Не отринь меня

Глэдис занавесила старой юбкой маленькое окошко, чтобы свет из каморки не выходил на улицу и не привлекал к себе внимание всякой швали, которой на тесных улицах Нострамо было предостаточно. Она знала себе цену и вовсе не собиралась подхватить грязную болезнь или стать дешевой шлюхой, отдающейся за кислое вино на задворках трактира. В мечтах Глэдис видела себя на белых простынях. Неважно, где и с кем. Но простыни будут хрустящие, прохладные, без серых разводов, которые появляются от стирки в мутной воде из городских каналов. Они будут белоснежно-белые с вышивкой шелком по углам. На таких простынях ее рыжие волосы будут казаться пожаром. В городе, где жила Глэдис, было не принято загадывать свою жизнь на несколько лет вперед. Год, два, не больше, а лучше и вовсе просто мечтать, не думая о времени. Годы быстротечны, молодость и свежесть – скоропортящийся товар. Глэдис подняла руку и принюхалась. От ее подмышки пахло медовой сыростью, а вовсе не потом, как у дородных матрон, торгующих собой около рынка. Она знала толк в делах любви и вовсе не была глупой девственницей. Когда идешь, чтобы найти покупателя на ночь, надо пахнуть приятно, и волосы должны блестеть и струиться под рукой, а не застревать в пальцах комками и струпьями. А еще надо не забывать мыться. И не мутной водой, где плавают нечистоты, а холодной, от которой стынут зубы, из самого глубокого колодца. Она стоит дорого, но ее можно пить без всякой опаски. После бурной ночки Глэдис хватало денег на воду – и чтобы пить, и чтобы держать тело в чистоте. По здешним меркам она была уже совсем взрослой. Ее регулы наступили два года назад, и она познала страсть и мечты о белых простынях. Глэдис щеткой из конского волоса чесала свою рыжую гриву, матово блестевшую в неровном свете свечки, и мечтала… …Ворон ходил вокруг него, подскакивая и пританцовывая, и Яго не обманул ожидания птицы – изящный бросок, и вот уже черный гость долбит клювом лакомый кусок мяса. С давних пор Яго делился с воронами своей добычей. Желудок голодного мальчишки способен переварить даже гвозди, но Яго был разборчив. Тухлятину, крысиные тушки с копошащимися личинками и самих личинок он никогда не ел. Сказывалась природная брезгливость. С ним всегда было так, даже когда поблизости не было ничего, что бы он мог отправить себе в рот. Яго терпел до тех пор, пока не находил нечто пригодное в пищу. Ворон насыщался, а Яго нетерпеливо постукивал давно не стрижеными ногтями, выбивая ритм страстной мелодии, от которой становится жарко внизу живота. Его часто терзал иной голод, не зов бурчащего желудка, а голос плоти. Яго прикрывал глаза и видел ее, предел своих мечтаний – гибкую, темноволосую, ростом ниже, чем он сам - зачем ему оглобля или жердь? Над ним посмеивались, но не громко. Нож Яго внушал уважение к своему хозяину даже у самых отчаянных весельчаков. Однажды он встретит ее, пусть не сегодня и не завтра. И если голод плоти становился совсем нестерпимым, утолял его старым, всем известным способом, не опускаясь до жалкого пыхтения с развратной девкой из темных подворотен. И вот она точно будет дышать с ним в такт, и все его мечты сбудутся. А пока можно и потерпеть… Но сегодня речь не о нем самом. Яго нашел лакомый кусочек и приберег его для Призрака. Юноша бросил ворону остатки мяса и вытер руки о траву. Позже он сполоснет их в фонтане, а сейчас, сейчас он дождется Призрака, и они отправятся на особую охоту. Охоту на женщину… …Ночной Призрак притаился у окна, занавешенного темной ветхой тряпкой, и, не отрываясь, смотрел в маленький просвет. Яго выбрал лучшую, лучшую из всех, как и обещал. Призрак знал, что окно было занавешено юбкой, так делали все девки, которые поджидали к себе хозяина на одну ночь, донатора. Юбка была ветхой, и он без труда разглядел жемчужину, скрывавшуюся в этой убогой ракушке. Однажды Призрак нашел в реке такую. Она была грязная, покрытая водорослями и песчаными отложениями. Но когда он раскрыл ее, дух захватило от восторга. Гладкая, розовая мякоть скрывала в себе безупречную жемчужину. Он целый день не выпускал ее из рук, пока тело моллюска не стало издавать мерзкий запах тления. Призрак гладил жемчужину пальцами