Не отринь меня

Трое шли, занимая собой всю улицу имперского города-улья Терры. Чуть впереди шла невысокая женщина с бледным лицом и алыми, будто поздняя роза, губами и двое за ее плечами, настоящие телохранители в темном, с пустыми глазами и движениями опытных танцоров. Такую грацию дарит смерть на своих балах лучшим из участников, тем, что выживут. Похоже, они там были частыми гостями, на балах смерти, и стали почти совершенством. Все трое двигались с силой приливной волны, но время было выбрано верно, и они встречали лишь редких прохожих, в основном тех, кто возвращался из баров или шел домой после работы в вечернюю смену. Эти прохожие стремились как можно скорее покинуть негостеприимный холод и полумрак улицы, чтобы оказаться в своем маленьком мире, называемом домом. Равьен не любила людей. Они не были чем-то постоянным и неизменным – или сгорали в огне желаний, или тлели и никак не желали угаснуть. Люди были странным созданием природы, ее капризом. В них было заложено столько всего, а они использовали лишь самую малость. Она предпочитала людям свои собственные творения, например, вот этих, сзади. Струзак и Альшанский. Где они только выкопали эти прозвища, в каких глубинах памяти? С самого Пробуждения они покорно выполняли все, кроме одного – никак не желали расстаться с именами собственными. Не помогла даже обработка. Превратившись на годы в бессмысленные сгустки биомассы, они восстали, согласно программе, но то, что они Струзак и Альшанский, за все это время не выветрилось из их сознания. Молчаливые, исполненные спокойствия, они радовали ее и наполняли гордостью. Отличные механизмы. Равьен использовала их только по назначению, никогда не перегружала излишними страданиями. В конце концов, и у совершенства может быть маленький изъян, например, тяга владеть именем. Пусть их. Хотят быть кем-то – пусть будут. Равьен была не против. Вот и дом. Скорее, особняк. Слишком индивидуальный для города-улья, и наверняка соседей в этот дом даже булкой с маком не заманишь. Равьен любила зерна мака с сахаром, а уж если наполнить этим сдобу… Впрочем, о булке она успеет помечтать потом. - Мы пришли. Он здесь. Помните, что я сказала – боль и повреждения только в случае крайней необходимости. Что скажете, Струзак и Альшанский? - Ну, вот и… все. Равьен улыбнулась. Ей нравилось, как отрешенно и слаженно звучат их грубые голоса. Низкие, мужские, ласкающие слух. - И еще, он не человек, он инквизитор Конрад Джарвис. Запомните это и, если надо будет сломать ему кости, ломайте с почтением. - Во славу легиона. – И все трое вошли в дом. Они скользили тенями на воде, беззвучно и стремительно, и покой ночи не был потревожен неуместным скрипом или звуком шагов. Дом был пуст, как и ожидалось. Инквизитор Конрад Джарвис распускал всех с каждым заходом солнца. Даже охрану. Ночью он мыслил, а любое, даже самое преданное Императору дыхание или сопение, могло помешать кристальной чистоте его мыслей. Все так, как говорил Леорий, читая сводки и донесения. В эту ночь он будет совсем один. Секретарь не в счет – пожилые женщины обычно не доставляли хлопот, даже если когда-то они и были профессионалами своего дела. Равьен было весело, не терпелось увидеть его, того, кто тревожил покой Леория. Кабинет, коридоры, комната ожидания, столовая. Они двигались с самого верху, спускаясь все ниже. Еще этаж, и подвал. По расчетам Леория Конрад Джарвис должен был быть в двух местах – или в кабинете, или в подвале. Кабинет был пуст, как казалось, уже несколько дней по тонкому слою пыли, который она растерла между пальцами, поднося к чутким белоснежным ноздрям. Этот запах ни с чем не перепутаешь. Он был здесь, но не в последние дни. Оставался подвал. Но Равьен решила быть дотошной. По правде говоря, рвением здесь и не пахло. Просто когда еще удастся полностью осмотреть дом инквизитора? Дом. Это было ее слабостью. В мгновения досуга она создавала модели домов и наполняла их куклами, не простыми, а движущимися. А в минуты отдыха Равьен садилась посреди комнаты, где хранились ее творения, и силой своего разума заставляла их оживать. Куклы двигались, шептали друг другу нечто, готовили на маленьких кухнях, спали, мылись, любили друг друга, убивали, рождались и умирали, а она смотрела. Ей нравились их нехитрые истории. Этот дом она тоже создаст, и кто знает, какими куклами наполнит. Если инквизитор ее не разочарует… Равьен мечтательно улыбнулась, и ее кожа покрылась сетью голубых молний. Леорий не любил, когда она была такой. В глубине души он испытывал перед ней страх, и она знала это. Страх вел к усмирению, и вот тогда Леорий был по-настоящему живым. А то, что происходило потом, безумно нравилось уже самой Равьен. Они нашли хозяина дома в маленькой комнате, можно сказать, чулане, где его совершенно точно не должно было быть. Запах спиртного перебивал спертый воздух комнатенки и навязчивый аромат немытого человеческого тела. Равьен втянула в себя эту смесь запахов и закрыла глаза. Как она любила это. Запах жизни. Каждое живое существо имело свой запах – приятный, приторный, тошнотворный, свежий, манящий, и только она сама никак не пахла. «Ты мертвая». Звучит ужасно, но правдиво. Тут ничего не сделаешь, если ты не человек и если ты не живая. Второй слабостью Равьен было составление ароматов. Путешествуя по мирам, она запоминала запахи и затем синтезировала их, стараясь никого не тревожить своим необычным