануне разлетелась в деревне проворней пожара: потеряла-таки Голуба заветное обручье, что воевода дарил. Пошла белье полоскать, да видать зацепила, шнурок и развязался, не то оборвался. Теперь уж не понять толком. Ясно одно — соскользнуло в воду, подхватить не успела.       Что тут началось! Чуть сама доставать не кинулась, насилу девки удержали. Покуда бегали за подмогой, покуда парни ныряли… Впусте. Все дно обшарили, не нашли. Гадай теперь — утянуло ли подводным течением, омут там чуть поодаль от мостков, или Морской Хозяин осерчал, забрал себе, женку любимую порадовать подарком.       Сказывали девки, озлилась Голуба, заголосила. Ох и крику было! Да слезами горю не поможешь. Говорили ей не раз — прибрала бы от греха подальше-то, так нет. Отмахивалась все, нос воротила. Снимать не хотела, перед людьми красовалась.       Как бы там ни было, а смотреть ласковей дочка старейшины после этого не станет. Кольнуло предчувствие: кабы еще на меня напраслину возводить не взялась — наколдовала мол, нарочно…       Мелькнула мысль и пропала, как облачко с ясного небосвода. Как о дурном думать в такой день!..       Велета светилась вся, нашептывала ласково про счастье, завязывая мне особым узлом длинный поясок. Надевают его невесте под рубаху на голое тело прежде прочей одежи. Мужу тот поясок снимать. Сестренка вождя раскраснелась, глаза сияли, что звезды. Счастлива была едва не больше моего.       Чудно все-таки — то я ее опекала, а нынче она мне напутствия шепчет. По праву жены, сыновей удачно родившей … Так-то.       Нарядили меня, покрыли голову красным скорбным покрывалом. Свели в чулан. Положено невесте сидеть одной до прихода жениха, оплакивая уход из своего Рода в чужой до времени, незнакомый Род мужа, в котором ей еще предстоит занять свое законное место… Мне же не плакать, радоваться хотелось. Довольно слез пролила за эти месяцы, с ног до головы трижды омыться хватит.       Я сидела и думала про женщин нашего Рода. Многим ли из них посчастливилось замуж выйти за любого сердцу, а кому — за немилого, по родительскому сговору выбранного… Вспоминала мать. Я плохо помнила, какой она была до смерти отца. Мать говорила, любил ее, и после него не видала она больше счастья. Как-то обмолвилась, мол, поздно поняла… Подле дядьки только терпела, хоть и не обижал особо, но и ласки от него дождаться было — состариться прежде успеешь. А все равно, сказать по правде, неплохо мы жили, жаловаться грех. Не голодали, по людям не побирались, и ладно. В любви жизнь прожить  не всем дано…       Конечно, я не могла не вспомнить, как дедушка Мал рассказывал мне маленькой про рано умершую бабушку. Была она красивой и гордой, из большой зажиточной семьи. Родители прочили ей другого жениха, а она деда полюбила, даром что небогат да незнатен. И как ни настаивали, а девка своенравная не покорилась. Не пошла за немилого. Дед баял, расстроилась пышная свадьба.       Я вдруг подумала — а не сбежала ли бабка со свадьбы-то?.. Норовистая была, могла ведь. Теперь мне мстилось, неспроста дед баснь эту про Пригляду рассказывал. Не оттого ли так любил ее, что у самого сбылась?..       Я сидела, пораженная внезапной догадкой, и все это уже не казалось мне таким невероятным.       Припомнились вдруг обрывки слышанных в далеком детстве разговоров, и как мать всегда отчего-то сердилась, когда дед про бабушку заговаривал, уводила меня… А я все равно потом к нему прибегала, мне подле него что медом намазано было. Только сейчас сложились воедино все разрозненные кусочки, и проступило главное: верно, и в самом деле баснь ту дедушка не на порожнем месте выдумал… Не мог рассказать всего, как было. А поведать хотелось… И мать понятно чего серчала — девчонке несмысленной сызмальства в голову западет, что из нее вырастет? Куда потом ее своевольную да мечтать гораздую девать? Не зря боялась. У меня точнехонько так и вышло… Упало семечко на благодатную почву. Дед будто чуял, недаром мне рассказал…       Я перебирала знакомые имена женщин нашего рода. Одно за другим неспеша всплывали они в памяти. Доселе не раз называемые, ныне звучали они совсем по-особому. Вот та самая бабушка, жена деда Ломка, вот материна мать… Прабабки… Поколение за поколением, являлись они перед мысленным взором. Не виданные мной никогда, безошибочным чутьем узнаваемые… Их молчаливое присутствие незримо было очам телесным, но оку души приметно столь явственно… И нити, крепко нас связующие, вели дальше, в седую немыслимую древность, куда даже памяти нашей нет хода. Будто множество ласковых рук протянулось ко мне, сомкнулось вокруг в едином объятии.       