и языком, поражаясь ее мягкости и солоноватому вкусу. Прерывисто вздохнув, он вновь приник к окну. Яго не солгал, она была свежа, как цветок из сада архиепископа. И эти рыжие патлы, падавшие до лопаток. Он потрогал свои и вздохнул. Такие грязные, спутанные. Яго давно вертел носом, намекая, что не мешало бы Ночному Охотнику вымыться. Но он не хотел. Грязь и вонь были такой же защитой, как и балахон из кожи и перьев. «Она чистая, как рыбка в реке, попробуй ее на вкус. И пахнет приятно. А язычок…» Яго еще прищелкнул пальцами, как барышник, продающий скот и птицу. - Ты сам пробовал? – спросил он тогда Яго, пристально глядя в темные, как мокрые черешни, глаза Вороньего Принца. - Я? Нет. Ты же знаешь, я жду свою… В общем, ее. – И Яго с укоризной поглядел на него. – А вот тебе она подойдет. Должен же ты увидеть, как они устроены. Там. – И Вороний Принц сделал неопределенный жест рукой. - Я вспорол двух или трех шлюх, торговавших детьми, и выбросил их перламутровые внутренности на камни Нострамо, так что я знаю, что у них там. - Это совсем не то. – Яго мечтательно зажмурился. – Ты видел мясо, а я предлагаю тебе познать их иначе. - А ты сам? – Призрак недоверчиво прищурился. - А я связан и храню верность. Ей. – И Яго поглядел куда-то поверх головы Призрака. – Она будет только моей. И вот тогда… - Сведи меня к этой, рыжей. - Надеюсь, тебе понравится, и ты не перережешь мне горло. – И Яго засвистел что-то свое, прищелкивая в такт пальцами, а Призрак растворился в сумерках… …Глэдис смотрела, не отрываясь, на того, кого послала ей эта ночь. Он был огромен, нависал над ней, а еще пах, как пахнет лесная добыча с мокрым мехом и холодной кровью, вывалявшаяся в куче дерьма, чтобы отбить свой запах. Он был похож скорее на зверя в этих лохмотьях, и она поначалу испугалась. Но тот, кто его прислал, был опасен и щедр. Вороний Принц и его шайка были известны в этих кварталах. Они не оставляли свидетелей, лишь лужи крови и вспоротые освежеванные тела мерзавцев, насильников и воров. Таким не отказывают, а Яго к тому же был очень убедителен. Золотая монетка, оставленная им в задаток, говорила сама за себя. О Призраке слышали многие. По его следам пускали целые толпы убийц, но все безрезультатно. Их находили, прибитыми за ноги к ставням или подвешенными вниз головой, но никогда живыми. Призрак вершил справедливость, его боялись. И вот он стоит перед ней и смотрит. Глэдис утонула в его черных глазах без единой искорки света. Она сама сбросила свое тряпье и дала ему смотреть и даже трогать… …Призрак бежал сквозь тьму и ликовал. Тени, терзавшие его разум, отступили, смятенные волной желания и похоти, и это ему нравилось. Сегодня ночью он освободит землю Нострамо еще от троих. Они были позором, язвой на теле города, так он считал. Он залечит раны и уничтожит болезнь, подкинув трупы в притон, откуда эти мрази выползали на свет. Призрак вспомнил мягкость ее волос, застревавших в его неровных ногтях, и губы, которые зажгли и потушили пожар, превратив его тревоги в бодрящий дурман, бурливший в крови. Пятерых. Он убьет пятерых. Завтра он опять посетит Глэдис и насладится ею, как раковиной, скрывавшей жемчужину плоти… …Глэдис сидела в лохани и перебирала жадными пальцами монеты на ладони. У нее будут лучшие простыни, белые, как пух гусыни из птичника Его Преосвященства. Но как же он огромен, Призрак. Трудно найти такую женщину, которая сможет принять его всего, целиком. Глэдис сочувственно зацокала языком и улыбнулась, как довольная кошка. Огромный он или нет, но она не оплошала, и вот теперь, сидя в теплой воде, Глэдис счесывала с волос следы его страсти. Белые хрустящие простыни. Она купит себе одну уже завтра. А вышивка будет самой лучшей на зависть соседкам. Пусть их. С сегодняшней ночи она – собственность ужаса Нострамо, Ночного Охотника… - У меня есть новости, весьма необычные. Вот, прочтите это. – Рука дрожала, и сам наблюдатель переминался от нетерпения с ноги на ногу. – Такого еще не было, насколько мне известно, в других мирах и с другими сыновьями Императора. Торжественный спуск на планету был только вчера, а уже сегодня появилась первая новость, и весьма неожиданная. Они были особым