для неживой увлечением. Леорий иной раз гневался и уничтожал творения ее рук, а иногда забирал ту или иную склянку в свое личное пользование. Потом она воссоздаст все, что почувствовала в этой комнатенке – запах мужского тела и некий тонкий аромат – не то цветы, не то живая плоть. Инквизитор лежал на полу, вытянувшись во весь рост, и что-то хрипло рычал. Скорее всего, это была песня, поскольку кулаками он выбивал нечто похожее на ритм, понятный лишь ему. Лица не было видно, поскольку он зарыл его в вещи, явно женские. Равьен хотелось перетрогать их все, примерить, впрочем, о чем это она. Все это успеется. А сейчас… - Взять. – Двое выступили вперед и оказались между Равьен и инквизитором. - Струзак, бери его, Альшанский – понесешь то, на чем он лежит, и что лежит на нем. Там разберемся. Инквизитор Конрад Джарвис был пьян и раздавлен, но даже в беспамятстве, вызванном неумеренным потреблением амасека, он оказался крайне опасным и непредсказуемым. Они возвращались по улицам ночного города, и Равьен сбилась с шага и задохнулась, вспомнив, как оказалась сжатой в мощных руках и притиснутой к широкой груди, где перепуганной птицей билось человеческое сердце. Он погрузил лицо в ее волосы и задохнулся, а затем отбросил ее так, что она ударилась об стену. - Ты – не она. – Простонало чудовище, которое было инквизитором, и упало обратно на пол, зарываясь в груду тряпья. Струзак отделался разбитой бровью, Альшанский – сломанной рукой. Они прихрамывали, но не отставали. Надо будет подлатать их. Они обездвижили и связали Конрада Джарвиса, инквизитора Ордо Еретикус, и несли его к Леорию, передавая тело друг другу. Равьен вновь и вновь чувствовала прикосновения этих железных пальцев и слышала тоску в его рычании: «Ты – не она». Это было волнующе. И она улыбалась, подставляя лицо предрассветному ветерку. Варрон Тигурий возвращался с мира Грир, и кресло на Громовом Ястребе было для него гораздо удобнее и желаннее, чем самое пышное ложе в гостевых покоях дворца тирана. Верховный библиарий был восхищен приемом, но как же грела его душу мысль о том, что он возвращается домой, на Макрейдж. Все было великолепно и продуманно. Встреча, переговоры. Такая учтивость и обходительность у обычных людей, тем более столь далеких от порядков и традиций Ультрамара. Все это не могло не радовать Верховного библиария. Жители мира Грир никогда не видели Астартес, во всяком случае, это поколение, и при всем этом не впали в религиозный восторг или в страх. Люди мира Грир были счастливы тем, что их правитель нашел свою судьбу, именно так они и говорили, и это выражение ужасно понравилось Тигурию. И вскоре тиран Клауд приведет молодую жену под своды дворца. Грир был переполнен солнечным светом, теплом, спокойствием и добропорядочностью. Даже младенцы здесь надсадно не орали, и дети вели себя крайне благопристойно, проводя все время в полезных занятиях. Тигурий был восхищен. С этого мира в Орден попадет множество прекрасных рекрутов. Умные глаза, отменная физическая форма, никакого голода и недоеданий. Загорелые мускулистые тела. Тиран был великолепным правителем. Но главное – метардий. Тигурий внутренне заурчал от удовольствия, вспоминая огромное озеро расплавленного металла в недрах шахт Грира, куда его проводили, чтобы показать то, что мир Грир был готов предоставить ордену Ультрамаринов в качестве жеста доброй воли. Шахты и копи опутывали мир Грир сетью прекрасно прорытых тоннелей, подземных пещер и проходов, безопасных и хорошо освещенных. Кое-где они были украшены черепами, что немного удивило Верховного библиария. Но это был вовсе не тайный культ, как он опасался. Проводники объяснили ему, что жаль тратить прекрасную плодородную землю на кладбища и могильники. Тиран Клауд распорядился убрать все захоронения, которым больше двухсот лет, в глубины и шахты. «Какая Вам разница, чей череп Вы найдете, раскопав забытую могилу? Он не расскажет Вам ничего, не заговорит, клацая нижней челюстью, не прогремит костями. Он – всего лишь останки. Гораздо важнее память, которую умерший оставил о себе. Вот ее необходимо беречь, а кости – это лишь кости. Тлен к тлену, прах к праху». – Так говорил тиран Клауд, и жители выполнили мудрый приказ правителя. Земли освободились, и там, где были заброшенные и забытые в веках могилы, расцвели сады и взрастали плоды мира Грир, идущие на стол, на радость жителям. Тигурий сжал посох в ладонях и закрыл глаза. Лететь оставалось совсем немного. Метардий. Бесценный, сияющий серебром и светом звезд, металл. Шахты, опутанные системой подъемников, вагонеток и ковшей, добывающих бесценный метардий и вывозящих его на поверхность. А там переработка. Тиран оставил распоряжение насчет создания новых промышленных зон, самым лучшим образом пригодных для этого. Новые рабочие места, растущее благосостояние жителей, счастливые, сытые семьи, множество детей. И будущих рекрутов для Ультрамара. Робаут Жиллиман был бы доволен. А что еще нужно ему, верному сыну своего примарха? Варрон Тигурий погладил посох. Однажды смерть прервет его жизнь. Но ему не стыдно будет и не горько покинуть этот прекрасный мир. Каждую минуту он живет для того, чтобы служить. И в тот час, когда Варрон Тигурий сложит с себя полномочия Верховного библиария, новая молодая рука подхватит его посох и сожмет в длани. Кто же это будет? Губы Тигурия раздвинулись в улыбке. С выбором преемника можно и подождать. Дел