Чернильные пятна.

Стайлз        Пусто. С такой мыслью просыпаться каждый день тяжко, но Стайлз справляется. Думает об этом, когда заправляет уже остывшую кровать, думает, когда ест холодный бутерброд и ждет, пока кто-нибудь нальет горячий чай в кружку с незамысловатым узором — любимую, но пусто . На кухне, в зале, с выключенным телевизором, в спальне, на чердаке и даже в подвале —        Стайлз знает, он проверял, — пусто. В душе, там, за хрупкими ребрами, злыми прутьями, окутывающими сердце, прорастает глупое пусто . Оно длится давно, еще со смерти матери, но шесть месяцев назад резко обостряется — отец попадает в психиатрическое отделение.        Погружаясь в свои мысли, Стилински пропускает момент, когда Скотт распахивает двери и влетает на кухню. — Как жизнь? — он улыбается во все тридцать два, хлопая по плечу.        Стайлз морщится — с Джексоном недавно повздорили, еще не зажило. Потом улыбается немного криво. Он вообще-то очень благодарен Макколам: Скотту - за то, что не делает из мухи слона — поддерживает, не стараясь пересечь черту дозволенного, а Мелиссе за то, что приютит всегда, но не ограничивает: "Хочешь домой? Окей, только не забудь поесть!". Макколы, по его мнению, весьма странные, сами себе на уме, от этого не менее любимые. — Портфель собрал? — Скотт щурится, прикрывая глаза от утреннего солнца. — Через пять минут мы должны быть в школе, а ты еще не поел!        Возмущение, вообще-то, притворное, как и улыбка Стайлза, когда они все-таки успевают на последние пятнадцать минут биологии. Мисс Мартин недовольно хмурит идеальные брови, передергивает плечами, но сесть разрешает. Сейчас мало кто злится на Стайлза. Жалость - страшная штука.        Маккол что-то щебечет под ухом, пихает в бок и смотрит своими невозможными, преданными-преданными глазами ровно до того момента, пока в класс не входит Эллисон. Она улыбается, обнажая милые ямочки, садится рядом и здоровается со Стайлзом. Тот кивает в ответ, стараясь не смотреть, как друзья переплетают чистые руки. Чистые, без знаков, времени или ещё какой-то несуразицы.        Это пугает, серьезно пугает. У Стайлза, как и у большинства сверстников, на руке клеймо от самой природы. Он безумно рад, и за Скотта, и за Эллисон. Только не рад тому, что людьми вокруг руководит какой-то глупый, выжженный на коже грубыми чернилами, знак. Бесконечность на руке сменяется цифрами, когда впервые встречаешь своего соулмейта. Скотту и Эллисон повезло год назад — встретились, а через семьдесят два часа клялись в любви друг другу. — Хэй, — Джексон резко пихает к шкафчикам, — смотри куда прешь. — Сам смотри, — плюется Стилински, отпихивая грузную тушу, - развелось козлов невидящих, дома тогда сидел бы.        Ему это жизненно необходимо — прийти домой с новыми синяками и кровоподтеками, с пустой головой — так легче. Стилински давится слюной и мыслями, когда Джексон прицельно бьет в солнечное сплетение. Воздух из легких вымывается со скоростью необъятного желания ударить в ответ. Он видит «уиттморовскую» ухмылку, и разбить бы ему зубы, а себе костяшки в кровь, только Скотт появляется вовремя и поздно. Вовремя, потому что в этот же момент из класса математики грациозно выплывает Лидия, поздно, потому что у Стайлза, вообще-то, уже костяшки в кровь, и губа лопнула. — Уймитесь! — рычит его друг, прикрывая Стилински и отпихивая Джексона.        Где-то, хмурясь, стоит Эллисон, довольная тем фактом, что этот герой — её парень. Воздух в легкие не спешит возвращаться, потому что Мартин подходит к ним, улыбаясь чуть насмешливо, откидывая свои клубничные, до блистательности, волосы. — Привет, — она обнимает Джексона, протягивает руку Скотту и целуется в щечки с Эллисон, совершенно игнорируя Стайлза.