отделом Имперских слуг. У них не было названия, лишь номер и отдельный сейф в архиве. Лорду-регенту было не досуг дать им отдельное название, хотя он и собирался, но все они находились под его юрисдикцией и подчинялись лишь Императору, Первому лорду-регенту Терры и больше никому. Его группу называли «наблюдателями», сам же он являлся главой их маленькой группы и носил восьмой номер. Ему было велено собрать все сведения о мире и о Конраде Керзе, Восьмом примархе с сумрачного Нострамо. - Ты лично проверил то, что записано в этих бумагах? Осознаешь ли ты значимость того, что я читаю? - Я сам видел, как примарх туда вошел, а затем вышел, пошатываясь. Я видел его лицо и знаю, что там произошло. Окно было прикрыто не полностью. – Говоривший нервно облизнулся и забегал глазами. - Выпей и отдышись, это взбодрит тебя. Бумага жгла руки и звала к действию, но сперва надо было позаботиться о сохранении тайны. Наблюдатель жадно пригубил напиток и со стоном рухнул. Два-три содрогания тела, пена на губах, и можно было быть уверенным, что больше он ничего никому не расскажет. Дело было слишком серьезным, чтобы оставлять свидетеля. Достаточно уже того, что были написаны эти бумаги. Сжимая листы в руке, он нажал кнопку вызова, и сервиторы выполнили свою работу, а Окто погрузился в строки, пытаясь осознать произошедшее. Ни один из сыновей Императора не был замечен за таким прежде. Варп разбросал их по разным мирам, они мужали и взрослели. Но чтобы вот так, с женщиной… Это была прекрасная возможность получить семя примарха для дальнейших исследований. При том, что Император лично запретил касаться этой сферы при освидетельствовании находимых сыновей, существовал негласный приказ на особый случай. То, что происходило сейчас с Конрадом Керзом, как раз и было особым. Иначе как? Да собственно говоря, представить себе, что можно попросить такое у примарха, вручить ему колбу и отправить в уединенную комнату – нет, ему еще очень хотелось жить. Однако он помнил – «получить и исследовать». Приказ исходил лично от Императора, и его следовало исполнить. - Кто она? Как зовут особь, с которой знается мой сын? – Звучный голос и свет наполнили каюту, обгоняя намерение Окто немедленно составить отчет. - Император… - Сидевший за столом со стоном упал на колени и почувствовал экстаз, заполнявший его, а также постыдную слабость. – Все здесь. - И он протянул исписанные листки в сторону нестерпимого для глаз сияния. Такая честь. Император посетил его лично. Окто переполнило чувство восторга. - Прекрасная работа, Окто. – Голос резонировал под черепом, даря восторг и причиняя боль своей силой. – Когда женщина выполнит свой долг, биоматериал доставь в мою лабораторию… …Она была среди тех, кого коснулся свет Императора, прилетевшего за своим сыном. Глэдис плакала от счастья и… разочарования. Ночной Призрак, нареченный Императором Конрадом Керзом, покидал покорное ему Нострамо и ее, Глэдис, чтобы отправиться в далекий поход нести свет Императора Человечества в чужие миры. Конрад придет к ней этой ночью, так сказал Вороний Принц. Но это будет в последний раз, как сказал ей неприметный человек, весь какой-то серый, словно линялые тряпки. Сын уходит с Отцом. А вот если Глэдис не оплошает, то ее жизнь на Нострамо будет обеспечена. Как бы ни так. Нострамо. Она вовсе не была наивной дурой. Стоит Конраду и его людям покинуть город, как она окажется беззащитной перед похотью других. Сотни грязных, немытых рук потянутся к ней, разорвут, втопчут в грязь на сером тряпье. А становиться жалкой подстилкой Глэдис не хотела. Она приняла предложение неприметного человека, но решила сыграть в свою пользу. - Ты веришь, что Император приведет Нострамо к свету? Город вечной ночи воссияет, согласно Его воле. - Верю, господин. Я не какая-нибудь и даже умею читать. Так что я должна сделать? – Глэдис внимательно слушала, пытаясь поймать взгляд этого человека. Но он постоянно отводил глаза. «Гнилое нутро» - подумала Глэдис, решив про себя, что такому доверять нельзя. - Нам, слугам Империума, нужно семя примарха. Мы знаем, что он ходит к тебе. Добудь его нам, и награда будет щедрой. И помни, то, что ты сделаешь, хочет сам Император. Возьми