предстояло свершить еще ой, как много. Катон Сикариус видел во сне ласковое, теплое море Талассара. Накатывающие на берег волны, разбивающиеся о камни и становящиеся белой пеной прибоя. Белой пеной, словно кружева на юбке Лори, рыдающей на полу холодного зала. Рыцарь-чемпион вздохнул во сне и перевернулся на другой бок. И сон вновь начал окружать его плотным облаком. Военная миссия была выполнена, и Вторая рота покрыла себя славой, оказав помощь братьям из ордена, а говоря проще, вытащив их из задницы, куда они попали по собственному просчету. Это было удивительно приятно – явиться на поле брани неукротимой лавиной, сметая врагов на своем пути и посрамляя упавшую духом Четвертую роту. Напрасно ему что-то бормотали про их воинский дух. Он лично видел уныние в глазах капитана Четвертой роты. Лично. И никто его в этом не разубедит. Уриэль Вентрис был готов расплакаться, как девчонка-посудомойка, разбившая любимую тарелку хозяйки. Он видел это, и не надо тут про обман зрения. Вторая рота появилась вовремя для того, чтобы Четвертая одержала победу. Он готов был признать, что Уриэль Вентрис – мужественный и самоотверженный Астартес. Пусть радуется. Но до рыцаря-чемпиона ему еще очень далеко. Катон Сикариус всхрапнул и вернулся к созерцанию океана. Огромные рыбы сновали вокруг него, касаясь влажными боками его ног. Катон пошевелил пальцами, наслаждаясь прозрачностью воды. Удивительное воспоминание детства. Он стоял тогда на мелководье и играл с мальками, стараясь заманить их в ведерко, а большущая рыбина отталкивала его и била хвостом. Солнце и запах волн и звонкий смех. От переполнявшего счастья Катон открыл глаза и увидел, что в комнате он вовсе не один. Тонкий луч рассвета запутался в золотых, волнистых локонах, падавших до плеч того, кто сидел в изголовье Катона. Мощные ладони покоились на древке могучего посоха, гудящего даже сейчас, когда его владелец дремал, опираясь на подушки в изголовье постели. Обычно Верховный библиарий носил шлем для усиления и лучшего контроля своих неординарных способностей псайкера, и его волосы выпадали от вредоносного влияния шлема на организм. Но в те редкие дни, когда шлем был ему не нужен, волосы вновь отрастали, послушные силе регенерации тела Астартес, и гордой неукротимой волной падали на плечи библиария, делая его моложе и, что там говорить, прекраснее. Катон вздохнул, глядя на эти волны цвета золота и соломы. Тигурий и так был хорош, но сиял красотой воина. А сейчас Катон видел его таким, каким Верховный библиарий и был – утонченным, изысканным, украшенным красотой ума и силой духа. «Вот кого могла бы выбрать Лори» - пронеслась испуганной рыбкой непрошенная мысль. – « Но где там? Вентриса ей подавай. А Тигурий для нее всего лишь старик». - Метардий, Катон. На Грире есть метардий. – Глаза Верховного библиария были закрыты, и Катон не стал переспрашивать, вторгаясь в транс Тигурия непрошеным гостем. Это было даже опасно, поскольку Варрон не помнил себя в такие мгновения. Марнеус Август Калгар однажды поведал Катону в доверительной, дружеской беседе после ужина о мощном ударе в челюсть, полученном от Варрона Тигурия, которого Великий магистр пытался вывести из транса в неурочный час, а, проще говоря, разбудить. Катону Сикариусу вовсе не хотелось испытать на себе силу кулака Верховного библиария. Он решил подождать, пока тот вернется из мира грез, но подушка под горячей щекой была такой удобной и прохладной, а предшествующий отдых столь кратковременен, что Катон уснул и не видел, как Тигурий, находясь во власти сна, опустил свою голову рядом с его темноволосой головой. Тигурий видел будущее. Слуги Хаоса шли волна за волной, сметая на своем пути любого. Кровь, грязь, запах железа, раскаты взрывов. Он держался, сколько мог, но тело, мощное тело Астартес предало своего хозяина. Оно слабело от ран, изнывало от боли и слабело. Он знал, что падет, он ведал, что это его последний бой, и уже там, на стороне Хаоса, готово дуло, что пошлет в его сторону убийственный снаряд, который расколет доспех Верховного библиария и приведет к его гибели. Посох нашептал ему все это, и Варрон Тигурий был готов. Оглядывая прошедшие тысячелетия, он не находил поводов для стыда. Он всегда был на посту, осталось найти лишь самое главное - преемника. Но как это сделать сейчас? Верховными библиариями не становятся, ими рождаются. Посох протестующе загудел и вспыхнул зловещим огнем. Разве нет? Посох продолжал гудеть, и ладони Варрона Тигурия нагрелись. «В чем я не прав? Гордыня? У меня? Да нет же. Нет. Я просто не вижу его, достойного. Не меня, не подумай, достойного занять место Верховного библиария, которое с минуты на минуту опустеет». Посох гудел все сильнее, и Варрон раскрыл глаза. «Какой яркий сон». Навершие посоха указывало на темноволосую голову, покоящуюся на той же подушке, совсем рядом. - Катон? Нет. Он Астартес, он герой, но не библиарий и не псайкер. Навершие посоха больно ударило Тигурия прямо в лоб, и он смирился. Наверняка эта священная реликвия знает больше, чем какой-то там Верховный библиарий ордена Ультрамаринов. Тигурий улыбнулся и ласково погладил древко. Катон, так Катон. В конце концов, то, что произойдет - это дело будущего, возможно, далекого. И кто знает? Надо получше приглядеться к чемпиону Второй роты. Тигурий отложил посох и прилег на бок, подпирая голову рукой, пристально разглядывая Катона Сикариуса, спящего