Не отринь меня

Ветер шумел в ветвях и сбрасывал на серые камни иглы и листья деревьев, орошенные каплями яда. Где-то в небесах жалобно кричали птицы, покидающие родные места и летящие в неизвестность, преследуя мелких насекомых, которые были созданы лишь для того, чтобы стать им пищей. Тира смотрела в высокое небо и видела там крохотные точки. Девушка усмехнулась, а затем издала короткий гортанный крик. Тушки птиц падали сверху, словно нераскрытые почки весной. Ей нравилось делать так, она наблюдала, как именно упадут птицы, и по рисунку, в который они выкладывались на серых камнях, считала, загибая тонкие пальцы, сколько дней осталось до Вознесения. Серые камни, такие холодные, если не бросить на них шкуры с толстым войлоком меха, которые были куда теплее белого мха, по которому дети любили топтаться своими замурзанными пятками. Тира тоже любила, когда была ребенком. В их селении давно не было живых детей, младенцы не рождались, а те, кто были все же рождены, покинули своих родичей навсегда. Последние зимы были особенно тяжелыми – голод стал постоянным гостем в селении. Куда уж тут выжить детям. Даже охотники, сильные, выносливые, как звери из чащи, засыпали у еле тлеющего очага, чтобы утром не проснуться. Мудрые старухи уводили детей в горы и возвращались без них. Однажды, бродя среди камней, Тира нашла пещеру, коридор которой увел ее глубоко в гору. Там с темных сводов свисали ледяные глыбы, и даже родник, до этого звеневший, как колокольчик, сонно замолчал под коркой льда. Там, в глубине, на толще снега, Тира нашла троих подростков, пропавших совсем недавно. Они сидели так, словно уснули летней ночью, но, когда Тира положила пальцы им на шею, кожа оказалась холодной и мертвой. Старухи забрали их жизнь и оставили тела там, где они не были бы подвержены тлению и распаду – мясо надо хранить на холоде, это знал каждый. Тем более молодое и такое вкусное. Холод. Эти зимы были такими же холодными, как ладонь Рэя, ее отца, которую Тира баюкала в своей руке. Но она не согревалась от ее тепла. Мертвых не отогреть. Мороз отгрызал пальцы на руках и ногах, и Рэй, чтобы сберечь Тиру, часто вспарывал живот тому, кто попадался на его пути, и согревал ее руки и ноги в теплой требухе убитого. Рэй. Сонная, медлительная осенняя муха ползла по его щеке, пока Тира не согнала ее и не коснулась холодной скулы. Рэй смотрел мертвыми глазами в холодное небо. Сегодня Тира окончательно стала Тиройбьюнкоатль, шаманкой рода. Она забрала жизнь Рэя, как сделал бы он, будь она слабой и сомневающейся. Тирабьюн убила Рэя мгновенно, хищным криком разорвав его сердце, когда он напал на нее со спины среди серых камней. Он умер в муках, но быстро. А дети в пещере умирали часами от холода, задыхающиеся от травяного отвара, которым их напоили перед последней дорогой старухи. Тирабьюн жалела их, слабых, а потому мертвых. А вот она прошла все, и теперь оставалось только ждать. Тирабьюн вновь погладила руку отца и закрыла глаза. Она видела. Небеса стали алыми, они бурлили, как кровь в котле, под которым разведен сильный огонь. Из небесной тверди падали, как семена, сияющие капли из холодного металла, неся разрушение и смерть, но Тирабьюн не знала страха. Она ждала, когда небесная твердь расколется, и выйдет он, тот, кому она предназначена. Он, демон из Поднебесья, вдоволь натешится ее слабой плотью, пожрет ее, и их души сольются. И если Тирабьюн будет смела и обуздает демона, в мир явится новая сущность, Тирабьюнкоатль, и мир содрогнется под ее мощной хваткой. Мрак примет ее, так говорили старухи, он уже пометил Тиру своей дланью с самого рождения. Ну что ж, оставалось только ждать. Юлия сидела на удобной кушетке, расположив босые ноги так, чтобы они скорее перестали гудеть от усталости и дали своей хозяйке мир и покой. Как же она устала. Уже несколько дней Юлия передвигалась невидимкой по Терре, проверяя явки и пароли, отслеживая все нити заговора, ведущие в высшие эшелоны администрации Империума. Как же она их ненавидела, погрязших в разврате, излишествах, умирающих от пресыщения и ложной веры в ничто, вернее, в нечто, когда-то бывшее Императором Человечества. Они набивали свои желудки так, что слюна душила их в час, выбранный ими для сна. И они вскакивали со своих перин, задыхаясь от тошноты и чувствуя во рту вкус мертвечины. И вновь жрали тогда, когда большинство населения страдало от голода и недоедания. Неравенство, коррупция, нетерпимость, рабство – разве для этого лучшие умы создавали корабли в далеком прошлом и летели к звездам сквозь тернии и преграды? Ничего, еще немного, и тот механизм, который она отлаживала тысячелетиями, механизм взрывного устройства, взращенный в самом сердце, самом теле Империума, придет в движение. И тогда берегитесь. Юлия представила, как взойдет заря над обломками старой, загнившей системы, и люди, слепые, дрожащие, испуганные в своем неведении и заблуждениях, потянутся к свету истины и всеобщему братству. Она видела их, истощенных болезнями и неверием в светлое будущее, которое стояло на их пороге и раскрывало свои нежные объятия. Ей так хотелось увидеть первый проблеск радости на их лицах, и она увидит. Еще немного. Как же болят ее бедные ноги. Юлия улеглась на спину и подняла их вверх. У нее красивая лепная стопа с длинными пальцами и высоким подъемом. Размер, конечно, великоват, но форма совершенна. Она довольно улыбнулась и поняла, чего ей не хватает. Ванны, горячей пенной ванны и крохотного сада с ее маленькими зелеными питомцами. И тут же брови ее сошлись, а губы капризно надулись. Наверняка он разгромил весь ее сад. Конрад. Инквизитор Конрад Джарвис. Грубиян, служака и… убийца. А также маньяк, сексист… Она могла перечислять еще долго, пытаясь распалить в себе праведную ярость, но кого ей обманывать? Стоило ей подумать о бывшем начальнике, как ее охватывала дрожь страха. Его глаза, его предчувствие, он сам, так и не разгаданный ею до конца. Юлия честно признавалась себе, что едва она ступила ногой на камни мостовых города-улья Терры, как страх охватил ее душу и не отпускал из своих колючих объятий. Она пообещала Конраду жар адских сковородок, тогда, когда огонь вплотную подобрался к ее ногам и облизывал кожу языками пламени. Но это было недостижимо. Пока, во всяком случае. Ей казалось, что она чувствует пристальный взгляд Конрада Джарвиса, видит, как раздуваются крылья его породистого носа с бледной кожей, словно он уже ощутил ее, выделил из толпы, из серой массы усталых людей, которым она даст покой и счастье. Счастье. У нее перед глазами, как наяву, появился рыжеволосый комиссар с седой прядью. Такой трогательный, с глазами цвета орошенных росой фиалок. Юлия встряхнула головой, пытаясь отогнать непрошеную жалость. Он всего лишь орудие, мощнейшее орудие, заключенное в теле человека. Но у нее не получалось. Вновь и вновь она видела его сидящим на тахте и сжимающим голову руками. И эти глаза… Комиссар Гаррет выполнит то, что она для него приготовила, а потом… А потом как пойдет. И ей не хотелось думать об этом сейчас. Ванна, пенная ванна. Белый мрамор, покоящийся на бронзовых львиных лапах. Столько тысячелетий прошло, а они, люди, не придумали ничего нового. Юлия улыбнулась. Так легко было потерять все это – историю, культуру, искусство. Все могло сгореть в пожаре войн, но Он не позволил. Он сохранил в себе живые струны души, но вот все остальное, весь Империум, было одной огромной ошибкой, и у Юлии появился шанс ее исправить. Она сбросила серый комбинезон, как моллюск старую потертую раковину. Хорошо быть живой и чувствовать себя таковой. Живой и красивой. Хорошо знать, что мысли не плавают медлительными рыбами в забитом тиной аквариуме, а искрятся лучами рассветного солнца. Юлия открыла окно и позволила легкому ветерку вспушить свои волосы и овеять тело струями прохлады, а затем отправилась в ванну, чтобы дать отдых усталым за день ногам и понежиться в кружевах ароматной пены… …Его нервы испытали удар. Кровь быстрее побежала по венам, сердце забилось. Это чувство… Отставленное им, спрятанное. Чувство огня, обжигающего плоть, вызывающего легкий румянец на бледных щеках. Охота на женщину… Этого не могло быть, но ветер, ворвавшийся в кабинет и разметавший бумаги на столе, принес Ее аромат, как когда-то. Аромат женщины, мятежницы, еретички, сожженной пламенем его праведного гнева. Сердце неистово забилось. Снова. Неужели это память? Всего лишь тень, и скоро все вновь исчезнет и покроется пеплом? Конрад не знал, что и думать, и смотрел на луч света, в котором плясали пылинки, невидящим взглядом широко раскрытых ледяных глаз с темными дышащими зрачками. - Вот. - Что это? – Он так брезгливо смотрел на обруч, что Ромиресу из легиона Повелителей Ночи захотелось ударом кулака исправить рисунок этих презрительно сжатых губ. Они не были друг для друга братьями, легионеры Повелителей Ночи. Да и как могло быть иначе, если