это. – Человек положил в ладонь Глэдис холодный стеклянный сосуд, совсем небольшой, но похожий на те, в которых подавали обжигающее горло пойло за столами знати. - Добудешь – убери в холод, но не слишком сильный, и сразу ко мне. - Что я получу взамен? - Золото, дом. Желай, Глэдис, но в пределах возможного. Император щедр к своим верным слугам… …Конрад Керз смотрел, как Нострамо исчезает в бесконечном пространстве Вселенной. Издали планета казалась черным бриллиантом, одним из тех, которым украшали короны властителей. Там, на Нострамо, у него была такая. И еще кольцо с одним единственным камнем, которое он отдал. Конрад Керз летел навстречу своей судьбе, которую видел в видениях, и которую было не избежать. - Пойдем, брат. Хватит мечтать о несбыточном. – Белая рука с изящными ногтями, так непохожая на его когтистую грязную лапу, легла на плечо Ночного Призрака. – Пора вернуть тебе облик, достойный сына Императора. Поверь, я знаю в этом толк. Его брат. Такое странное слово, волнующее. Он был красив, нет, он был прекрасен. Когда Конрад впервые осматривал сокровищницу, где архиепископ хранил награбленное, его не поразили горы золота и утвари, это все можно продать и раздать голодным. Его ударил в самое сердце витраж, на котором из вечности на него смотрел юный принц с волосами, словно сотканными из лунного света. Таким был Фулгрим, нереально прекрасным. Мужественным и при этом утонченным. А он… Казалось, он был тем самым зверем, которого юный принц попирал ногой, пленив в неравной схватке. - Конрад, тебя надо вымыть. Фу, какой тяжелый запах. - Зачем? - Хотя бы для того, чтобы зловоние не било мне в нос. Какой аромат ты предпочитаешь в это время суток? Розы? Нет. Это мы оставим для Севатариона. Мне понравился твой будущий легионер. Но вернемся к ароматам. Лилия? Слишком. Чересчур. - Глициния. – И Конрад мечтательно зажмурился и потянул носом. - Надо же, какой тонкий вкус. – Фулгрим похлопал брата по плечу и потащил за собой. – Глицинией обычно пахнет самое лучшее белье в самой изысканной спальне. В моей как раз такое, ты еще убедишься. Это сильный аромат, такой чистый и волнующий. Идем, Конрад, ванна ждет. А там и преображение. Отдавшись во власть брата, Конрад вспоминал… …Розовый язык верткой ящерицей парил, жалил, ласкал, успокаивал, возбуждал, вел к наслаждению и экстазу. Он пытался противостоять и протянуть удовольствие, эту сладкую пытку, как можно дольше, но она превзошла все, и он забылся в наслаждении. - Мое кольцо, женщина. Ты носишь его? – Он смотрел, как она льет на себя воду, стоя белыми ногами в старой, темной от времени лохани. Рядом с лоханью стояли три белых кувшина, купленных на его золото. Все они были наполнены теплой водой с особым ароматом, который окутывал саму Глэдис. В саду архиепископа росли такие цветы. Когда сильный ветер дул с гор, они лиловым дождем покрывали жирную, черную землю. Конрад любил лежать на их душистых лепестках, упиваясь пряным ароматом. С некоторых пор этот сад стал его собственностью. - Оно мне великовато, господин, но на цепочке будет в самый раз. - Так купи себе и носи. Глэдис подхватила монетку, брошенную Призраком, и хотела, было, привычным жестом спрятать за щеку, но удержалась и положила ее на одну из многочисленных полочек, заставленных всем, что необходимо на кухне. - Пока оно с тобой, твоя шкура будет целой, женщина. Жаль, если эту кожу исполосуют рубцы. – В мгновение он стоял рядом с ней, подавляя ее своим ростом, но Глэдис не боялась, а отдалась ласке его рук. Сегодня их последняя ночь. Она раздобудет все, что хотел серый человек, и будет богата… …Глэдис держала стеклянный пузырек с мутно-перламутровой жидкостью и размышляла, отдать или нет? Вот он, путь к золоту и свободе. Хотя… Призрака ненавидели и боялись, а о его связи с ней судачили от дворцов до подвалов рынка. Ее не трогали, пока, но что будет, когда Конрад покинет Нострамо? Кольцо? Что может сделать кусок металла? Только погубить ее, если она захочет остаться в городе. Призрака не только боялись, но и ненавидели. И никакое золото ей не поможет. И Глэдис решилась. Она легла на спину, согнула ноги в коленях и нутром приняла в себя содержимое пузырька, как