Не отринь меня

- Идите, братья мои, и пусть Император направит руку вашу, которая сокрушит врагов Ультрамара. А тебя, капитан Второй роты, я попрошу остаться. Да-да, тебя, у нас нет другого Второго капитана. Словно не слыша слов Верховного библиария, Катон Сикариус сделал шаг в сторону выхода, куда уже направлялись остальные капитаны Ордена. Его пристальный взгляд сверлил спину капитана Уриэля Вентриса, который даже как-то зябко повел плечами, словно его кусало под лопатку вредное насекомое. Катон злорадно попытался представить мерзкого кровососа с крыльями, который уязвляет капитана Четвертой роты, но вместо этого увидел самого Вентриса с телом насекомого и слюдяными крылышками. Он был жалок и надоедлив. А сам Катон доставал большое полотенце, чтобы прибить зловредную тварь. - Катон Сикариус! С каких это пор слова Верховного библиария для тебя не закон? Голос Тигурия прогрохотал в мозгу так, что сердца Катона сбились с ритма, и он невольно побледнел от оттока крови. Но упрямство было сильнее его, и он попытался сделать второй шаг. Возмездие настигло его немедленно. Последнее, что он почувствовал, это падение и предельно заботливый оклик, тающий в ушах. - Капитан Вентрис, поддержи нашего славного боевого брата и тащи его к Селену. Рыцарь-чемпион совсем не бережет себя, сражаясь с врагами Империума. Пора вкатить ему дозу укрепляющего. По самое того вкатить. По Клинок Бурь. И мир затянуло серой пленкой. - Ну что, Катон, ты все еще хочешь спорить со мной? Лежи-лежи, герцог. Ты здоров, как и раньше, всего лишь нервное потрясение, вызванное ментальным ударом. Катон Сикариус лежал, покрытый сетью капельниц. Его гордый, упрямый профиль отвернулся от Варрона Тигурия, и тот с недоумением поглядел на капитана Второй роты. - Что случилось, Катон? Может, все же расскажешь? - Зачем ты привез на Талассар Вентриса, Тигурий? Почему не Антилоха? Не Северуса Агеммана? Что заставило тебя, самого мудрого из нас, совершить такой опрометчивый шаг? – Катон помолчал, а потом повернул лицо к Тигурию, и тот поразился грусти и беззащитности этого бесстрашного воина. – Лори… Она сказала, я разбил ей сердце. - И был абсолютно прав, сделав это. И как отец, и как Астартес. Я уже наслышан о произошедшем. – Тигурий помолчал и прижал к холодной щеке древко посоха. Плечи Верховного библиария опустились, и Катон Сикариус увидел, насколько сильны следы времени на лице Варрона. – Я взял с собой Уриэля Вентриса, чтобы узнать, готова ли Виргиния Лорена Клаудия к тому, чтобы принять свою судьбу. - Но почему Вентрис? Почему он? - А ты можешь себе представить юную девицу, влюбляющуюся в Антилоха? Нет, Катон, все остальные из нас слишком Астартес, как и ты, тогда как Уриэль с его глазами цвета грозовых облаков… Он отличается, и ты сам знаешь, чем. В нем слишком многое осталось от человека. - Изгнать его! В варп, к тиранидам, к Хаосу, Демонкулабе и паровозам! – Катон вскочил, вырывая из рук иглы капельниц. – Там, где Вентрис, там нет ясности и покоя. Ну вот почему, почему она влюбилась? - Потому что время ее пришло, Катон. Твоя девочка выросла. Она будет прекрасным регентом и залогом связи с миром Грир. – Тигурий приблизился ближе и жарко зашептал. – Метардий, Катон. По моим сведениям у них есть метардий там, на Грире. Ты понимаешь, что это значит? А Вентрис – это все пустое. У Астартес не бывает семьи кроме своего Ордена. Лорене нужны дети, а ей он их не даст. А вот метардий… - И Тигурий сжал руку, как будто там уже таились богатства шахт Грира. - Так ты понимаешь, что это значит? - То, что у них на Грире есть метардий. И ты хочешь наложить на него руку. - Именно так, герцог. И не только руку, две, нет, все руки нашего Ордена. Грядут темные времена жестоких битв. – Тигурий встал, и Катон Сикариус явственно увидел, как вибрирует посох в руках библиария. Он гудел, и Катон внимал словам Верховного библиария. – Падут многие твердыни, развернется земля, истина будет сражаться с Хаосом. Галактика будет пылать в огне, как когда-то. В такой битве важен каждый. И метардий будет нашим преимуществом, Катон. Нам нужен весь метардий. И если для этого надо породниться с правителем мира Грир, твоя дочь сделает это. Я уже послал известие их тирану. - Тирану? - Титул, ничего больше. У них странные традиции, но люди чтят своего правителя, как мы чтим Робаута Жиллимана, и у них есть метардий. - А как же сердце Лори? – Катон Сикариус чувствовал, что в этом споре победит не он. - А с каких это пор личные интересы ты стал ставить выше интересов Империума? - С таких, что она дочь, а не сын. Не знаю, Варрон, правильно ли… - Я не ведаю сомнений с тех пор, как смотрел на ее мать, умирающую после родов. Еще тогда, глядя на этот маленький кусочек розовой плоти, я предвидел. И не тебе вставать у меня на пути, Великий герцог. Ты дашь согласие? Но Катон не заметил ни угрожающей позы, ни резких слов. Перед его глазами была плачущая Лори среди складок многочисленных юбок, разметавшихся по полу. - Даю, Верховный библиарий. Но если бы на месте этого… Тирана с мира Грир оказался бы Уриэль Вентрис… Хотя о чем это я, у него не то, что метардия, у него ничего нет. Голодранцем был, голодранцем и остался. - Стыдно, Катон. Очень стыдно. Не опускай голову и не прячь глаза. И хватит порочить боевого брата. - Да я и не… - Я лучше знаю, что ты «не». Уриэль Вентрис забудет о нашей миссии на Талассар и о Лори в том числе. На том и порешим. Тигурий тяжело встал и у самых дверей оглянулся на Катона. - Не жалей ни о чем, Второй капитан. То, что происходит, произойдет, и не нам с тобой это изменить. - Мы не рабы судьбы, Тигурий. - Мы слуги Императора, Катон Сикариус, и верные слуги. Я пришлю тебе все, что знаю по миру Грир, и ты дашь свое родительское соизволение на помолвку. Комиссар Гаррет до хрипоты отдавал команды, с быстротой зайца передвигаясь по лагерю, то тут, то там оказывая помощь гвардейцам в разбитии военного лагеря. Ему было легко на душе, которая пела от предвкушения и ожидания. Четвертая планета системы Урданул. Сегодня вечером полковник Сирил должен дать указания по месту хранения цели, а завтра они будут выдвигаться. Гаррет любил суету военного лагеря – зубоскальства, шутки, ругань, тычки. Это был его мир, мир Астра