спокойным, глубоким сном. Катон видел поле боя. И мысленно уже выбирал самую удобную позицию, откуда следовало ударить, чтобы изменить ход сражения. Там что-то происходило. Он все хотел увидеть, но небо было багровым, там вращалось огромное демоническое око, и Катона уносило от места битвы. Ветер тащил его, словно листок. Нет, словно лепесток. И вот он уже у ног прекрасной девы, у самых ее туфелек, как в старых сказках Талассара. Сейчас она возьмет этот лепесток в руки, коснется его алыми губами, и он станет герцогом. Но она не спешила, а лишь смотрела ему прямо в душу сияющими глазами. Их свет затмевали сияние ее золотистых локонов, таких мягких, если к ним прикоснуться. Катон протянул руку, хотя, какая рука могла быть у лепестка, и коснулся их. Все было так, как он и думал – пушистый шелк в пальцах, ласкающий, легкий. - Капитан Сикариус, не время спать. И оставь мои волосы в покое. Катон раскрыл глаза и уперся взглядом в дышащие зрачки Верховного библиария, который смотрел на него, лежа на боку и подпирая голову рукой. - Но… - Я говорю, спать не время, рыцарь-чемпион. Ультрамар ждет, Катон. – И Тигурий сладко потянулся. - Тигурий, что ты здесь делаешь? В моей постели…? - На твоей постели, позволю заметить. Мелочь, но разница есть. Как что делаю? Смотрю на тебя, рыцарь-чемпион. А ты что подумал? Щеки Катона вспыхнули под этим пристальным насмешливым взглядом. - Через пять минут у магистра, Катон. Обгони меня, капитан. Учти, я буду быстр. Катон мысленно застонал, глядя в след исчезнувшему Верховному библиарию. Естественно он успеет, хотя обогнать Тигурия… Попробуйте обогнать ветер, дующий из степей Талассара. От странности происходящего герцог Талассара забыл свое ночное видение. Новый день требовал новых подвигов, и Катон Сикариус, капитан Второй роты, был готов. Бальтазар смотрел на гроздья из плоти и лимфы. Они колыхались в такт биению метронома. Все идет отлично, а именно – согласно правилам вечности. Не упало еще семя познания, не срослось с тканью Вселенной, не дало всхода, который будет делиться и прирастать. Там дальше было еще крайне много всего. Но слушателей не было, а бормотать все это себе под нос в одиночестве не хотелось. Он вытянул руку и коснулся пальцами набухших гроздей великого древа. Это все род людской. Не могут просто принять, им обязательно надо назвать видимое. Ну, древо, так древо. Под его прикосновением гроздья затрепетали, и один из плодов показался ему особенно наполненным. «Так-так». Бальтазар устремился к нему и с нежностью повитухи пропальпировал сочащуюся лимфой плоть. Внутри плода зарождалась жизнь. Вот и конец безделью. Теперь ему надлежит проявить особое усердие, и вскоре плод набухнет, затем созреет, а после, именно в тот самый нужный момент, а не раньше и не позже, Бальтазар серпом рассечет плоть и достанет оттуда живую особь. Кто это будет, он не знал, да и не хотел. Они приходили и уходили, затем вновь приходили, с криками, стонами, жалобами. Их голоса летали вокруг него подобно звездной пыли. Он был заботлив, а они хотели больше, чем он мог дать. Странные создания. Казалось бы, что может быть лучше для простейших, чем вечное существование, о котором молило все живое. Так ведь нет. Они жаловались на боль, как будто что-то бывает без боли. Великое Зачатие не обходится без внедрения души, а это значит, что перед этим она, душа, будет исторгнута. Были бы они все Предстоящими – боли бы не было. Но не всем же так повезло, как ему. Бальтазар был Предстоящим. Для их скудных умишек он был вечен и вездесущ, прибавьте к этому извечный страх простейших, и можно проснуться богом. А Бальтазар вовсе им не был. Старость. Ему она недоступна, хотя иной раз так хотелось списать все на нее. Вот результат общения с простейшими. Так привыкнешь разговаривать сам с собой и не заметишь. Под пальцами прощупалась возрождающаяся плоть. Очень хорошо. Он добавит питательной биомассы, и гроздь станет еще пышнее. Надо немного подождать, и вскоре Вечный возродится к жизни – так они, Предстоящие, установили в незапамятные для простейших времена. Бальтазар закрыл глаза, сосредоточился и растворился в вихрях золотого света. Он стал чистой энергией, ускоряющей процессы набухания грозди. Она алела, а где-то в выси слышались слова: «Не упал еще…» Бальтазар творил. Амасек не спасал. С каждым стаканом благородное пойло теряло вкус, да и какая мразь назвала его «благородным»? Мерзкое, безвкусное дерьмо. Ноги ослабели и не желали двигаться. Сколько же он выпил? Конрад Джарвис попытался трясущимися пальцами посчитать бутылки, но их батарея рассыпалась под его нетвердой рукой. «Нееет, не уйдете. От меня еще никто не уходил» - инквизитор погрозил пальцем и подполз к ним, таким пустым и ненужным. Фу, гадость. Мусор, пустышки. Взяв одну из бутылок, он попытался вытрясти последние капли себе на ладонь. После долгих стараний на его руке влажно засветилась одинокая капля. Он слизал ее с ладони и задумчиво приподнял брови. «Вот почему последняя капля всегда самая вкусная? Возможно, так и с жизнью. Последняя минута самая-самая?» А ему еще так долго этого ждать, последней сладостной минуты, такой чистой, запретной, желанной, как сама любовь. Отбросив ненужную бутылку, жалобно звякнувшую дождем осколков, он вновь попытался встать. Не получилось. Пол, стены, все это двигалось, шаталось. «Мерзость. Это все Хаос. Нееет, это происки жалкой ведьмы». Всхлип