Shin Soukoku Alphabet

Тяжелые ворота распахнуты пред ним почти что приглашающе — разведены широкие дверцы, резные, изящные, дрожат их прутья словно живые, изгибаются опасливыми тенями, будто и не железо вовсе, а… Ацуши одергивает себя, сглатывает тяжело, приводя в порядок мысли. Нет, не ворота это вовсе, не железо — зубья. Позволишь хоть одному из них коснуться тебя, зацепиться за одежду или плоть и тогда — все, пиши пропало, как сказал бы Дазай, если б был рядом. Но его — нет. Есть лишь Ацуши. Единственный — опять, в очередной чертов раз! — кто способен остановить катастрофу. Пусть даже причиной ее и стал его собственный, такой ненавистный, но, вместе с тем, ставший уже необходимостью враг. Быть может, именно поэтому Ацуши сейчас так больно — больно смотреть перед собой, больно дышать воздухом, что тянет из приветливо раскрытых прутьев. Больно осознавать, что это — только это в итоге осталось от человека, звавшегося когда-то Акутагавой Рюноске. Эспера, которого однажды поглотила собственная способность. Ацуши больно. Обидно и горько, потому что слова, те самые первые, гордые и надменные, произнесенные в первую их с Рюноске встречу, до сих пор звучат в голове. Никому не подвластна мощь такого дара, всеядного, всемогущего, способного даже человеческую конечность оторвать за один короткий миг. Но кто же мог знать, кто мог поверить, что такой покорный чужой воле Расемон однажды решит избавиться от того единственного звена, удерживающего и сковывающего его в этом мире. Избавиться — не убить, опасливо напоминает себе Ацуши и делает шаг. А за ним — еще и еще, напрягая всю свою силу воли, чтобы в последний миг не одуматься, не сбежать, как настойчиво твердит сейчас подсознание, как вторят ему собственные инстинкты, ожившие от близкой, неотвратимой опасности. Но Ацуши не внимает им. Он помнит, как молчал Дазай на мольбу о помощи. И как отказал, намекая, что здесь одними его усилиями справиться не удастся. Потому что это — не способность. Это — тюрьма. А если так, если в самой ее глубине, темной и страшной, наполненной бездонной, неиссякающей чернотой, и в самом деле находится Акутагава, то Дазаю до него не добраться. Не в его это силах. Но зато — в силах Ацуши. Не впервые добровольно решившего рискнуть всем ради человека, потерять которого означало бы потерять себя самого. Боже, услышь это сам Акутагава, то не поверил бы. Не поверил, а потом — и ударил, хлестко и больно, до алых точек перед глазами. Ацуши даже стерпит это в следующий раз. Подставится, не собираясь отклониться — пусть лупит! Пусть делает все, что пожелается, Ацуши выдержит, он ведь способен на столько многое, пока грудную клетку сплошь распирает от настоящей, неподдельной радости. Ацуши выдержит, потому что залог этому слишком, неоправданно высок. И потому что — это будет у них. Обязательно, скоро будет. Вдыхая поглубже пьянящего, как никогда пахнущего Акутагавой воздуха, Ацуши ныряет в черноту. И широко распахнутые резные дверцы врат Расемона надежно смыкаются за его спиной.