Shin Soukoku Alphabet

Дазай-сан высказал в лицо, растягивая в снисходительной улыбке губы, что у мальчика-тигра способность гораздо лучше, чем у него, Рюноске. Много лучше. О, в какой обиде, в каком смятении пребывал Рюноске, услышав эти слова! Лучше бы был прямой удар по лицу. Лучше бы — рана, нанесенная в спину, подлая и неожиданная. Рюноске тогда показался себе куском стекла, неожиданно разлетевшегося на столь большое количество крошек, что даже его Расемону пришлось бы хорошенько потрудиться, чтобы подобрать каждую. Но, в понимании Рюноске, Дазай-сан никогда не мог ошибаться, и то стало самым горьким, самым ранящим моментом. Право же, лучше быть способным исцелению собственных ран, к избавлению от повреждений, болезней и немощи. Рюноске к подобному не приспособлен по своей природе эспера. Он вообще мало к чему пригоден, так ведь? И если откинуть в сторону гордость, разоблачиться от нарядов — плаща, сорочки, брюк, белья, носков, обуви, — что останется? Мрачный, излишне худой человек, чьи частые шрамы похожи на рыбацкую сеть, впопыхах накинутую на голое тело. Нельзя забывать, что Дазай-сан, у которого — Рюноске-то знает, ведь многие из них получены при его присутствии, — отметин на коже не меньше, ценит лишь тех, чья кожа совершенно чиста. — Как это приятно… — немного сконфуженно шепчет тигр, пока Рюноске пальцами изучает шрамы от ожогов на его животе. Несмело, осторожно. Наверняка — ласково. И сам в ответ гладит застарелые шрамы, так трепетно, словно те — дорогостоящие украшения. Жар заливает лицо, и Рюноске настолько задет, что готов драться, но плащ, воссоздающий Расемона, сейчас на вешалке, а руки и ноги почему-то столь слабы, что неспособны ни на что, кроме до странного нежных, тягучих движений. Рюноске молчит. В конечном итоге, ему и самому приятно. Он всегда думал, что неспособен быть интересным кому-то. Только не он, по своему мнению, скучный как изнутри, так и внешне, если совсем все снять. Это настолько мучительно больно — обнажать не тело, а то, что сокрыто внутри, и Рюноске весь подбирается, лишь когда тигр делает глубокий и жадный глоток заваренного им чая. По всем правилам, по следованию древней науке, в этой чашке будто растворился он сам, те все чувства, которые никак нельзя высказать вслух. Тигр восхищенно жмурится и говорит: — Это лучше всего на свете. Как же это!.. Весь его вид выражает восторг. И Рюноске несдержанно заносит руку, чтобы ударить по макушке, но пальцы, почему-то теряя твердость, лишь мягко вплетаются в чужие волосы. Ну, еще бы, откуда тигру знать тонкости. Сам не понимая, зачем, Рюноске начинает объяснять. Его голос, поначалу такой неохотный, крепнет. — Так интересно, — искренне откликается тигр. И Рюноске снова краснеет. Нужно бы указать, насколько его знания и опыт превосходны, но Рюноске не делает этого, поскольку ему вдруг невообразимо приятно. Таким, как он, — это видно по всему, по отчужденной манере, по нарочитой холодности повадок, — не светят вторые свидания. Ну кто захочет второй раз окунуться в темную бездну, такую, в которой можно лишиться всего: здоровья, жизни, своего драгоценного времени, не получив и намека на оправданность. Разве что только тот, кто умеет исцеляться! — Надеюсь, что в следующий раз… смогу сам заварить хоть немного похожего чая, — говорит тигр. А по лицу его льется румянец, и пальцы несколько нервно комкают простыню, которой он едва прикрыт. — И еще… Тигр смолкает, а Рюноске читает в этой недомолвке, что он хочет еще, еще и еще гладить его тело, совсем вроде отталкивающее. Но для тигра — нет, раз он уверенно и смело тянет к нему руки. И Рюноске лишь прикрывает глаза, позволяя им сомкнуться вокруг своей талии, притянуть ближе, позволяя горячему дыханию проходиться по самым сокровенным шрамам на торсе. От этого где-то в гортани, где-то в нутре рождается ощущение, словно он сам только что глотнул лучшего, ароматного, почти пьянящего чая из щепетильно собранной коллекции. Это просто невероятно, хотя нужно бы сказать, чтобы тигр отвял, чтобы больше никогда не смел… Но слабые пальцы ползут к нему на спину и гладят ее, как огладили бы бездомную кошку. Несмело, но, вместе с тем, совершенно искренне, с той прикидкой, а могла бы она стать своим, домашним любимцем? Кожа под пальцами, гладкая, шелковистая, нежна, как была бы шерстка. Эта нежность отчего-то почти смывает собой обиду за сравнение способностей, зависть, боль от причиненных когда-то увечий, все-все, оставляя лишь этот момент, в котором Рюноске — теперь. Живущий лишь в себе настоящем, совершенно лишенном темного прошлого, а лишь купающийся в ласке, совсем как иные, интересные, красивые и счастливые в своей успешной жизни люди. Черт, Рюноске почти готов согласится, что у тигра есть хороший дар — делать тепло. Но признать это вслух он пока что еще не готов. Правда, нельзя исключать, что вскоре он все-таки сделает это.