Soukoku Alphabet

Пальцы так долго лежат на дверной ручке, что уже неприятно вспотели, а Осаму лишь размазывает скользкую влагу под ними нервными, неуверенными движениями. В комнате, что он собирается покинуть, спит Чуя — больной, изможденный, совсем обессиленный. Чуя, которого он недолжным образом прикрывал, которого так приятно было выводить из себя бесчисленными подколками. Было. Как было горестно, хоть сказать об этом вслух Осаму бы никогда не посмел, видеть, как способность разрушает Чую. Всякий раз, когда это нужно для дела. Созерцать, обливаясь всякий раз изнутри страхом, таким же липким, как теперь пальцы, что однажды придется смотреть, как Чуя погибнет. Нелепой и страшной смертью, от которой не сберечь одним простым лишь касанием. Которую не остановить, как не вышло отсрочить уход Одасаку. Осаму не станет. Даже, если без этого жизнь Чуи и станет короче. Он просто не может. Стоит лишь закрыть дверь, так он решил, и чувства, такие нелепые, такие ото всех затаенные, останутся тут, в старой жизни, страшной, как дурной сон, темной, как свернувшаяся артериальная кровь. Без ярких, так радующих иногда пятен синего и ярко-рыжих цветов. Нужно лишь сделать шаг, приложить усилие, закрыть дверь. И за ней останется, Осаму уверен в этом, и часть страдания от своей никчемности, некомпетентности, неумения выражать чувства так, чтобы их понимали. Пусть человек, с которым он пил, ел, бился бок о бок, спиной к спине, человек, который не считается даже другом, но стал слабостью, пусть он остается за дверью. И когда откроет ее сам, пусть поминает лихом, пусть ненавидит, словно и не было ничего из того, что связало их узами крепче кровных. Что сделало их сообщниками, партнерами, особенными друг для друга людьми. Любовь ослабляет. Особенно, если ты, такой дерзкий напоказ, совсем не уверен, что твоя — взаимна. Этот важный урок Осаму усвоил давно. А он такой сильный на самом-то деле, уж что-то, а это никто не посмеет оспорить. И остаться в живых. Только Чуя разве что. Просто, из вредности. Так почему же все недостает силы захлопнуть чертову дверь?! Это как выстрелить, как резко захлопнуть книгу, как смять пустую уже банку из-под напитка. А рука словно закаменела. Чертов Чуя, ну почему, почему, все остальное, кроме него бросить проще? Много, много проще?! Это нечестно с его стороны, быть тем, за кого Осаму цепляется, это даже достойно мести. Мало просто его оставить навсегда, нужно еще подсолить ему. Чтобы помнил. Чтобы ненавидел сильнее, чем уже говорит. По-настоящему пылко. Чтобы больше не думал сам открывать дверей, за которыми спрячется от него Осаму. Что там можно придумать? Что он любит? Тачку свою, много раз говорил, что она лучше и ценнее его, Осаму жизни. Пусть исчезнет чертова груда металла. Пусть исчезнет это скорбное чувство внутри, что заставляет теперь колебаться! По губам Осаму пробегает улыбка. Слабая, но он с усилием поднимает уголки рта. Он упивается новой мыслью, а пальцы мелко дрожат на ручке. Такой нагретой уже теперь, почти такой же жаркой, каким много раз бывало тело обессиленного Чуи в руках, когда Дазай, сам едва держась на ногах, нес его подальше от места боя. Пусть этот жар тоже останется за дверью навечно. Вместе с прикосновением, что Осаму неизвестно почему позволил себе на прощание — мягким, похожим на неприкрытое пламя волосам, долгое, почти нежное. Позволил, ни на секунду не допуская, что весть о том, что Осаму уходит из мафии, Чуя услышит от него прямо в лицо. Ведь, возможно, тогда он обрадуется! А на это Осаму смотреть не станет. Он просто не сможет. Ведь если лицо Чуи озарится искренней радостью, Осаму будет раздавлен изнутри, без шансов вернуть самоуверенность. Без всякой надежды на то, что он попросту не идиот. Так пусть Чуя гарантированно поплачет сегодня. Не о нем, так о любимой машине. После того, как закроется дверь — будет уже все равно. Главное, что день этот станет для него, дурака, печальным. Ведь, ощути он то, что Дазай тревожно и тепло погладил его по волосам, кто знает, не последовало бы за тем, если бы реакция оказалась того достойной, предложение закрыть дверь вместе? Осаму переступает через порог и дергает ручку — экспрессивно, с излишне громким, нарочито-оглушительным стуком, словно в тайне надеясь, что тот разбудит Чую, и тот своим окриком попытается вернуть его обратно. Но удаляясь, слышит лишь скрип, возвещающий, что дверь отпружинила. Что та все равно не закрылась.