Soukoku Alphabet

— Долгой жизни вам, Ваше Высочество! — доносятся со всех сторон учтивые голоса, полные истинного, неподдельного восхищения. Да и то — вполне объяснимо! Как еще они могут смотреть на посланника божьего, благословленного и луной, и солнцем, и яркими звездами, что, взглянув вниз на землю столько лет назад, сразу же приметили наследника королевской семьи. Все правильно, все так, как и должно быть. — Пусть длятся вечность ваши годы! — благочестиво желают слуги и гости, склоняя головы все ниже и ниже, но даже это — не лесть, традиция, жить с которой не более чем судьба. Улыбка маленького Принца освещает тусклую залу, не нужно здесь лишнего света, пронзительного и яркого, до того больно слезятся от него глаза. Не нужно — ничего не укроется от пытливого, внимательного взгляда. Маленький Принц еще так юн, еще так наивен для своих лет, но скоро, уже совсем скоро о нем заговорят миллионы, заговорят и запомнят, как запоминали только самых лучших, самых достойных. Но даже сейчас никто не посмеет усомниться — конечно же, их Принц войдет в историю. А иначе и быть не могло. — Вы слишком устали, Ваше Высочество! — ахают нарядные придворные дамы, все сплошь — как с иголочки, изящные куклы. Но лицами — совершенно, абсолютно одинаковы. Кажется, всего несколько ночей назад видел маленький Принц кого-то похожего в своих снах, видел, но не сумел запомнить толком тогда, а теперь — образ незнакомки с ласковыми руками видится всюду, куда только не опускается усталый взгляд. Но Принц не позволяет касаться себя. Он не так уж и слаб, он сильный, как и те, кто были до него, как и те, кто пойдут после, пока неизвестные, неназванные, не успевшие взрастись под дланью маленького Принца — будущего великого Короля. — Вам, наверное, ужасно скучно с нами! — вопрошает кто-то из музыкантов — камзолы их расшиты золотом и нотами, тонкими, звенящими будто бубенцы с каждым пружинистым шагом. — Не желаете ли позвать Шута? Как кстати, думает маленький Принц и улыбается, удобнее мостясь на своем высоком троне. Улыбается, совсем не помня, чем чревато появление Шута в его роскошной зале. В его, только ему принадлежащем мире. Но Шут появляется вместе с дверным скрипом — смешной, нескладный и длинный, такой тонкий, что и одного легкого взмаха топора палача хватит, чтобы под порывом ветра тело его разлетелось на две половины. — Кажется, ты опять заигрался, а, Чуя? — говорит он, невежливо и громко. И весь идеальный, такой прекрасный мир в единый миг разлетается вдребезги. Замирает бесконечным множеством цветных осколков у ног маленького Принца — только-только вспомнившего, что на деле-то он не более чем заурядный человек. Не более чем Накахара Чуя, самый обычный ребенок, так не вовремя, не кстати заигравшийся. Пусть даже и взращенный в стенах Портовой мафии. Стыд жжет щеки больнее тяжелой ладони, и Чуя быстро спрыгивает с библиотечного стола, минуя составленные на полу пирамиды книг. Быстро одергивает плащ Исполнителя, большой, длинный и, конечно же, чужой — сестрица Кое наказала доставить его из прачечной как можно скорее, но… — Твое бы рвение, да в здравое русло, — кривится в ухмылке Дазай Осаму, уродливо в тусклом свете ламп. Густые тени, еще недавно казавшиеся Чуе учтивыми союзниками, искажают его лицо до безобразной маски. Такую и в самом деле мог бы надеть Шут, натянуть поверх улыбку или слезы, проклятый лгун и обманщик, с напускным равнодушием шутящий о смерти и вечности прямо у ног маленького Принца. Казнил бы его тот, о, точно-точно казнил, мстительно думает Чуя, под чужим, насмешливым взглядом разглаживая малейшие складочки на плаще сестрицы Кое, а затем и без какой-либо помощи расставляя по местам тяжелые, но такие чудесные книжки — гораздо более манящие своим содержание, нежели тусклая реальность. Вот бы и в самом деле стать однажды таким героем. Вот бы и в самом деле исполнить хотя бы одну свою мечту. Да даже избавиться от проклятого Шута, вечно следующего за Принцем-Чуей по пятам, вечно кривящего в след раздражающие рожицы, притворно, как будто из мести. А значит — Чуя в праве ответить тем же! — Моя бы воля, — пробормочет он после в спину Дазая, так тихо, что сам не расслышит собственного голоса — всего лишь одна из мыслей, оставшихся неозвученными, неузнанными никем. И, наверное, к лучшему, — и тебя давно бы не было. Чуя не заметит, как дрогнет следом всего на мгновение идеально-прямая спина Дазая. Но о мыслях и словах своих долгими годами после будет жалеть так, как не жалел ни о чем в своей жизни.