***

       Опасно находиться среди людей, но чувствовать себя одиноко, а еще опаснее — привыкнуть к этому. Стайлз усмехается, когда встречает эту фразу в очередном учебнике психологии, который взял для ознакомления. Читать его не хочется от слова совсем, только есть такие слова: надо и необходимо.        Мысли перескакивают с кочки на кочку, с одного предложения на другое, с картинки на картинку, цепляясь за название какой-то очень замудренной главы: Глаза — зеркало души. Стайлз не согласен с этой литературой вовсе.        Опасность — это не быть одиноким, это необходимость в общении, потому люди, как гиены, жаждут новых историй, как те - кроваво мясо, чтобы поживится с чужой беды. Строят из себя таких заботливых, улыбаются и машут ручками, мол, присаживайся и рассказывай о проблемах, мы выслушаем и поможем.        Глаза — не зеркало души, а простой человеческий орган зрения, потому что, если бы по ним можно было хоть что-нибудь понять, то Стайлз и не ломал бы голову над тем, почему Лидия старательно прячет глаза, а вечером прижимает к скрипучей кровати, пробираясь холодными, тонкими пальцами под футболку.        Она словно амфетамин — заставляет забыться, медленно погибнуть в ощущениях и вызывает опасное привыкание. У Стайлза от неё кожа мертвецки бледная и синяки под глаза. Лидия и опасность — синонимы. — Ты, кажется, чертовски устал, — говорит Скотт, приземляясь на соседний стул. У нас сегодня вечеринка, говорит. В честь Эллисон, говорит. Говорит, но не спрашивает — хочет ли Стайлз прийти, потому что знает — придет. Придет, достанет дешевый алкоголь, подерется с Джексоном и будет признаваться Лидии. — У вас же ничего и не было никогда, — смеется, откидывая голову. — Ну да, — пожимает плечами Стайлз, избегая почему-то взгляда, и уточняет время — к отцу пора бы сходить.        Насчет отца, вообще-то, безбожно врет. У него от огромного и мрачного здания, с темными провалами вместо окон и кривой надписью « Психиатрическая клиника № 4 », коленки подгибаются, и во рту сухо становится. Стайлз сомневается, что когда-нибудь у него хватит смелости зайти хотя бы на порог.        Лидия приходит за два часа до вечеринки, а Стилински успевает отправить Скотту смс-ку: Все, я пошел, пожелай удачи :)

***

— Привет, — пьяно и тягуче кричит Стайлз. — Вечеринка еще не началась, а ты уже в хлам, — недовольно отвечает Маккол, хмурясь, потому что лицо Стайлза искажается, — нет, только не это, пож… — только поздно уже, слабый завтрак Стилински мгновенно оказывается на кроссовках.        Сам Стайлз стоит, сгорбившись, рядом Эллисон что-то пищит, и неожиданно ему на голову выливают ведро холодной воды. В голове резко проясняется, и взгляд, немного мутный, останавливается на кроссовках Маккола. — О черт, — шипит Стайлз, — извини, бро, я правда не хотел. Снимай, я почищу.        Скотт хмурится и мягко отталкивает Стилински туда, где количество народа немного меньше. — Ты не был у отца, — как бы оповещая, произносит Скотт, заглядывая в глаза напротив.        Стайлз закусывает губу, — совсем забыл, что Меллиса работает в той же больнице, — и по волосам неряшливо ведет рукой. — Завтра вместе сходим, — Маккол улыбается, хлопая по спине. Думает, что помогает, что Стайлзу легче от этого станет.        Стилински и легче, но только оттого, что Скотт не требует объяснений. Коленки уже начинают дрожать, а сердце выписывать пируэты. Маккол уходит, а Стайлз наконец узнает повод гуляний: Эллисон, такая молодец, сдала тест, к которому готовилась все лето, по ненавистной истории. Лидия ухмыляется ему украдкой и тут же целует Джексона в шею, закидывая бледные ручонки на мощную шею.        Стайлз все еще ничего не понимает, и внутри все также бесконечно пусто.        У Мартин, вообще-то, как и у Джексона, стоит отпечаток-клеймо, но они все такие современные и в соулмейтов не верят, как и Стайлз в Лидию. Только позволяет её губам прикоснуться к своим, только ведется на клубнично-ванильный запах, только оказывается прижатым к очередной горизонтальной поверхности, а так нет — не имеет с ней ничего такого.