вырвался откуда-то изнутри, грудь сдавил спазм, и инквизитор завыл, тоскливо и горько. Как же так? Она была с ним долгие годы, даже не годы, столетия, и чем все кончилось? Ничем. Он даже не узнал, не почувствовал, не распознал ее до последнего. Всхлип перешел в рев. Он хватал бутылки и бил их об стены. Восемь бутылок. Вот и сосчитал. Он улыбнулся собственной ловкости и находчивости. Сосчитааал… И уголки губ вновь поползли вниз. Такой секретарь… Где он возьмет такую же? Где? Ответ напрашивался сам собой, он всплыл откуда-то из глубин памяти и пылал на губах, просясь на ружу. Джарвис не рискнул высказать его вслух даже наедине с собой. Тсссс… Он приложил к губам трясущийся длинный палец и воровато оглянулся. Инквизитору не положено. А что не положено – он забыл. Голова гудела до невозможности, и Конрад Джарвис лег на пол и подгреб к лицу все, что смог найти в ее шкафу. Ее одежда. Она пахла. Ею. Не пожилой леди, а Ею, которую он почувствовал тысячелетия тому назад. Запах волос, кожи, подмышек, шеи, там, где она переходит в пышную шапку волос, та тонкая линия… Он погрузил лицо в эти бездушные тряпки. Они хранили частицы Ее. Конрад Джарвис не выпустит их, пока не вберет в себя весь аромат этой женщины. Предательницы. Мелиссы. Еретички. Трое вошли в его дом. Он понял это по вибрации пола. И это были не люди. Их шаги, как бы объяснить… Джарвис замолотил руками по полу, от злости на себя. «Просыпайся, пьяная скотина. Все, хватит. Думай». Шаги человека музыкальны, они то звучат четко, то пришаркивают и пристукивают. Иногда они звучат барабанной дробью или цокотом копыт. Иногда шелестом крыльев гордой птицы. А вот эти, кто нарушили покой его дома и прервали минуты скорби и ярости, а, говоря проще – беспробудного пьянства… Джарвис расхохотался, получилось достаточно пафосно. Скорбь. Отличная отмазка для Ордо Еретикус, если они потребуют его к себе сегодня. Так вот, шаги непрошеных гостей были монотонны, безжизненны. Джарвис вновь попытался встать, но только зарычал, поскольку ноги и руки отказывались держать его тело хотя бы на четвереньках. Все-таки, с восемью бутылками он перебрал. Они не были людьми, скорее… И Джарвис ударил себя по лбу кулаком, радуясь внезапной догадке, даже озарению… Это были автоматоны. Конечно, они. Однажды он слышал о таких. Не кадавры, не големы. Джарвис отмахнулся от своего сознания, которое пыталось подсказать ему иные определения. Автоматоны. Звучит успокаивающе. Осталось понять, зачем они здесь. Певучий голос ворвался в мозг, как горячий нож в масло. Она явно отдала приказ своим автоматонам. «Дура, зачем же так орать?» - он вновь попытался встать, но двое кинулись на него. С каким удовольствием Конрад бил этих… нелюдей. Пусть так, но «автоматон» звучит лучше. Мрачная гордость наполняла его. Даже сейчас он сумел дать отпор, хотя не особо понимал, зачем, собственно говоря, он это делает. При контакте их кожа оказалась именно такой, какой он и предположил – чуть влажной и прохладной. Руки били, а голова напряженно работала. Что он знает об автоматонах? Ничего, только слово, которое так приятно катать по небу. Ав-то-ма-тон. Удар в скулу прервал лирические отступления в голове. Он ответил выпадом в лицо и, кажется, попал. Ладно, с этими он разберется позже. Исполнителей всегда стоит оставить на закуску. А вот она или оно… Назвать это создание «ею» он не мог. Мелисса тоже была… Скорбь скрутила его, а затем адреналин ударил в кровь. А вдруг...? Он прижал это упругое горячее тело к себе и погрузил лицо в ее волосы. Тщетно он вбирал ее запах. «Спаси нас Император, она не пахнет. Она сухоцвет?» Омерзение не дало возможность исследовать создание, вырывавшееся из его рук. Оно же заставило его отбросить это соблазнительное и горячее тело юной женщины и простонать невнятный протест против судьбы. И вдруг кровь ударила в виски, и все встало на свои места. Предчувствие. Он должен пойти с ними, автоматоны они или нет. Просто должен. Он будет умолять их взять его с собой. Но умолять не пришлось. Тот, который помощнее, задел его так, что Конрад всей массой рухнул на пол. - Взять! Остальное он уже не слушал. Как же было смешно понимать, что они чувствуют себя ловкими охотниками. Дичь ослабела, и ее можно тащить на кухню под нож. Глупцы, они тащат к себе не дичь, но затаившуюся смерть, ужас, мрак. Хотя восьмая бутылка была лишней. Предательница… Оставалось только вспомнить, что он хотел сделать после всего вот этого. А, братья. Отлично. Сознание прояснялось. «Ну что ж, несите жертву, и там, в вашем логове, она нанесет ответный удар, и он вам не понравится, автоматоны. И ты, безжизненная женщина с бледным лицом»… Марнеус Август Калгар, Великий магистр, оглядывал присутствующих с видимым удовольствием. Здоровые, полные сил и мужества, преданные, умные без въедливости, его Астартес. Его сыновья. С тех пор, как их общий отец, Робаут Жиллиман, да славится его имя в мирах Ультрамара, был погружен в стазис, Марнеус Калгар считал себя лично ответственным за каждого легионера. За все тысячелетия Орден не зачах, не оступился, не покрыл себя даже тенью отступничества. Как и в момент основания, так и сейчас, они были верны и смелы. И когда настанет его черед уйти - закрыть глаза в последнем сне, совесть магистра будет чиста. - Я собрал вас во внеурочный час не без причины и рад видеть, что каждый в этом зале полон решимости и отваги. Почему именно