Милитариум. Он был здесь дома. И так было всегда, когда он прибывал на военные действия. Замигали огоньки сигналов и послышалось навязчивое веселое звяканье – это повар звал усталых бойцов на ужин, колотя по миске черпаком. Столы были накрыты под открытым небом, и голодная орава суровых воинов ринулась занимать места. Сегодня повар превзошел сам себя – низкорослый, с красновато-золотистым оттенком кожи, немного раскосыми глазами. Он был молчуном и крайне редко словно выдавливал из себя самые простые фразы. Расщедривался повар лишь на ругательства, если кто-нибудь особо прыткий покушался на провизию для роты или полка. А покушались многие. Полковое варево, выходившее из-под его рук, хоть было и питательным, но редко бывало вкусным. Гвардейцы сами искали, чем сдобрить кашу, громя припасы повара или знакомясь с плодами местной флоры, что часто приводило их в лазарет на больничные койки. Повар выполнял свои обязанности и за их черту не переступал к неудовольствию голодных гвардейцев. И вот сегодня его как будто подменили. Ужин был не просто разложен по столам, он был сервирован, как в лучшем ресторане для офицеров. Столовые приборы, неизвестно откуда вынутые, были тщательно начищены и сияли, фрукты, отобранные у местных еще при высадке, золотились полупрозрачными, налитыми соком бочками на зелени листьев. На листьях же лежали горки поджаренных в масле насекомых. Они источали манящий аромат, и вскоре голодные воины захрустели их аппетитными лапками, с переполненным ртами шля приветственные знаки повару. А тот лишь кивал головой и высматривал что-то или кого-то. Разговоры стали громче, то тут, то там слышался смех. Получая порцию вкуснейшей каши, в которой розовели аппетитные куски чего-то, о чем никто не стал спрашивать, все продолжали возносить хвалу повару, а он отдавал полупоклон, прижимая руки к бокам. Сержант Вильсон с группой механиков пришел последним. Из их переругиваний стало ясно, что техника наконец-то готова к выдвижению вглубь планеты. Все дело было в топливе – кто-то что-то не туда залил, кто-то уронил гайку – все, как обычно. Увидев сержанта, повар прижал руки груди и поклонился еще ниже. Но Вильсон не заметил такого внимания, а просто собрал на ладонь хрустящих жуков и сожрал их сразу, даже не прожевав как следует – голод целого дня давал о себе знать. Гаррет, наслаждавшийся последними ложками каши, отметил про себя, что повар странно всхлипнул и тяжело сглотнул, а затем, встряхнув головой, взял в руки половник и стал ждать приближающихся гвардейцев. Каждый получил порцию каши, но, накладывая порцию Вильсону, повар чуть задержал его миску и, покраснев, разжал свои пальцы, где что-то прятал. На кашу упал маленький цветок, крохотный, но яркий, и Гаррета, сидевшего недалеко, пронзило предчувствие - что-то будет. А вот Вильсон даже не заметил странного напряжения, напротив, с брезгливостью близорукого человека подцепил крохотный цветок ложкой и выкинул из каши, а потом сел за ближайший стол рядом с комиссаром Гарретом и начал поглощать ужин с безразличием усталого человека. Повар всхлипнул чуть громче и уронил черпак, а затем, сняв фартук, направился прямо к Вильсону. Все замерли, поскольку происходившее было из ряда вон выходящим. Повар нес, сжимая в ладонях, кружку с танной, распространявшей изумительный аромат. Поставив ее перед носом сержанта, повар застыл. - Чего тебе, Батор? – Вильсон продолжал жевать, затем взял танну, отхлебнул и выдохнул. - Я приготовил это для тебя, сержант. Сам заварил, сам добавил местных листьев. - И чего? Ты повар, ты и готовишь. Я механик, лазган всем в задницу, я вожусь с проклятыми машинами. - Но я… - Повар отступил на один шаг, и Гаррет невольно приготовился к чему-то плохому. – Но я заварил его только для тебя, Альфред. Для всех в общем котле, а тебе в моем, маленьком котелке, взятом из дома. Помнишь его? Если нет, я покажу тебе, после ужина. Скажи только одно, - повар придвинулся к обалдевшему от такой длинной речи Вильсону и коснулся его плеча. – Тебе понравилось? - Не знаю я твоего котла и знать не хочу. – Вильсон сплюнул на землю и встал. - Ты что, с ума сошел? Да все как обычно, Батор. Вернее, нет, обычно твоя танна дрянь, а эту можно пить. И вообще, ждешь тебя, пока ты соизволишь приготовить жратвы так, что брюхо сводит. И вообще… - Альфред… Тебе понравилось? – Голос повара прозвенел неожиданно звонко среди замерших гвардейцев. – Или нет? - Да расслабься, жрать можно. Чего еще надо от армейской еды? - «Жрать»? Как ты жесток со мной. – Повар отступил на шаг и смахнул слезы. Гаррет оторопел, прочем, как и Вильсон, смотревший на повара с открытым ртом. - Впрочем, поделом мне. Я виноват. Прости. – Повар отступил на три шага, поклонился, а потом достал откуда-то из складок формы огромный тесак и ударил себя по шее так, что темная кровь залила его, а сам он упал, вздрагивая ногами. Все кинулись к бедолаге, Вильсон впал в ступор. Поднялась суматоха. «Вот как. Неужели началось? Впрочем, неважно, главное – найти камень. Я ведь чувствую его каждой клеткой. Жди меня, и я приду…» - подумал Кларк Гаррет и присоединился к всеобщей суете и скорби. И он услышал ответ, пришедший к нему с теплым воздухом и легким колебанием почвы под ногами. Полковник Сирил крепко спал, утомленный бесконечным днем дислокации на планету. Все прошло успешно, кроме сошедшего с ума повара. Впрочем, с кем не бывает. Ночь не была душной, и он крепко спал и видел сны. Ему виделось, как он пробирается сквозь зеленые заросли, легкие плети плюща преграждают путь, мешая смотреть на белокожую сирену с рыжими волосами, идущую на шаг впереди него. Как же ее звали? Нанэрль… Молоко и мед. И травы, так пахнут цветы таволги... Полковник чувствовал аромат ее волос и сходил с ума. Пришло время долгожданной и молниеносной атаки. Он рванулся, что так тяжело делать во сне, и сжал ее талию ладонями. Как горяча. Ладони обожгло жаром, и он потащил сопротивляющуюся упрямицу к себе. Она вся горела и щекотала его лицо рыжими кудрями. Он пытался поцеловать ее, но волос было слишком много, и Сирил Норшвайнштайнер проснулся с бешено бьющимся сердцем и жаром ладоней. Какой прекрасный сон. Сирил облизнул место, где когда-то был белый, крепкий зуб. Во сне всегда все