Я закрыла глаза. Душа трепетала, отзываясь теплом на родное тепло. Я ощущала, как мягкими упругими струями вливались в меня незримые потоки, наполняя спокойной, уверенной силой. Мудростью особой, женской. Хоть и ушла из Рода, а не прервалась связь… Горячая благодарность и любовь изливались из сердца. Душа преклонила колени…       Долго ли длилось это, не ведаю. Я впала в некое забытье…       Очнулась внезапно, как от толчка. Сердце подпрыгнуло и затрепыхалось, будто заяц, пойманный в силок. Верно почуяло — пора.       Мгновением позже дверь растворилась и воевода ступил внутрь.       Я сидела ни жива ни мертва. Вот подошел. Откинул с лица покрывало… Будто во сне, вложила я руку в его ладонь. Глянула в глаза, и сердце зашлось… Как же стосковалась по нему!.. Не передать словами. Не виделись всего ничего, а блазнится — немало… — Пойдем, — сказал он тихо. — Пойдем, — отозвалась я, будто завороженная, не имея сил отвести от него глаз. Такой он был красивый.       Мудрый Хаген обручил нас. Был он нынче особенно величав и торжествен, истым волхвом глядел.       На берегу вкруг священной ракиты обошли мы трижды посолонь, и великое Нево услышало наши клятвы. Запомнило, отозвалось легким плеском волны, приветными криками чаек встретило.       Солнечный дед Даждьбог улыбался с высоты, ласковым теплом касался наших лиц, благословляя новую семью на счастливую жизнь.       Старый сакс связал нам руки вышитым белым полотенцем, и легкий ветерок донес слабый запах златоцвета. Его еще бессмертником в народе рекут. Повеяло знакомым родным духом, будто из материного сундука.       Так уж повелось: сколько себя помню, любила мать эту травушку с цветками золотистыми, что маленькие солнышки… Всегда хоть веточку, а в сундук клала. Я подивилась — откуда бы здесь ему быть… И тотчас поняла. Узнала. Полотенце то было материно…       А я и не ведала, что она положила мне его с собой вместе с приданым. Не иначе, само попросилось в руки подруженькам, обряд ладившим, будто мать подала его. Я вдруг явственно ощутила настоящее тепло материнской руки, увидела улыбку, такую редкую на ее обычно озабоченном лице, и просветлевшие, молодые глаза… Ни дать ни взять благословила матушка. Приняла-таки дочь беспутную, признала женщиной, от сердца за меня порадовалась.       Осыпали нас щедро рожью и хмелем, стоявшие вдоль по дороге деревенские встречали величаниями, кланялись в пояс. Рука об руку прошли мы обратный путь в крепость, мужем и женой перед людьми и Богами…       За богатым столом просидели мы недолго. Жених и невеста не едят и не пьют вместе с гостями, им положено дожидаться особого часа — когда поднимут их из-за стола, дадут с собой румяный коровай, жареную курицу да сведут в клеть.       Все это было со мной точно во сне. Взаправду, а вроде и нет…       Вот наконец спроводили нас вниз. Затворили за нами дверь, стукнул засов о петли…       Я словно очнулась от этого звука, огляделась кругом.       В клети было почти совсем темно, но мне не нужно было напрягать зрение. Я и так знала, что увижу. Все было как в памятном сне — и снопы, и пушистые меховые одеяла… И стрелы, воткнутые по углам. И калачи, манившие вкусным сьестным духом.       Воевода зажег два маленьких светильника, и по бревенчатым стенам заплясали тени. Он все приготовил здесь сам.       Вот повернулся ко мне, помедлил… Протянул руку.       Упала с моих плеч нарядная свита. Вышитый венец был снят. Отозвались напевно серебряным звоном височные кольца в руках любимого. Соскользнул платок, открывая волосы, убранные в две короткие косы. Прохладно и легко стало голове.        Ласковые пальцы погладили по щекам, а потом развязали ленты, и непослушные пряди рассыпались по плечам, упали на спину. Всего-то и успели дорасти до лопаток.       Он обнял меня, зарылся лицом в русую гущину… Потом отпустил. Молча сел на постель.       