вы? Не задавайтесь этим вопросом. Каждая рота получила свое задание, так что дело не в избранности. Вы отправитесь туда, потому что я так решил. Ты, Уриэль, родился на Калте, и ты знаешь, что значит быть сыном Калта. Уриэль Вентрис подобрался и кивнул головой. Катон видел, каким строгим и одновременно злым стало это обычно такое… обыденное лицо. И пусть Лори лепетала что-то про его глаза цвета грозовых облаков, он был обычным Астартес, им и останется. И не видать ему Талассара, как своих ушей. - Ты, Катон, наша гордость, наш пламень, ты выберешь лучшую стратегию для операции, во главе которой встанешь. Тебе в подчинение идет Четвертая рота и гвардейцы. Да, не удивляйтесь, в нашей операции участвуют и люди. Я запросил лучших, кадианцев, тех, кто умеет выживать там, где другие умирают. - Я бы хотел ознакомиться с деталями, магистр. - Будут тебе детали, рыцарь-чемпион. – Марнеус Август видел, что в мыслях Катон Сикариус уже там, хотя, собственно, где? Он же не огласил еще, где, собственно говоря, будет проходить миссия. Хотя… Это неважно. Даже в сердце варпа воин Ультрамара победит врагов Императора. – Так вот, вы все знаете про бывший легион Несущих Слово, этих предателей, отщепенцев, мерзавцев. - Темный пузырь гнева раздувался в груди, мешая вздохнуть, и тут тяжелая длань легла на плечо исполненного гнева магистра. - Благодарю, Варрон. Ты, как всегда, кстати. Камни Калта, кровь Калта, отметка Калта… Они взывают к нам через вечность. И месть не закончится никогда. Так вот, среди этих омерзительных лизоблюдов Хаоса нашелся один, из первых, из тех, кто понял урок Монархии и ужаснулся. Из тех, кто принял и осознал свою ошибку. Из тех, кто остался верен Императору. - Предатель? У Несущих Слово? Это не ловушка? – Катон, забыв о всякой почтительности, обращался к магистру, как к равному, но это никого не покоробило. Каждый в этом зале был первым, но среди равных. - Нет, Катон, не ловушка. Во всяком случае, пока. Мы никогда не доверимся предавшим нас кузенам полностью, но этому можно доверять. Он проверен временем. Итак, есть мир, Варрон, покажи. Тигурий включил механизм, и интерактивная объемная модель Вселенной окружила воинов Ультрамара. - Вот Макрейдж. Здесь Око Ужаса, а вот здесь… Посмотрите внимательно. Катон, не отвлекайся, что ты там выглядываешь? Под укоряющим взглядом Тигурия Катон Сикариус покраснел, как первые розы у храма Геры. - Я искал планету Грир, Верховный библиарий. Прошу меня простить. - Смотри сюда, вот Талассар, вот Грир. Считай, что твои извинения приняты, но больше не отвлекайся. Уриэль Вентрис проследил взглядом за рукой Тигурия, отмечая про себя незнакомое название. Он думал так громко, что Тигурий нахмурился, а затем так посмотрел на капитана Четвертой роты, что тот смешался, а потом и вовсе думать забыл об услышанном, о Грире, обо всем кроме того, где будет проходить операция. - Продолжим. – Марнеус Калгар призвал Астартес к вниманию и сам показал на крохотную каплю планеты, сияющую в вечном мраке космоса. – По донесению на этом мире готовится нечто ужасное. Некий ритуал, на который сильны ублюдки Хаоса. Чего они хотят добиться – информатор не знает, несмотря на свой высокий уровень. Но ритуал готовился не одно столетие и обещает быть крайне жестоким. Нам нет дела, - возвысил голос Великий магистр. – До того, что они хотят и с какой целью. Мы, движимые верой в справедливость и Императора, помешаем им и заодно опробуем оружие, присланное нам верными Империуму техножрецами. Я не буду вдаваться в детали, но это пробные образцы, и если оно верно нам послужит, то техножрецы обещали поставить Ультрамару этого оружия столько, сколько мы захотим. Не верю я в их бескорыстие. – Марнеус ударил себя кулаком по колену. – Но… Мы никогда не отказывались от помощи в это темное время, не откажемся и теперь. Все детали вы найдете в файлах, присланных каждому из вас. А теперь идите. В зале повисла умиротворяющая тишина, и Калгар устало облокотился о спинку кресла. - Ну что, старый друг? Что тебя тревожит? – Голос вливался, как теплое масло в молоко, делая его еще вкуснее и удесятеряя силу исцеления. - Скажи мне, Варрон, ведь ты можешь… Ты, сильнейший, ты можешь видеть нас насквозь, можешь копаться в наших головах, как… Сам знаешь, как. Почему ты не делаешь этого? Почему не читаешь нас, как книги? - Я все могу, Август, и иной раз, впрочем, это бывает крайне редко… Я читаю, но без надобности, крайней надобности, поверь мне, я не делаю этого, именно потому что могу. С каждой новой ступенькой силы возрастает и ответственность. Юный псайкер стремится услышать все и каждого, только он не может, Август. Один из десятков тысяч сможет, и то, глубоко в сознание он не попадет. С ростом силы возникает понимание и уважение к личному пространству. Твое сознание, магистр, как и сознание любого в нашем Ордене, для меня бесценно и свято, и я вовсе не хочу своим вмешательством навредить. Да ты и сам знаешь, как тяжело, после того, как в твоей голове побывал псайкер, то есть, я. - Тогда почему… - Ты хочешь спросить про Сикариуса? Не делай такого лица, я ждал этого вопроса уже давно. – Тигурий присел на ступени трона, опираясь на посох. – Рыцарь-чемпион – совсем иное дело. Я не могу раскусить его, Август. Не могу. Еще с тех самых пор, когда он был темноволосым мальчишкой-рекрутом. Он податлив, как воск, его сознание принимает меня, а это уже кое-что. И при этом