прекрасно, а вот наяву все закончилось гораздо хуже. У Нанэрль был великолепный удар снизу. Он долго отплевывался кровью тогда, размазывая непрошеные слезы из глаз. Но какова… - Полковник, к Вам комиссар Кларк Гаррет. – Ординарец был свеж и бодр. Все так, как любил полковник. Ему не нравились заспанные люди. Утро предназначено для свершения великих дел, и Сирил Норшвайнштайнер всегда следовал этому правилу. Именно поэтому он полковник, а остальные нет. Сирил поглядел на свои ладони и усмехнулся. Хороша. Так хотелось опять ощутить ее жар. - Проси. – Сирил почувствовал, что голос его звучит несколько хрипло - это все сон, и вскочил с походной кровати. Ворот и манжеты рубахи не были застегнуты, впрочем, не беда. Они на войне. Комиссар ворвался в палатку, как вихрь. Рыжеволосый вихрь. Какие же они яркие, его волосы, совсем как у сирены из сна. И эта белая кожа. Полковник кашлянул и поспешил застегнуть пуговицы на рубашке пальцами, которые внезапно перестали его слушаться. - Полковник, все готово. День прекрасный, сэр. Приказывайте, и можем выдвигаться. – Гаррет прищелкнул каблуками. - Не так быстро, молодой человек. – Полковник умывался, с улыбкой глядя на Гаррета. – Операцию возглавлю я сам, так что небольшая задержка вам обеспечена. Завтрак? - Благодарю, полковник, я уже. - Ах, молодость… Когда-то я тоже вот так, как Вы. Давненько это было. Впрочем, я свеж и бодр, несмотря ни на что. Какие дивные фиалковые глаза, совсем как у нее. Вот если бы еще веснушки… Полковник внутренне застонал, вспомнив, как проводил пальцем по этой рыжей россыпи у самого ее носика. Но у Кларка Гаррета веснушек не было, и оно, пожалуй, к лучшему. Холодная вода освежила, и тут комиссар совершил непозволительную ошибку. Он подал Сирилу мундир, и их пальцы соприкоснулись. Полковника ударило жаром от прикосновения к этой белой коже. Он покраснел. - Мне что-то нездоровится. Душно. - Я позову медика, полковник Сирил? – Кларк Гаррет поддержал полковника Норшвайнштайнера под локоть, которому вот это вот сейчас было нужно меньше всего. - Не стоит, комиссар. Я выйду на свежий воздух. Подвиги зовут. Кларк Гаррет прищелкнул каблуками и вихрем покинул палатку, оставив Сирила Норшвайнштайнера с тяжело бьющимся сердцем, дрожью в руках и полной неразберихой в мыслях. Полковник держал в руках мундир и страдал. Там, где Гаррет коснулся ткани руками, ему чудился аромат таволги и запах волос рыжекудрой Нанэрль. Джулиус Тонга грустил, сидя на топчане лазарета. Полковник не поверил ему. Ну хоть не понизил. Но Тонга – верный сын Империума, и это он так не оставит. - Ну что, красавчик, еще дозу? Или побережем твою задницу до следующего раза? – Сестра Ирена всегда была слишком шумной и вульгарной на вкус Джулиуса, но сегодня... Даже увесистый хлопок тяжелой для медсестры руки по его худой заднице не расстроил, а лишь взбодрил. Да и сама она с расстегнутой пуговицей формы на груди, с волосами, завившимися кудряшками на висках от дневной жары и влаги, Джулиус почувствовал, что не так уж она и… - Ну что, долго будешь думать? А? Джулиус. Решай скорее. – И она двинулась к столу, задев его бедром. В затылке немедленно зачесалось от прилива крови и не только там. Джулиус кашлянул, а она расхохоталась и, наклонившись, принялась искать что-то в поддонах на полу так, что ее юбка натянулась на весьма и весьма крутых бедрах… Покинув лазарет, Джулиус Тонга вздыхал, пытаясь привести дыхание в норму. Чего это с ним? Впрочем, что это со всеми? Он видел, как водитель Химеры подарил снайперу нечто, что тот спрятал в нагрудный карман и уперся головой водителю в плечо. Он видел, как держатся за руки, глядя друг другу в глаза, механики, совсем забыв об орущем Вильсоне, который требовал немедленно поменять масло в разэтакой развалюхе. Да и он сам. Сестра Ирена ему в матери годилась, спаси нас Император. И Тонга понял. Опять. Опять началось. На этот раз полковник выслушает его. Но с пустыми руками он больше к нему не пойдет. Джулиус Тонга, старший связист, добудет доказательства. - Это все? Вы закончили, Джарвис? – Голос вливался в уши, как целительные капли. Холод и влага, неприятные, но целительные. Конрад Джарвис чувствовал себя мокрой мышью, выловленной из ручья лапой пушистого хищника, который все еще размышляет, съесть или поиграть немного. А потом съесть. - Да, лорд-инквизитор. В этих папках, которые Вы соизволили просмотреть от корки до корки, причем каждую, все, что было сделано мной на благо Империума. – Джарвис поклонился, раздумывая о том, как будет приятно снять промокшую от пота рубашку и переодеться. Но сначала ванна. Горячая и долгая. Так, как он любил. - Мой вердикт следующий: все сторонние имена Вы предоставляете в Ордо Еретикус, там всех проверят. Вам не хватит и двух лет, чтобы отработать с каждым из этих людей. Хотя, знаю я Ваши методы! - И Джарвис поморщился от внушительного жеста Федора Карамазова. Все-таки, лорд-инквизитор не любил соизмерять свою силу. - Я вовсе не хочу, чтобы Империум обезлюдел, благодаря стараниям одного отдельно взятого Конрада Джарвиса, верного сына Ордо Еретикус. Вы знаете, что Вами пугают гвардейцев? Нет? - Вами тоже, лорд-инквизитор. – Джарвис поклонился, зная, что вот сейчас улыбка на аскетичном лице Федора Карамазова спряталась в густых усах. – Еретики везде одинаковы. Нас не надо бояться, надо бояться себя, тьмы в своих душах, ибо тогда, когда тьма сгущается, приходим Мы. И светом огня разгоняем ее. Тьму, разумеется. - Вы слишком ретиво ее разгоняете. Так вот, к вердикту. – Федор Карамазов помрачнел и погладил бороду тонкой, иссохшей рукой. – Вы не просто прекрасно поработали, Конрад Джарвис, Вы не жалели сил и собственной жизни на службе Империума. Вам удалось встать на след великого злодеяния, даже нескольких, но слитых в одно. Продолжайте, не щадите себя и доведите дело до конца. Я знаю, кто Вы, Конрад Джарвис. – Федор Карамазов помолчал и вздохнул. – В Вас слито столь многое, что можно оступиться, пытаясь выделить главную часть. Вы – тьма, это дар Вашего отца. Но Вы и свет, поскольку в Вас искра Императора. Пусть малая часть, но она есть. И Вы – человек. Пусть же это все идет на службу Империуму. Да пребудет с тобой свет Императора, сын мой! Иди вперед и рушь