***

       Стоять с закрытыми глазами перед психиатрической клиникой — не самое хорошее, что делал Стайлз в своей жизни. Он, кажется, не делал и вовсе хорошего. Ветер, с песком и запахом безнадежности, то хлещет в лицо, то мягко, едва-едва , касается кожи. Туда, в здание, полное человеческих мук, входят люди с улыбкой на лице, а выходят очень растерянные. Стайлзу терять-то особо нечего — улыбка неестественная, натянутая на опухшие губы, — снова Джексон, — только все равно страшно. — Ну, ты чего? — Мелисса тепло подталкивает его в спину и растягивает губы в улыбке, какую ежедневно дарит клиентам. — Все будет хорошо, он действительно ждет тебя.        Стайлз хочет верить, хочет так же тепло улыбнуться, легко войти, обнять отца и выйти тоже с улыбкой. Но все рушится, не успев начаться. Эта идея не кажется Стилински хорошей. Потому что он помнит все, как будто еще вчера уклонялся от презрительного взора и прятал порезы от осколков. Потому что херня все эти соулмейты, потому что он не хочет сойти с ума, не хочет ненавидеть кого-либо, не хочет найти и потерять что-то значительнее, чем воспоминания о счастливых днях.        Только вот, все же, открывает двери, потому что никто не спрашивает, чего он хочет. Открывает, и желание закрыть сразу же активируется в сознании. Скотт хватает его под руку и ведет в вестибюль. Маккол здесь как рыба в воде — все знает, все покажет, и, кажется, его совсем не волнует наполненный болью взгляд и мелкие попытки вытащить руки. Он словно не видит, что все сумасшедшие, что еще чуть-чуть, и Стайлз останется здесь навсегда, потому что крыша уже дала первый толчок. Рука Скотта исчезает, и сам он весь испаряется — вот только что был, а сейчас уже и след простыл. Стилински неуверенно жмется, замечает хмурого мужчину за стойкой и берет себя в руки. Легкая ухмылочка, вместо опущенных уголков губ, наглый взгляд, с озорными огоньками, и четкие, до боли, движения. — Стайлз Стилински, — зачем-то говорит он, хотя паспорт открыто лежит перед носом Хмурика.        Пока тот вписывает его, Стайлз осматривается, замечая картины на белых стенах, жмурит глаза, активно размахивая головой, и пропускает момент, когда мужчина протягивает ему такой же белый талон с его именем. Стилински читает его шепотом, когда девушка ведет его к палате с номером «28». Стайлз замирает, увидев её взгляд прежде, чем тонкая рука опускается на стерильную, белую ручку. Он сжимает картонку в руках, которые взмокают мгновенно, но кивает. Стайлз расчесывает кожу, пока дверь со скрипом отходит в сторону. У него глаза распахиваются, и слезы уже на подходе, а истерика не за горами. — Стайлз… — испуганно шепчет его отец, лежа на подушках.        Выглядит он немного лучше, чем прежде. Джон хлопает по стулу рядом и улыбается медсестре. У Стайлза в душе все обрывается, ломается, скребется и рушится. Остается только гулкий ритм сердца и все еще безнадежное пусто .

***

       С Джексоном, оказывается, курить можно. Он, оказывается, не такой уж и мудак. Только все равно мажет по скуле, словно так, на будущее. А потом смотрит во все глаза и молча протягивает свои дорогие, излюбленные, сигареты. Стайлз кашляет до слез, которые скатываются по невысохшим, мокрым, дорожкам на щеках. Жилистые пальцы дрожат на ветру, и эта осень уже не такая теплая, как была утром.        Они сталкиваются случайно — Стайлз вылетает из здания, игнорируя окрики Скотта, бежит куда-то, не оглядываясь. Ему бы просто спрятаться, забыться и отогнать все эти мысли с желанием сдохнуть физически — морально уже давно. Врезается в Джексона возле супермаркета: сначала начинает ронять извинения, собирая себя изнутри, а потом бьет наотмашь, прямо в нос. Джексон — мажет по скуле. Все счастливы, все могут разойтись. Только никто не уходит, и они продолжают буравить друг друга взглядом, пока Джексон не выпрямляется. Он уже равнодушно смотрит на Стайлза и пихает в руку сигарету.        Джексон не спрашивает, что случилось. Он прижимается к рифленой серой стене супермаркета так просто, словно делает это каждый день. Каждый день видит убитого внутривенно Стилинского, каждый день протягивает ему руку помощи, каждый день улыбается не так нахально, как может. — Это жесть, конечно, — хмыкает Уиттмор, скорее догадываясь о причине разлома Стайлза.        Стилински неопределенно пожимает плечами, вжимая шею — на улице вдрызг холодно. У него пальцы окоченели, и губы не разжимаются. Тонкая худи едва согревает, и он как-то сильнее жмется к Джексону. — Все же будет окей? — улыбается тот, а затем перехватывает его руку, касаясь пальцами запястья. — Тебе сегодня вдвойне везет.        Стайлз шипит, выдергивая руку, и только потом смотрит на неё. Если можно было бы умереть от удивления, то Стайлза прямо сейчас бы и похоронили. Раздраженная кожа, которую он драл своими пальцам от напряжения в клинике, медленно выводит бледно-голубые, изящные цифры. — Блять.