Я присела перед ним на колени — разуть. Руки дрожали. Сняла с него сапоги, и отчего-то вдруг стало трудно дышать…       Вот и свершилось.       Немного помедлила, подняла лицо к мужу…       Горькая, острая нежность ударила в грудь. И не спастись было от слез, хлынувших ручьем, когда обняла его колени, прижалась лицом в безудержном плаче…       Он нагнулся ко мне и подхватил на руки.       И было тепло объятия. И тихие слова. И утешение, которое лишь он единый мог мне дать…       … А потом я стояла перед ним и смотрела на его спокойные руки, неторопливо снимавшие с меня пестрый поясок, поневу… Было что-то чарующее в этих размеренных движениях. Будто во власти странного колдовства, я следила, как двигались его руки. Медленно, осторожно, будто боясь испугать… Могучие, по-мужски красивые. Беспощадные в бою, столь ласковые ко мне.       Время стало тягучим и вязким, как мед. Неотступная, томительная неизбежность того, чего мне совсем не хотелось избегнуть. Что манило и страшило одновременно. Приближалось неостановимо с каждым движением.        Наконец я осталась стоять перед ним в одной рубашке…       Он взял мои руки и положил себе на пояс, и я догадалась: надобно первой снять с него рубаху. Покорно расстегнула тяжелый ремень, и, звякнув бляшками, он оказался на полу… Следом совлеклась и рубаха.       Я несмело положила ладони ему на грудь. И тут же смутилась. Такой жар шел от его тела…       Я уже знала, какой на ощупь была его кожа, странно нежная там, где не было шрамов…       Едва касаясь, заскользили по длинным рубцам мои пальцы. Мне хотелось коснуться их губами. Вдохнуть его особый, чистый мужской запах. Такой желанный, волнующий… и родной.       Повинуясь внезапному порыву, я подняла голову, чтобы взглянуть на него… И муравьи хлынули за ворот! Я неожиданно с головой утонула в темной глубине его глаз. Зовущих, влекущих к себе. Притягивающих… Словно на круче над омутом — и страшно, и тянет шагнуть.       Я отчетливо поняла — сейчас он снимет с меня рубашку и… Я останусь перед ним в чем мать родила, с повязанным на голое тело пояском.       Представила… и вдруг напряглась, испугавшись внезапной догадки — а что, если он захочет… на меня посмотреть?..       К щекам прихлынула кровь, я процвела отчаянной краской. В прохладе нетопленой клети мне стало жарко. Мучительная робость накатила душной волной.       Я вдруг до дрожи убоялась того, что должно было случиться, и схватила его за руку, удерживая…       Чего скрывать — я всегда тайно стыдилась своего тела, так мало радовавшего женскими округлостями. В который раз я горько посетовала, что Боги позабыли наполнить мои груди наливной спелостью, а бедра украсить плавными изгибами, приятными мужскому глазу… Не поскупились зато на могуту недевичью, отмерив щедрой рукой крепости телесной, будто и вправду ладили парня, да передумали под конец и вылепили девку. Вот и вышла я крепкой да рослой парням под стать, втайне горько завидуя подружкам, кому досталось поболе нежной красы и мягкости девичьей… Да что говорить. Нашла тоже время.       Я будто забыла, что он давным-давно смотрел на меня. Такое разве скроешь от мужского взгляда. И уж коли полюбил, так значит, мила была и такая?.. Все так. Но сейчас я вопреки всему отчаянно страшилась, что, познав наяву, он огорчится, хотя бы никогда и виду не подал.       Я зажмурилась, неровно дыша, и вдруг ощутила некое движение воздуха.       Минуло мгновение, потом другое…       Я приоткрыла глаза — он присел на корточки, коснувшись одним коленом пола. Смотрел на меня молча и ждал…       И было в этом спокойном, уверенном ожидании что-то, взволновавшее меня пуще прежнего. Неумолимая, пугающая, и столь же манящая неотвратимость…       Он осторожно разомкнул мои пальцы, крепко сжимавшие его запястье. Все так же молча, глядя в глаза, медленно отвел мою руку…       Я судорожно сглотнула и сумела-таки кивнуть. Будто в омут с обрыва шагнула.       Он снял с меня черевики. Потом шерстяные чулки… Теплые мозолистые ладони коснулись моих ступней, огладили каждую, поставили наземь. Солома покалывала под босыми ногами.       