преграды. Ордо Еретикус будет гордиться тобой, если ты падешь в битве, и еще больше будет гордиться, если ты выйдешь из нее победителем. - Лорд-инквизитор, у меня есть вопрос. Я в смятении. – Джарвис произнес слова ритуала и склонил голову. Так следовало поступать только в крайне важных случаях. В обычных признание в смятении грозило разбирательством. - Говори, сын мой. – Федор Карамазов был серьезен как никогда. - Представьте себе, что у Вас был… Нет, не так. Представьте, Вы – пастырь, и целое стадо послушно Вашему зову. Но нет никого милее и ближе, чем пес, помогающий Вам вести эту ораву к водопою. Он спит на Вашей груди, ест из Вашей миски… - Короче, сын мой. Это слишком похоже на притчу, а я их не выношу. Конрад Джарвис готов был поклясться, что слышал ехидный смешок, спрятавшийся в бороде лорда-инквизитора. - А если короче, то так. Если самый близкий предал, тот, за кем ты наблюдал долгие годы, на кого полагался…? - Сжечь. - Но… - Тогда сделаешь то, что нужно, а потом сжечь. Сын мой, если уж ты, кто видит скверну, даже самый малый след ее, в самой глубине души человеческой, спрашиваешь меня, то ответ тебе должен быть понятен сразу. Сжечь. - Да, лорд-инквизитор… Я могу быть спокоен насчет отчетов? – Спросил Конрад Джарвис от двери. - Можешь. Но когда они понадобятся Ордо Еретикус, предоставь их в ту же минуту, а не так, как в этот раз. Инквизиция не любит ждать. А зная, насколько у нее слабые нервы… Я бы не советовал, сын мой, в следующий раз задерживать отчеты. Чтобы не попасть под суд. Ты хорошо понял меня? - Да, лорд-инквизитор. Конрад Джарвис стоял в своем кабинете и смотрел на стену. Ну что ж, все это может немного подождать. У него оставалось одно очень важное дело, и откладывать его больше было нельзя. Я чувствую, а ты, Клауд, ты ощущаешь? Клауд жмурился на солнце и осматривал окрестности. Даже следов недомогания не осталось. Инквизитор Джарвис знал свое дело при подборе исцеляющих средств. Он полагает, что Клауд с мира Грир еще только готовится тронуться в путь, а он, вернее, они уже здесь. Бумаги Инквизиции творили чудеса, которые и не снились ему. Стоило показать капитану транспортника заламинированный для сохранности приказ, как для него открывались двери лучшей каюты, и корабль немедленно покидал станцию. И все-таки, он опоздал. Его брат вместе с полком покинул четвертый мир системы Урданул. Четвертая вспышка появилась на экране тогда, когда они были в космосе. Значит, все уже свершилось. Ну, ничего. Время еще есть. Клауд. Да, ИшнꞌАурон? Я ощущаю досаду от того, что не успел. И все? Ты не чувствуешь биения? Ооо… Зато я чувствую. Однажды так было, когда я был ребенком. Океан словно отхлынул тогда, и показался пустой берег. И мы узрели Камень. Его биение, оно пронзало все мое существо. Океан пел, и мы вместе с ним. В тот солнца оборот наш род многократно увеличился. То же я чувствую сейчас – томление и сладость. Ничего не чувствую. Это все мой брат? Я правильно тебя понял, что ты чувствуешь камень, который он разбудил? Да, Клауд. Это поет проснувшийся камень. Сейчас его песнь утихает, ведь твой брат покинул этот мир. Скажи, ИшнꞌАурон, а что из себя являют эти камни? Откуда они? У нас есть предание о тех, кто были задолго до нас. Они приходили с войной или миром и правили единогласно, поскольку те, кто сопротивлялись, были покорены, а остальным даже в голову не приходило это делать. Те из далеких времен оставляли на планете семя камня, и он врастал в нее и рос. А потом они приходили и будили созревший камень. И в этом мире жители были счастливы и покорны, поскольку камень пел им свою песню. Так вот зачем будить камень. Власть. Огромная власть, которую даже поддерживать не нужно. Все сделает кусок гранита. Бездумный, глупый, тупой кусок горной породы… Не только власть, Клауд. Уничтожение. Сотен, тысяч… Камень способен на многое. Отправляемся, ИшнꞌАурон. Мне все больше хочется встретиться с Кларком Гарретом, у которого есть то, чего природа лишила меня. - «Так что там произошло?» - спросите Вы и будете правы. Я долго держал Вас в неведении, но теперь все изменится. – Конрад Джарвис смотрел на Мелиссу, которая встречала его с папками, полными бумаг, и чашкой свежей танны. - Обычно я не задаю вопросов, инквизитор Джарвис. – Мелисса улыбалась уголками губ, протягивая Конраду танну, над которой вился ароматный пар. - Вы – мое сокровище, Мелисса, и это не лесть. Я бываю груб, нетерпелив, непостоянен, бросаю Вас без всяких сведений, но я ценю моего секретаря, поверьте. Так вот, это был вызов от Клауда, того самого, который сшиб Вас с ног, он был очень болен, и я смог помочь ему. - Какой ужас. – Мелисса отставила танну и серьезно посмотрела на начальника. – С чего это он? Мы давным-давно забыли, что такое болезни. Прививки, вливания. Империум заботится о своих жителях. «Даже против их воли». - Не забывайте, Мелисса, он жил довольно далеко отсюда. Надеюсь, я успел вовремя, хотя меня больше интересует, успеет ли он. Клауд должен привезти сюда Гаррета. Он первоклассный убийца, возможно, наемник, так что труда ему это не доставит. А для нас с Вами есть работа. Временное пристанище Кларка Гаррета. Вы нашли, где это? Успели там побывать? - Да, инквизитор. Вот адрес. Конечно, нет. Мне хорошо известна субординация. - Вы – сокровище, как я и говорил ранее. Идемте, Мелисса, лишние глаза мне не повредят, тем более, они принадлежат умной женщине. Мелисса поклонилась, скрыв взгляд за длинной челкой. Пока Конрад Джарвис досконально обследовал комнаты, Мелисса проводила поверхностный осмотр. Чистота и порядок, все сложено, но не со скрупулезностью педанта, а так, как бы сделала женщина – с любовью и тягой к красоте. Скорее всего, влияние матери. Мелисса находила его повсюду – в крохотной вазе голограмма фиалок, прекрасная замена искусственным цветам. Она не переносила их мертвую эстетику. Уж лучше голограмма, чем все эти ветви и изыски, собирающие пыль. Диван. Как же ему было плохо, этому рыжеволосому молодому мужчине, в тот день. Как будто вся тяжесть мира свалилась на его плечи. Мелисса помнила их встречу так, как будто она была мгновение назад. Ей оставалось только ждать, но если все пойдет по плану, она получит то, что ей нужно. И вот тогда… - О чем Вы