принимала бы любовника. Чтобы дать семени дорогу и удержать его в себе, она скрестила ноги и подняла их вверх. Повитуха когда-то учила ее, что если хочешь понести, то надо делать именно так. Мужчины на Нострамо редко хотели детей. Или они не заботились о том, куда упадет их семя, или вовсе проливали его мимо цели. «Когда придет час – позаботишься о себе сама, девочка. Тогда и вспомнишь старуху и поставишь мне доброго винца и краюху хлеба». И вот, этот час пришел. А серый человек сделает, как она хочет. Хотят сливки – пусть возьмут и корову. Ей незачем оставаться одной на Нострамо, и она не останется… - Я не помню своего детства, professore. Совсем. Уже достигнув определенного положения, я пытался считать свои воспоминания из глубин памяти, чтобы хоть что-то узнать. Ничего. Ни малейшего проблеска. До определенного момента полная пустота, и только потом я помню себя и свой страх. Пожалуй, это было доминирующее чувство. Страх замкнутого пространства, если говорить точнее. Людей я не боялся никогда. – И улыбка варана расцвела на лице инквизитора Конрада Джарвиса. - Лабораторная крыса, инквизитор? Вы? – Фабий рассматривал Конрада Джарвиса с всевозрастающим интересом. – Признаться, я ожидал чего-то подобного. Мне было только интересно, когда и где. И единичный ли Вы экземпляр. А также – чей Вы эксперимент. То, что не мой – это я знаю совершенно определенно. - Вы это услышите, professore. Как я и обещал, я расскажу все, что знаю, хотя это и не так много, как бы мне хотелось. Так вот. Возможно, я родился на Терре, хотя мой генокод не оттуда, я проверял. Помню ощущение замкнутого пространства, клетки. Как же я это ненавидел и пытался вырваться. Люди в одинаковой одежде, чаще всего цвета листьев. Ненавижу этот цвет. Меня поощряли в различных занятиях и наказывали, если я был ленив или пытался сбежать. Сколько это продолжалось – не знаю, но однажды во мне что-то сломалось. Кажется, тогда я убил охранника… Или нескольких. И все-таки сбежал. – Конрад Джарвис задумчиво поглядел на Фабия, как бы не видя его при этом. - И сколько Вам было? - Я был ребенком, но не слишком маленьким, если память не изменяет мне. Именно с того момента я себя начинаю осознавать как личность. - Особь нарушила программу и покинула лабораторию. Мне это знакомо. Почему Вас не уничтожили? Халатность? Или жалость к ребенку, так свойственная людям? - Не имею ни малейшего понятия, professore, кроме того, что я оказался хитрее их всех вместе взятых. Я вышел из своей темницы и затерялся на улицах огромного города-улья. - Больше подробностей, инквизитор, и останетесь живы. Может быть. …Женщина кричала в тяжелых родовых муках. Ее тело выгибалось на столе, запястья и подъем ног были зафиксированы, чтобы она не нанесла вред себе или бесценному плоду, который находился внутри ее усталого, истерзанного болью тела. Она была без сознания и не слышала, как был подписан приговор – они всеми силами будут спасать плод, но не мать. Да и кому, собственно говоря, она была нужна здесь, в дали от мостовых Нострамо? Хотя и там ее жизнь не стоила бы и гроша… - Внематочная беременность, как и следовало ожидать. Плод в фаллопиевых трубах развивается слишком быстро, он буквально разорвет ее, если не принять меры. - Мы будем держать плод в носителе столько, сколько сможем. А затем воспользуемся камерой рождения. - Но все-таки… Она мать. - Она – грязь из подворотен мирка, который переполнен миазмами преступности. И самое ценное, что есть в этом мире, это сын Императора, примарх Конрад Керз, и плод, который родится из его семени. Что касается ее… Жизнь этой женщины в любом случае была бы короткой. Заточку под сердце или дурная болезнь, в лучшем случае она была бы рабыней мужа-бандита. Единственное… Дайте ей десятый раствор. Пусть уйдет счастливой. Глэдис грезила наяву. Еще немного, и станет совсем легко. Она потеряла счет времени. Неужели уже роды? Странно. Но думать сил не было. Боль ушла, и она проваливалась в теплый туман. Пахло чистыми простынями и яблочным пирогом. У нее будет и то, и другое. А ребенок… А что ребенок? У нее будет столько золота, что она отдаст его кормилице… Пальцы вздрогнули в последний раз, и дух покинул тело.