ни одного задатка псайкера. Ни единого. Вот как так? Что он такое, наш рыцарь-чемпион? - Ты меня спрашиваешь? – Марнеус Калгар улыбался во весь рот. Ему нравилось это изумленное выражение на лице Тигурия. Обычно тот выглядел таким всезнающим, что магистру не раз хотелось стереть это всезнание с лица боевого товарища хорошим ударом по скуле. Дружеским таким ударом. - Нет, магистр, я спрашиваю себя. Что такое наш рыцарь-чемпион, наш талассарский герцог, наш, не побоюсь этого слова, светоч воинской доблести? Почему мое и его сознания сливаются воедино так легко? Что ждет нас в будущем? Как… - Вопросы, вопросы, вопросы. Варрон, помилосердствуй. Мне бы с делами Ордена разобраться. А уж твои дела, библиарий, не знаю, кто бы кроме тебя смог их хотя бы осмыслить. – Магистр встал, и Тигурий поднялся вслед за ним. – Идем со мной, Варрон. Я еще раз хочу все продумать. Если информатор не ошибся, а я сомневаюсь, что Темный апостол может ошибаться, то мы сумеем больно ущипнуть этих отщепенцев Хаоса. В нужный час Бальтазар рассек спелый плод, сорвавшийся с грозди, и оттуда, стеная, выпал ком живой плоти. Он никогда никому не говорил, но ему так нравился этот момент. Соприкосновение. Проникать пальцами сквозь комья крови и лимфы и касаться тела, которое бугрится под пальцами, растет, видоизменяется. Для того Бальтазар и пел песни, чтоб клетки регенерировали с неведомой силой, подвластной лишь одной природе. А они, являющиеся из плодов, все забывали, все отбрасывали – заботы, пение, ласковые руки, очищающие их от излишних пленок и наслоений, хлопающие их по спинам и помогающие откашлять мокроту из легких. Бальтазар стоял на страже возрождения Вечных из людской породы, самой слабой из всех. Но вот что у них было, это огонь души, такой яркий, что Бальтазар согревался от его сияния и иногда утаскивал немного себе. Они и не ведали об этом. Суетные, копошащиеся, вечно недовольные, но такие живые, теплые. Бальтазар смотрел на судороги новопришедшего. Женская особь. Так-так, он узнает ее из сотен, эту вечную. Она сияла особенно ярко. Не сияла, горела. Бальтазар был создан так, чтобы помнить всех, но даже если бы произошел некий сбой, именно эту бы он не смог забыть. С особой тщательностью он очистил тело, уворачивающееся от его прикосновений и норовившее свернуться в позу зародыша. И так каждый раз. Не выдержав искушения, Бальтазар хлопнул лежащую чуть пониже спины, она это особенно не любила. - Опять ты! Каждый раз ты! Мне больно, сделай что-нибудь! - И будет, как ты говоришь, больно. Потерпи. – Он старался говорить мягко и успокаивающе. Все, как следовало. - Еще немного, и ты сможешь пить, и я дам тебе снадобье. Оно излечит и успокоит. - Не могу терпеть. Не могу. Мне больно. - Ты умерла, чего ж ты хочешь? Без боли? Так не бывает. Потерпи. - Однажды я убью тебя, если найду. – Ее хриплый голос был лучшим лекарством после всех забот и трудов. Бальтазар от души рассмеялся. Он любил это делать для Вечных, возрождающихся под его руками. От его смеха все вокруг звенело и переливалось цветами радуги. Они это так любили. Дети, что с них взять. - Не найдешь, глупая. Вернее, найдешь, умерев вновь и возродившись. Но сейчас ты не в силах прибить даже блоху. Потерпи, а то кожа ляжет неровно, и будешь ты морщинистой и страшной. - Откуда ты знаешь, что я буду страшной? Он снимал хлопья плоти с ее лица и не удержался от искушения заглянуть в ее испуганные глаза и скорчить страшное лицо. - Хочешь, покажу? – И Бальтазар придвинулся, в притворной угрозе занося над ней руки. И глупая испугалась - сжалась и заголосила. – Ладно-ладно, не сжимайся, не буду. Лучше выпрямись, я погляжу, не приросло ли чего лишнего. А то была тут одна. Так у нее три молочных железы вместо двух. Не порядок. А у другой вообще отросло то, что больше подходит мужчине. Не бойся, сейчас посмотрим, что там у тебя. – Он подал ей руки, и она встала, опираясь об него, чтобы не упасть. - Хотя, кому-то нравится такое вот добавление. Но тебе оно не нужно. Покажись. - Последнее слово он выделил особо, и она подчинилась. Бальтазар умилился – чистенькая, словно рыбка из ручья. – Целенькая, и все на своем на месте. Пей. Она стояла, окруженная сияющим светом, переливающимся всеми оттенками радуги. Когда это произошло в первый раз, ей не удалось встать на ноги от счастья. Тогда она ползала по полу и благодарила Бога за то, что жива. Если бы она только знала… Когда это произошло во второй или в третий раз, она узнала, что у бога есть имя, и зовется он Бальтазар или как-то так. И только потом пришло понимание, что он вовсе не бог. Боги покинули Вселенную, отвернулись от нее. Но это все после. А сейчас она получит в руки нечто, напоминающее… Ее передернуло. Нет, лучше не думать. Розоватая плоть возникла перед ней, и она припала губами, вбирая в себя целительную влагу. Гроздь с нерожденным выпаивала тех, кто возродился вновь. Об этом думать не хотелось, и она просто пила, набираясь сил и жизни. Бальтазар смотрел, как она насыщалась, и ее тело розовело, наполняясь жизненными силами. По их людским меркам не такая уж и юная, скорее, молодая. Ну, вот и пришло время. - Что ты выберешь, Вечная? - У меня есть имя, Бальтазар. – Она смотрит на него во все глаза, думая, что ее взгляд проникает вглубь его души. На самом деле, ему просто нравится видеть, как она хлопает глазами и строит рожицы. - А разве это что-то меняет, Вечная? Итак, что