задумались, бесценная моя? Осмотрите стол и все поверхности. Наш комиссар открыт, но в то же время он - шкатулка с секретами. Найдите их для меня. Посмотрите сюда. – Джарвис приоткрыл ящик, и там оказался портрет настоящей красавицы. - Это его мать, инквизитор, Нанэрль Гаррет, снайпер кадианского полка. - Прекрасная работа, Мелисса, но портрет не так важен, обратите внимание на рамку. Наш комиссар, собирающий лазган с десяти лет, отправивший бездну оступившихся душ прямо в варп на прокорм демонам, собрал эту рамку из крохотных осколков камней и минералов. Явно привозил с боевых операций из разных миров. Взгляните, какая тонкая работа. Какое чувство. Я бы даже сказал, это любовь, пронесенная через года. - Он очень любит мать, инквизитор Джарвис. И это похвально. Это сбережет его душу. «Черта с два. Это поможет лучшей кодировке на исполнение. У оружия не бывает любви». Она не хотела привязываться к рыжеволосому комиссару с такой светлой душой и фиалковыми глазами. Он – ее орудие, не более. Сколько их было, таких? Они тянулись за ней траурным флером, а она двигалась вперед. Стоп. Вот оно. Мелисса воровато оглянулась, но инквизитор со свойственной ему быстротой и непредсказуемостью уже покинул комнату. Отлично. Прямо перед ней в ворохе газет лежала салфетка с ее именем, написанная рукой Кларка Гаррета: «Секретарь Мелисса». Надо же. Значит, кодировка была не полной, и в душе он сопротивляется. Мелисса схватила салфетку и направилась к крану с водой, маленькой, но очень уютной мини-кухни. Глядя, как растворяются слова на салфетке под действием воды, она улыбалась. А потом, как ни в чем не бывало, вытерла руки и обернулась. Но предчувствие ее обмануло, он вовсе не стоял сзади и не буравил ее взором. Конрада Джарвиса в комнате не было. Вот и прекрасно. - Вы нашли что-нибудь? – Конрад Джарвис появился из соседней комнаты, и в руках у него был тот самый портрет с наборной, мозаичной рамкой. – Это я заберу с собой. Хочу обдумать. - Нет, инквизитор, все чисто. Только несколько запросов на участие в боевых операциях. Я сверюсь с данными и выясню, куда точно направился комиссар Гаррет. И дело не в том, что я не пыталась сделать это раньше. Гриф «секретно». Джарвис понимающе кивнул, и Мелисса вышла, чтобы подождать начальника на улице. Он любил так. Последний взгляд часто открывал ему то, что ускользало при первом осмотре. Салфетки не было. Джарвис улыбнулся, облизал губы, внезапно пересохшие, и хрустнул пальцами. Попалась. Полковник Сирил Норшвайнштайнер был доволен. Все шло успешно. С небольшой группой он возвращался в лагерь вместе с бесценным грузом. В тот день все шло наперекосяк. Они так и не отправились на боевую операцию. Она была отложена до следующего утра. Было много шума, гвардейцы вели себя, как дети. Ну и пусть. Полковник Сирил засвистел. Наконец, он вернул себе в своих глазах подобающее себе место отличного вояки, а не какого-то штабного. Голову приятно холодил встречный ветер, дующий из окна кабины, водитель был в меру молчалив и предпочитал слушать, что от него и требовалось, а гвардейцы охраняли взятый груз. Еще немного, всего один этап, и можно будет передать о выполнении операции, а техножрецы получат то, что им необходимо. Полковник не спал этой ночью. Странные мысли будоражили его разгоряченный разум после этого нервного суетливого дня. Ему хотелось подвигов и одновременно, как ни странно, хотелось покоя, дружеских объятий, тайных признаний. Он чувствовал себя окрыленным и униженным одновременно, поскольку тот с кем бы он хотел скоротать эту ночь, спал сном младенца и слегка похрапывал, что особенно больно ударило чуткую душу полковника. Сирил Норшвайнштайнер пришел к своему комиссару, а тот спал. Вот просто спал. Без метаний, без сновидений, без вздохов, в конце концов. Сейчас он сам не понимал, что на него нашло, но тогда, глядя в лицо спящего с этими голубоватыми тенями на бледной коже, на пламень волос на жалкой армейской подушке… Сирил коснулся пальцем рыжего локона и бросился вон из палатки. Ночной лагерь встретил его будоражащим ароматом цветов, железа и людей. Гвардейцы не спали. То тут, то там слышались разговоры, вздохи, легкий смех. «О, счастливцы» - подумал Сирил Норшвайнштайнер и велел заводить мотор. Он не мог оставаться здесь. Ничего, этот комиссар еще узнает. И забрав с собой шесть человек, сержанта с букетом цветов и водителя, полковник Сирил уехал в ночь, чтобы развеять тоску и выполнить боевую задачу. Кларку Гаррету снился сон. Он бежал из леса навстречу матери. Она стояла, распахнув руки, а он летел к ней, полный надежды и тоски. Даже во сне Кларк знал, что… Комиссар проснулся и сел с колотящимся сердцем. Вот так всегда. Смерть матери была его тяжелейшей раной. Кларк положил руку на грудь, пальцы сжали амулет. Сколько раз он молился Императору, понимая, что это невозможно. Но ему так хотелось возвращаться к ней, видеть ее, слышать мягкий голос и веселый смех. Комиссар Гаррет поднял лицо вверх, чтобы слезы не текли по щекам. И тут его словно позвали, но только наяву, не во сне. Камень звал его разум, тянулся к нему. Он был здесь, рядом. Гаррет вышел из палатки. Было еще довольно темно, между тремя и половиной пятого. Он шел туда, откуда изливался призыв. Вот оно. Под землей, совсем близко. Взяв саперную лопату у стоящей Химеры, Гаррет начал раскапывать землю, оказавшуюся смесью перегноя с песком. Камень, вернее, его часть показалась довольно скоро. Он даже не успел устать. Отбросив лопату, Кларк лег в выкопанную яму, обнял камень и закрыл глаза. Его качало на волнах. Казалось, теплое дыхание ерошит его волосы, а ласковые руки касаются щеки. Гаррет вытянул руку вверх и увидел, что по ней бегут голубые искорки. Он положил ее под щеку и свернулся, вот так, как спал в детстве. И камень ответил мощным импульсом, погрузив Гаррета в теплое, нежное беспамятство. Его тело вздрагивало вместе с дрожью камня, а сознание соединялось с чем-то непознаваемым, но любящим и дарящим давно потерянное тепло. Комиссар Кларк Гаррет спал в объятиях камня и не видел то, что делали с сознанием людей импульсы, идущие от камня. Как гвардейцы рыдали от любви, страдали, шептали признания, смущались, испытывали горечь отказа и разбредались прочь от