Его руки обняли мои лодыжки, погладили, согревая, и медленно заскользили наверх, все выше поднимая подол рубашки.       Никто еще не касался меня здесь, и, впервые познав эту ласку, тело ответило знакомым радостным теплом, похожим на боль.       Выше на бедрах его руки неожиданно замерли. Он будто давал мне потребное время приготовиться к тому, что сейчас должно было произойти. Собраться с духом… Или себя сдержать хотел?..       Я чувствовала, как мелко дрожат ноги. Мне не было холодно. Его ладони были так горячи.       Я снова зажмурилась… и, уже желая поскорей приблизить неотвратимое, положила руки поверх его. Выдохнула… и сжала пальцы, окончательно вверяя себя ему.       Он услышал мое молчаливое согласие. Поднялся на ноги одним плавным движением.       Медленно, будто в забытьи, я подняла кверху руки, помогая ему снять с меня рубашку. Серебряный торквес, лежавший прежде поверх ткани, сразу захолодил шею.       Волосы упали на голую спину, скользнули по плечам, защекотали между лопаток. Прохладный воздух быстро окутал обнаженную кожу от лодыжек до самых плеч, и дрожь волной прокатилась по всему телу. Еле слышно прошуршала ткань, упавшая на постель. На мне остался только пояс, что невесте перед свадьбой надевают на голое тело. Вплетена была в тот поясок самая первая выпряденная мной в детстве нить, надежный оберег против всякой нечисти… Всякая мать сберегает ту нитку до времени, покуда дочь не станет невестой.       Его дыхание стало глубже и чаще. Без труда развязался хитрый узел, и поясок был снят… Нагой и вовсе беззащитной предстала я перед ним. Начала было дрожать, но вовремя пришла спокойная мысль: кого боишься, глупая, мужа любимого?       Он легонько потянул меня за плечо, и я чутьем поняла — желает, чтобы спиной повернулась… Я не успела подумать, зачем надобно. Послушно переступила с ноги на ногу.       Жесткие ладони обняли мои плечи, не спеша огладили спину, и тело отозвалось, будто пробудившись ото сна. Само потянулось за его руками, заныло, прося ласки…       Он осторожно отвел волосы с моей шеи. Горячее дыхание опахнуло кожу, и я дернулась, ахнув в изумлении, — так судорогой прошило от макушки до пят, когда он прижался губами к потаенному месту, что под волосами пониже затылка, сокрытому ото всех и принадлежащему только мужу.       Сильные руки обвили, прижали крепче. Стоном простонал он по-галатски мне в шею…       Разум мой туманился. Колени подгибались и дрожали. Трепеща, я ухватилась за него, будто могла упасть.       Он поднял меня на руки, целуя, уложил на постель. Обнаженной спиной я утонула в пушистом меху одеял…       … И было жаркое смущение, и нега.       Незнаемое прежде блаженное тепло внутри…       Его руки, творящие со мной волшебство…       Жестокое тело в моих обьятиях. Любимые уста…       Его особенный, дурманящий запах…        Сплетенье рук, дрожь и трепет…       Одно дыхание на двоих.       Мучительное и сладкое томление, и требовательный зов.       И жажда, которую только он и мог утолить…       Он взял меня так бережно. Как мог, стараясь облегчить неизбежную обиду телесную, без которой ни одна жена не становится принадлежащей своему мужу.       И пролилась кровь, освящая и скрепляя перед Богами единение телесное двух начал — мужского и женского, рождая нас в новую жизнь.       Умерла девушка и родилась мужняя жена. Отныне я принадлежала ему вся без остатка, а он — мне.        И первая боль утихла, растопленная его всепоглощающей нежностью. Смытая бесконечной любовью, что обрушилась на меня неудержимым потоком и затопила с головой нас обоих.       Я задыхалась и плакала от распирающего грудь невыносимого, щемящего счастья. Казалось, сердце не выдержит, проломит ребра, выпорхнет птицей и полетит…       И мир свернулся в тугой радужный вихрь, и я ослепла, растворилась в нем каждой частицей своей плоти…       … А потом он снова обнимал меня, так крепко и нежно. Будто хотел укрыть собой, держать у сердца и больше никогда не отпускать. И я была птенчиком у него под крылом.       Я спрятала лицо у него на груди, прижалась всем телом, обняла и затихла…       Большая ладонь накрыла мою голову и медленно гладила по волосам.       Я качалась на зыбких теплых волнах и уплывала вместе с ним в безмятежную лазоревую даль…