ты выберешь? Сон или явь? - Явь, Бальтазар. Я хочу помнить все до малейших подробностей, каждую деталь. Я возвращаюсь, чтобы… - Все как всегда. – Бальтазар вздохнул и жестом показал на нечто, напоминающее раскрытый зев цветка. – «Я возвращаюсь, чтобы…», «Я отомщу…», «Я узнаю…». Ни минуты покоя. Неужели тебе не хочется, - повернулся он к ней. – Проснуться с чистым разумом и переполненной радостью, в незнакомом мире и жить. Вот просто жить, как вы это называете? Плодиться, размножаться, разве это плохо? Она подошла к цветку, передернула плечами от предстоящего и решительно залезла внутрь. Тонкие жгутики соединялись с ее артериями, а в самой глубине, куда она положила голову, они проникнут в мозг, чтобы разбудить ее память. - Бальтазар. – Позвала она, зная, что ее хранитель здесь. Он не был ее личным хранителем, но ей было приятно так думать. - Что, Вечная? - Я – Юлия, Бальтазар, и я возвращаюсь, чтобы… События, которые имели место быть… Шаман Кутха глядел на закат, заунывно напевая бесконечную мантру, понятную лишь ему. Воины принесли с охоты жалкую добычу, и он готовился взять свою долю. Но что же он возьмет? Мясо туска – жесткое, отдает запахом мокрого пса, но шкурка пригодилась бы ему. Кутха освежевал бы зверя и утерся свежей кровью, а шкурку растянул и высушил бы на солнце. Шкурка туска – отличительный знак шаманов, как и ядовитые зубы зверька, который кусал свою жертву, а потом терпеливо ждал, пока она будет парализована ядом, и лишь после насыщал свою утробу. Плоть гила, птицы с крыльями, как плащ, но бродящий по земле, слишком мала, чтобы насытить даже ребенка. Но вот кровь... Шаман облизнул губы. Кровь гила была лакомой и желанной, лучше по вкусу лишь кровь человека. Воины, внимательно смотревшие на Кутху, подались назад и сжали в руках копья и мечи. Глупцы. Они сжимались под взглядом шамана. Если ему понадобится их кровь, он упьется ею, но Кутха был умен. Кто же съедает того, кто приносит тебе пищу? Их время придет, он заберет каждого в холодное время замерзшей воды. Кутха закрыл глаза и представил бьющееся горячее тело, которое он прижимает к шкурам, и нежную и податливую плоть шеи, которую растерзает зубами, добираясь до жилы с кровью. Сытость… Видение, а затем сон. И манящий запах засыхающей крови. Но время еще не пришло. Шаман вздохнул и отбросил птицу. Охотники робко, друг за другом подходили и выкладывали добычу, провожая ее жадными глазами. У каждого из них в доме из шкур спали дети и женщины, которых надо было кормить до срока. Шаман облизнул губы. Дети. Взгляд его метался по добыче, и тут он узрел. - Кто? – Окрик шамана заставил охотников замереть. – Кто добыл шаркуна? - Я, Кутха. – Молодой охотник вышел из затихшей толпы. Я принес его тебе, шаман. Шаркун таился от меня в зарослях, но я приманил его вкусным вако. Не съел сам, а сделал приманку. - Ты видел его глаза, мальчик? – Шаман подходил ближе, заставляя остальных отступать, наклоняя голову в страхе. – Глаза шаркуна ты видел? - Видел, Кутха. Они алые, как этот закат. Старики говорили, что именно такой шаркун подойдет тебе в подношение. - А мои глаза ты видел? – Кутха был совсем близко, охотник задрожал, шаман резко выпрямился и сбросил капюшон. – Посмотри в мои глаза, охотник. – Алые, как кровь, как закат, бельма уставились в глаза охотнику из глубоких провалов на лице шамана. Охотник вскрикнул, но шаман крепко держал его за плечи, не давая двинуться. – Хорошо смотри, мальчик. – Шаман моргнул, и бельма скрылись, и охотник остолбенел под горящим взглядом алых зрачков шамана. – Кого ты пригрел в своей хижине, охотник? Кто стелет твои шкуры и ожидает тебя холодными вечерами? Кто согревает твою плоть, впуская ее в свою? - Ее зовут Бьюн, Кутха. – Он больше не пытался вырваться, принимая свою судьбу. - Хорошо, охотник, значит, Бьюн. Я навещу ее сегодня, Принесший шаркуна. Имени у тебя больше нету, как и жизни. – И шаман вонзил зубы в шею молодого охотника, мгновенно разгрызя плоть и упиваясь свежей кровью. Племя окружило Кутху и создало стену, отделяя шамана и его жертву от всего мира. Они стучали копьями о камни и выкрикивали слава мантры, заглушая слабые крики Принесшего шаркуна. Наконец, все было кончено. - Как меня зовут? – Расправив плечи и сбросив плащ, выкрикнул Кутха. - Твое имя отныне Рэй, и ты – хозяин Бьюн. – Главный охотник выступил вперед. – Ты будешь тешить свою плоть и наполнять семенем Бьюн, пока не родится красноокое дитя, Кутха, Рэй. А потом мы придем за тобой и изопьем твоей крови. Если Бьюн принесет мальчика, он станет главой племени, шаманом. Будет говорить с духами. Откликнутся – выживет, нет – умрет. А племя уйдет дальше, в горы. Если Бьюн родит деву, тогда боги сами придут к нам. - Какая мне разница, главный охотник? Вы выпьете меня до капли, когда дитя Бьюн издаст первый вопль. Я вдоволь натешусь ее холодным молодым телом, пока не пришел мой час, а вы… Вы будете носить нам лучшую пищу. А этого, Принесшего шаркуна, я отдаю вам. Порадуйте тех, кто спит на ваших шкурах. Сегодня у вас будет сытая ночь. Ваши животы наполнятся, дайте племени новых сильных охотников. А я буду трудиться до зари, чтобы боги пришли к нам. Кровавая луна взошла, когда вопли Бьюн огласили стойбище. Она кричала долго, до рассвета, и не вышла на утро из хижины. Мудрые старухи сами пришли к ней, чтобы омыть ее тело и приготовить к новой ночи. Рэй был доволен – женщина ему понравилась.