лагеря, стараясь найти уединение и выплеснуть это непереносимое, но такое восхитительное волнение. Он не видел, как старший связист Джулиус Тонга смотрел на него, скрипя зубами от ненависти, а потом, пошатываясь, побрел прочь, сжимая в руках пиктограф с полученными доказательствами, но, не добравшись до своей палатки, был остановлен медсестрой, осыпавшей его целым ворохом белых цветов. Лишь для нее одной танцевал Джулиус Тонга в предрассветном сумраке, голым и душевно страждущим, протягивая руки к небу в неутолимой тоске, а потом отдался всепоглощающему пожару любви, совсем забыв о пиктографе, комиссаре Гаррете и всем мире. Так прошла эта ночь. Кларк Гаррет очнулся бодрым и полным сил. Камень бился в его сердце теплым огнем. Гаррет чувствовал себя лучше, чем когда-либо. Он чувствовал себя любимым и знал, что его ждут. И одиночества больше не будет. Комиссар вернулся в палатку, обойдя лагерь после того, как скрыл камень под слоем земли и листьев. Гаррет улыбался. Похоже, сегодня ночью многие были счастливы. И надо убираться отсюда поскорее, пока всеобщая любовь не вышла из границ и не перешла из блага во вред. В палатке он разделся, поскольку все было перепачкано землей, умылся и приготовил все для облачения. Вот таким и увидел его полковник Сирил. Сирил Норшвайнштайнер хотел тихонько подобраться к спящему комиссару и застать его врасплох. «Да, Кларк, вот пока Вы спали, мы тут немного потрудились и вуаля, вот он, искомый груз. Есть еще порох в пороховницах. А Вы спали, мой мальчик. Что ж, сон молодости…» - именно так он и хотел сказать, глядя в заспанное лицо с чуть припухшими от сна губами, почувствовать его растерянность и смятение. Но слова замерли на губах полковника, когда оказалось, что комиссар вовсе не спит, а одевается, натягивая на себя белоснежное исподнее. Полковник Сирил замер, глядя на игру мускулов спины, на скульптурные плечи, на… Сирил покраснел, но уйти просто не мог. А комиссар уже натягивал штаны и подтягивал высокие, начищенные сапоги. «Сейчас он наденет рубашку». И Сирил сглотнул. Комиссар развернулся, и полковник мысленно застонал и попытался отступить на шаг. - Полковник Сирил. А я как раз одевался. Что-то стряслось? – Комиссар встряхнул рубашку и, как показалось полковнику, лукаво посмотрел на него. - Нет, ничего. – Вся кровь полковника взбунтовалась и забурлила, когда Кларк Гаррет стал неторопливо застегивать на себе пуговицы рубашки и заправлять ее в штаны. - Мне стыдно, полковник, что Вы уже на ногах, а я только одеваюсь. – И Кларк Гаррет надел мундир. Полковник видел, как ловко тонкие и такие слабые пальцы комиссара справляются с грубыми пуговицами и петлями. О, эти тонкие слабые пальцы… Полковник зашатало, и он отступил на шаг, а комиссар одарил его взглядом, который показался Сирилу крайне игривым. «Спаси нас Император» - подумал он. «Что это сегодня с полковником Норшвайнштайнером?» - подумал Гаррет и усмехнулся. Он мог только предположить, что происходит с Сирилом, но даже этого было уже достаточно. - Не стыдитесь, комиссар. – Хрипло проговорил полковник, стараясь смотреть мимо комиссара. - Нет ничего лучше здорового сна молодости. «Ты спал, рыжеволосый фавн, вот прямо на этой подушке, тогда как я…» Сирил видел, что комиссар взял в руки алый пояс и смотрит на него, словно думает, как лучше стянуть им тонкую талию. «Император, я схожу с ума» - близкое воспоминание о надевающем исподнее комиссаре молодым вином ударило в разгоряченный мозг, и полковник закашлялся. А комиссар был так привлекательно неловок, и этот алый шарф никак не хотел по всем правилам объять худое тело Кларка Гаррета. «Надо побыстрее заканчивать и уводить полковника и остальных». А камень слал волну за волной, и Гаррет отвлекся на секунду и опустил руки с алым шарфом. Сирил вздохнул, сжав руки на груди. «Как он утомлен и рассеян. И эта слабость. Что же, вернее, кто же тебе снился? Нет, я никогда не решусь задать ему этот вопрос…» - Вы что-то бледны комиссар. Дурные сны? Что привиделось? А? «Император, что я делаю?» - Мне снилась матушка, полковник. – И комиссар Гаррет снова застыл. - Я помогу Вам, Кларк. Дайте мне этот пояс. – И не в силах больше сдерживаться, полковник забрал алую ткань из рук комиссара и повязал ему пояс со всей нежностью, на которую был способен. - Пока Вы спали, груз забран. - И мы можем выдвигаться. И это к лучшему, полковник. Последний мир ждет нас. «Выдвигаться? И это все?» - губа полковника вздрогнула, но комиссар этого не видел, поскольку расправлял шинель. - «Ах, жестокий. Но ладно, в такие игры я тоже играть умею». - Выдвигаемся и немедленно, комиссар. Да, еще немного. Груз обнаружил я сам. Этой ночью, когда Вы спали. «Пусть терзается». Гаррет вытянулся по стойке «смирно», прищелкнул каблуками и опустил голову. - Мне стыдно, полковник. Я исправлюсь. «Так-то лучше. Ох… Как же я тебя поддел. Этот румянец, эти опущенные глаза…» Выходя из палатки комиссара, полковник насвистывал военный марш и стеком сбивал соцветие трав и цветов. У Сирила Норшвайнштайнера было великолепное настроение. Он взял верх над комиссаром, и эта победа была сладка… …- Взгляните сами, полковник. Вот пикты. Я снял их тогда, чтобы принести Вам доказательства. Комиссар Гаррет, он… - Что «он», Джулиус? Вот что? Вот он копает саперной лопатой нечто, кто знает, возможно, со всей прозорливостью он готовил оборону лагеря. Так. Усталость взяла свое, и он лежит в яме. Могли бы не маяться подозрениями, а помочь славному комиссару Гаррету, который в мое временное отсутствие взял на себя заботу о распоясавшемся лагере. – Полковник Сирил с трудом сдерживал гнев. Что себе позволяет этот… Связист? – Ваши темные помыслы, Тонга, не сделают Вас еще темнее. Где Вы видите здесь измену? Я вижу лишь комиссара, отдающего все силы на службе Императору. А это что?! – Полковник покраснел, рванул пуговицы на вороте и вперил взгляд в Джулиуса Тонгу. – Это, с позволения сказать, что?! – В руке полковника оказался пикт, взглянув на который, Джулиус Тонга, связист полка, сгорел от стыда. Все пропало. Не надо было давать пиктограф в чужие руки. Да еще в руки женщины. Да еще медсестры. – Вы что мне подсунули?! - Простите, полковник. Во имя Императора, простите! Это не я. - Вы понижены – это раз. Гауптвахта десять суток – это два. Шесть нарядов вне очереди – это три. Подсунуть мне это? В качестве доказательств? Каких доказательств, Тонга? Что Вы мужчина? Что Вы испытываете возбуждение? Великолепно, Джулиус. Я счастлив, весь полк счастлив! Но снять это на пикт и принести мне? Какая гадость… Вон отсюда. И заберите Это. – И в лицо связиста полетел злосчастный пикт, на котором гордо вздымалось естество Джулиуса Тонги, запечатленное игривой женской рукой. Полковник Сирил с возмущением расхаживал по каюте. Вот до чего доводит желание возвысить недостойного. Связист. Полковник вспомнил пикт и сплюнул на пол. Вот так, снять это и подсунуть начальству! Возмутительно… Он снял перчатки и взял пачку пиктов. Легкая улыбка пробежала по губам полковника. Как же он молод, этот комиссар, несмотря на всю его седину в пожаре рыжих волос. Немного подумав, полковник, пересмотрев все заново, убрал всю пачку в папку, которую положил под подушку. Настроение у него было прекрасным, и он насвистывал легкий военный марш, который любил со времен молодости. Виргиния Лорена Клаудия стояла среди ликующей толпы на ступенях дворца. Все, как требовала церемония. Сто шагов разделяло ее и почетных гостей с далекого мира, приехавших, чтобы разбить ее счастье, дать Талассару уверенность в завтрашнем дне и обогатить пятьсот миров Ультрамара, а с ними и весь Империум. Если бы она могла увидеть себя со стороны, то, пожалуй, была бы довольна – невысокая, в пышном белом платье, перевязанном голубыми лентами и бантами, и с роскошным букетом цветов, знаком юности и чистоты. Ее голову скрывала тонкая вуаль, летящая по ветру, как и ленты в руках радующихся подданных. От почетной делегации выступили трое. На защитные костюмы, прекрасно подходящие для дальних путешествий, были накинуты церемониальные плащи. Лорена уже знала, что всеми нововведениями мир Грир был обязан своему правителю, мудрому и суровому. Эти трое проведут вместе с ней обряд помолвки. Они были представителями своего господина. Сейчас они подойдут, и один из них заберет ее букет. Он будет тщательно упакован и сохранен до прибытия в руки ее будущего супруга. Другой снимет вуаль. Эту вуаль постигнет та же участь. Лорена горько усмехнулась. Знаки ее свободы попадут в чужие руки. Она же сама снимет с каждого по одному из элементов наряда – расстегнет застежку плаща, и он упадет на землю, пояс, и оружие присоединится к плащу, а затем, опустившись на колени, она снимет с ноги третьего подвязку. В знак своей покорности. Лорену затошнило. Все будет проходить под ликование толпы. У нее в глазах все поплыло, но она стояла, гордо подняв головку вверх. А потом они подпишут бумаги, и вскоре, согласно времени и возможности ее нового господина и мужа, он сам прибудет на Талассар и довершит начатое. Не видать ей счастья. Детство кончилось. Отец не прибыл, как не было тут Верховного библиария и его. Уриэля Вентриса. И никогда не будет… Мелисса играла с цветком, протягивая ему тонкую трубочку с питательным сиропом, а милое создание пыталось притянуть к себе эту трубочку, обвивая ее тонкими розоватыми плетями. Ей нравилось смотреть, как проявляется жажда жизни у этой хищной твари. Растение было ядовитым, и Мелисса знала, тонкая трубочка для него – аналог насекомого, и оно было готово выпить его целиком и полностью, без остатка. Были те самые редкие минуты, когда она оставалась одна в своей комнате. Дом инквизитора был большим, но он не любил шума, топота и прочей суеты. Все, кто работали здесь или служили, расползались с наступлением вечернего часа прочь, как жалкие насекомые, стремящиеся в уютное гнездо, пока солнце не скрылось, и не пришла мертвенная и холодная для них ночь. Она горько улыбнулась. Империум лишал своих жителей права на сокровенное, на неприкосновенность дома, на свободу мысли, на время, отданное исключительно себе. Нет, у самых низших были их халупы с орущими детьми и навязчивым ароматом кухни, куда бы ты ни зашел. Но вот чем выше ты забирался по служебной лестнице, тем меньше у тебя оставалось времени на себя и свое убежище. Дом. Когда в последний раз она была там? В этой комнате Мелисса была на службе, но, благодаря собственной настойчивости и попустительству начальника, ей удалось из безликого, одного из многих, помещения создать уютное гнездышко с маленьким садом ядовитых растений, удобным креслом и отличным запасом танны и амасека. Все было надежно укрыто от посторонних глаз, и она собиралась сейчас вовсю насладиться тишиной, покоем и одиночеством. Мелисса с любовью посмотрела на мягкое кресло. Оно принимало форму тела, а по особой команде разминало усталые мускулы не хуже, чем заправский массажист. В последние годы она перестала любить прикосновения чужих рук. Империум. Он обезличивал, он лишал прав. Ничего, скоро все изменится. Ну что ж, ее маленькие питомцы накормлены, пришло время посвятить себя самой себе. Мелисса достала маленькую баночку с кремом и втерла его, скорее, повинуясь привычке, чем из-за необходимости, в сухую кожу рук. Она прекрасно знала, что крем не поможет. Конрад Джарвис был прав, предрекая ей морщинистую старость. Годы брали свое. Возможно, когда все будет готово, она расстанется со всем этим, включая собственное, почти угасшее, тело. Ее передернуло. Хорошо, что до этого далеко. Чайник свистнул, и она заварила листья танны, принюхиваясь к этому неповторимому запаху. Несколько пирожных, и вечер будет прекрасен. Тяжелые шаги, распахнувшаяся со стуком дверь и жалобный скрип ее любимого кресла перечеркнули все ожидания. - Вы никогда не пугаетесь, Мелисса, что это? Превосходство или безразличие? Хотел бы я знать, о чем Вы думаете сейчас. – Инквизитор Конрад Джарвис развалился в ее удобном, мягком кресле и требовательно протянул руку за танной. – Давайте уже Ваше пойло. Вы крайне предупредительны, Мелисса. Или Вы ждали меня? – Последнюю фразу он сказал совсем по-другому, мягко, спокойно. Таким она тоже его знала и видела, но очень редко. Он был таким, когда погиб Эрик, ее нелюбимый муж. Тогда она узнала, что у инквизитора Конрада Джарвиса есть что-то похожее на душу и сердце. - Нет, инквизитор Конрад. Я Вас не ждала, как видите, кресло тут одно. И чашка тоже. Но… Проходите, садитесь, не хотите ли танны? Впрочем, Вы все равно уже сели, и танна у Вас в руках. - Отлично, Мелисса, значит, момент встречи уже пройден, и мы не будем терять время. Я пришел к Вам с миром. Хочу увидеть, как Вы коротаете время по вечерам. Танна изумительна, - сказал он, отхлебнув. - Но я бы хотел что-то покрепче. Ваш садик все также ярок. Есть что-то интересное, чего я не знаю? - Вот там два новых, у них яркие вазоны. Алый с голубым. Рассмотрите, но не подходите близко. – И она полезла в шкаф с тяжеловатой грацией пожилой леди. А Конрад Джарвис смотрел, но не на нее и не на яркие вазоны. Он нашел то, что искал. Совсем небольшая посудина, наполненная на четверть мутной водой, и травинки, уже почти разложившиеся. Для другого всего лишь неопрятность владелицы мини-сада, для него – серьезная улика. В свое время Эрик рассказывал ему, как приготовить один из самых сильных ядов. Всего лишь сгнившая трава, затем несколько простых манипуляций, и вот он, яд, убивающий живой организм без всяких явных признаков. Достаточно глубокого укола, чтобы он попал прямо в кровь. И все. Жертва обречена. - Ваш амасек, инквизитор. Ну как Вам мои цветы? - Они прекрасны, Мелисса. Как и Вы. Он замолчал, и Мелисса не стала прерывать тишины, а присела на уютный, мягкий табурет. С годами ей все больше хотелось уюта, а безликая имперская мебель не могла подарить ничего, кроме эргономичности и легкости в обращении. - Мелисса. Вот мы сидим с Вами в этом полумраке. Нет, не включайте свет. Так гораздо лучше. Наши лица скрыты друг от друга, возможно, пришло время поговорить нашим душам? Мелисса вздрогнула и отставила стакан с амасеком. Он говорил так проникновенно, спокойно. Ни тени издевки или пренебрежения. Все также погружен во тьму и таинственность, но при этом открыт. Что же он хочет от нее? - Я не понимаю Вас, Конрад. - Я пришел к Вам, Мелисса, как добрый старый знакомый. Да, я инквизитор, но при этом я тот, кто знает Вас. - Знаете? - Конечно, дорогая. Мне ли не знать ту молодую женщину, которая поступила ко мне на службу, будучи счастливой женой? Мне ли не знать ту женщину, которая потеряла любимого мужа? Как я могу не знать мою дорогую, незаменимую Мелиссу, отличного секретаря, обладающего потрясающим умом, навыками, аккуратностью и всеми прочими достоинствами? - О, да, Конрад, Вы меня отлично знаете. Пожалуй, даже лучше, чем я себя. - Откуда эта горькая ирония, Мелисса? Я обидел Вас чем-то? Поверьте, я не хотел. Я совсем о другом. – Конрад отставил пустой стакан, поднялся из глубин кресла и подошел к ней. – Как холодны Ваши руки. – Сказал он, коснувшись ее пальцев. - Вы часто мерзнете? - К чему Вы, инквизитор? - Я слышал, что кровь медленнее бежит по венам и артериям, если человека, долго пожившего, снедают заботы и тревоги. – Он повел ее к креслу, усадил и накрыл ее ладони своими. – Откройте мне все. Поверьте, я все выслушаю, и если хоть тень омрачает Вашу преданную душу, я все прощу и пойму. В виски ударило тяжелой волной предчувствия. Она виновна! Он чувствовал это по огню сопротивления, вспыхнувшему в ее крови. Тонкие пальцы пожилой леди запылали, ее губы заалели от скрытого гнева. Какая женщина. Сколько упорства, сколько ненависти, и все это было надежно скрыто. Он нашел то, что искал, и она ответит за все. Конрад Джарвис видел тьму в ее душе. Но это Мелисса, его секретарь, и он даст ей последний шанс. Если она примет его, ее смерть не будет так мучительна. Нет, он подарит ей покой и уход без боли. - На мне нет тени, инквизитор Конрад, и я не понимаю, о чем Вы. Вы обвиняете меня? Меня? – Она вырвала ладони из его рук и схватилась за платок. Его платок, который он с такой щедростью дал ей в свое время. - О, нет, Мелисса, не обвиняю. Я пришел как старый знакомый… - Но не как друг? Конрад, Вы разбиваете мне сердце. – Этот прием всегда действовал на мужчин. Оставалось лишь немного всплакнуть и спрятать лицо в платке. Ее разметавшиеся волосы довершат картину глубочайшего недоумения и горя. – Я как раз вспоминала Эрика. А еще я думала о Вас. Что бы я делала без Вашей дружбы и поддержки? – И она всхлипнула. Конрад Джарвис видел все глубже. Ее душа скрыта от него, но ему было достаточно того, что он ощущал. Она предала его. Предала инквизицию. И то, как она вела игру сейчас, лишь раздражало. Но он даст ей этот шанс. Никому бы другому не дал. - Мелисса, послушайте меня и вытрите слезы. Это же я, инквизитор Конрад. Мы так долго работали вместе, что некая нить связала нас. Пожалуй, она даже тянется от Вашего сердца к моему. Не рвите ее. Не советую. Мелисса подняла лицо с глубочайшим интересом. Он угрожал. Ну надо же. - Откройтесь мне, расскажите мне все. И я обещаю… - Мне нечего рассказать. Совершенно нечего. Конрад… - Она протянула руку и коснулась его щеки. Это было так удобно сделать, поскольку он опустился на колени рядом с ней, сидящей в кресле. Его истинное место как имперского инквизитора – на коленях, на холодном полу, тогда как ее – в этом удобном и мягком кресле. – Конрад, неужели Вы не чувствуете? - Вы знаете, что я не чувствую, Мелисса. Я ничего не чувствую. Таков мой долг. Чтобы глаза мои были раскрыты, я лишен того, чем обладает обычный человек. Чувства надо мной не властны. Меня не волнует голос, прикосновения, аромат волос, это все пыль и прах. Ну что ж, простите, что побеспокоил Вас. – И он поднялся и навис над ней, как огромная тень. - Мой чудесный секретарь. Я покидаю Вас, Мелисса, ненадолго. У Клауда с мира Грир возникли некие трудности, и я лично прослежу, чтобы братья прибыли вместе. - Вы отправляетесь к ним? - Да, немедленно. Только соберусь и еду. Он уже подходил к двери, как вдруг вернулся и вновь сжал ее руки. - Посмотрите на меня, Мелисса. - Смотрю, инквизитор Конрад. И что я должна увидеть? - Свою судьбу. Не смейте покидать планеты до особого разрешения, данного лично мной. Не пытайтесь бежать. Вас найдут и уничтожат на месте. Будьте в этом доме и ждите моего возвращения. - Я арестована? - Да, Мелисса. По моему приказу и с одобрения Ордо Еретикус. Если все разрешится в Вашу пользу, Вы навсегда покинете инквизицию и найдете кров на каком-нибудь дальнем мире-улье. Я лично прослежу, чтобы так и было. Но если нет… Ждите меня, дорогая. И примите свою судьбу.