их собственный отец не любил своих сыновей? - Это часть короны Нокс, Рамон. Часть короны. Долго мне еще повторять это, как дрессированному скворцу? Я не для этого пролетел половину Галактики, чтобы, встретившись с тобой, пререкаться, как жалкая торговка рыбой с задворок Нострамо, капитан! - У Короны Нокс нет частей. Есть сама корона, а все остальное – жалкие подделки. И ты жалок, если притащил мне это. Где, ты говоришь, ее взял? У инквизитора? У человека? – Плечи говорившего затряслись, как будто он хотел показать веселье, охватившее все его существо. Из горла, отвыкшего смеяться, вырвались тихие хрипы, которые должны были сойти за смех. Но Ромиресу некогда было принимать участие в этом спектакле. - Возьми ее в руки, капитан Рамон, и когда будешь сжимать в своих грязных, немытых ладонях святыню Ночного Призрака, вспомни, кто ее принес. А принес ее я, Ромирес, и хочу получить то, что мне причитается. - «Святыню». – Но бледные, как благородный мрамор, руки с черными ногтями уже тянулись к обручу, и Ромирес понял, что победил. Весь долгий путь он не выпускал обруч из рук. Его пальцы знали каждую неровность, каждый знак на металле, остающимся холодным всегда. Ромирес не сомневался в словах инквизитора Джарвиса. - И какую же власть ты хочешь получить? Мы прокляты, Ромирес, прокляты и забыты. Мы жалкие… - Я не хуже тебя это знаю, Рамон. Моя желчь давно пропитала меня, как морская вода обломок дерева, и я теперь неуязвим к хуле, к насмешкам. Я хочу то, что мне причитается – власть слова. Я хочу… - Ты это получишь, Ромирес. Все и даже больше. Легион, вернее то, что от него осталось, должен собраться и узнать, услышать тебя. – Рамон провел пальцем по гладкой поверхности, на мгновение прикрыл глаза, а затем продолжил. - У нас есть часть короны Нокс, той самой, которая покоилась на голове примарха, той самой, которая сгинула в глубинах варпа в руках Зо Сахаала. Я свидетельствую, это она. Я держал в руках этот обруч, когда ты еще не появился на свет. - Могу я спросить, - Ромирес не отрывал взгляд от короны и рук, державших ее. Эта кожа. Она была мертвенно-бледной с синими дорожками вен. Его легион никогда не отличался здоровым румянцем. Дети Нострамо, сыны Ночного Призрака были бледны от рождения, но этот, кожа его рук… - Я - Рамон, капитан Когтя, скрытого во тьме веков. Однажды Керз послал меня найти новый мир, который мы изваяем по собственному образу и подобия, где мы вырежем все опухоли и гнойники общества. В затхлой атмосфере флагмана мы лелеяли мечты, и мир был найден, Ромирес. Это было Нострамо, но светлое, чистое, как вода в ручье под светом луны. Мы спели жителям колыбельную, тем, кто были не согласны с нашим приходом, и они уснули вечным сном – сдохли, одним словом. С тех пор мир наш, мы храним его для Ночного Призрака. Это его мечта начать все заново, стать лучше, чище. Мы – Коготь с его руки, мы забыты, но сами мы ничего не забыли. Ты выбрал правильного адресата, вернее, покупателя. Ты же это хотел спросить? Кто я, что я, не так ли, Ромирес? - Да, капитан Рамон, ты совершенно прав. - И ты не попросишь меня выйти на свет? Откуда такая доверчивость у Повелителя Ночи? А? - Я вижу, что все это правда, и не спрашивай, как. – Ромирес чуть заметно дрогнул уголком рта, и Рамон выступил из тьмы, давая себя рассмотреть. Длинные белые прямые волосы падали до пояса, породистый нос, черные провалы глаз и белая кожа альбиноса. - Так вот ты какой, капитан Рамон. Живая легенда. - Да, я такой, теперь к делу. И перестань пялиться на мои волосы, я редко стригу их. Когда они цепляются за доспех, это больно и неприятно, но это позволяет мне не забывать. Я ждал известий о Ночном Призраке тысячелетиями, я не верил в его смерть, не верю и сегодня. Предчувствие говорит мне нечто странное, и я хочу еще раз выслушать все, что ты можешь мне сказать. Ты сам видел кольцо, Ромирес? Ты не ошибся? - Вот этими самыми глазами. Кольцо Конрада Керза на руке человека. - Невозможно. – Рамон прикрыл веки, как бы смотря внутрь себя. - Капитан Рамон, поправь меня, если я ошибаюсь, - Ромирес осторожно кашлянул и продолжил. – В легионе ходили слухи, что у тех, кто был рядом с примархом, и у него самого, были вещи: оружие, еще что-то… Одним словом… - Не ходи вокруг да около. Мы не всегда были заброшены и забыты, часто и нам перепадало от щедрот Императора и его лабораторий. Наука не стояла на месте. Некоторые вещи распознавали своего владельца и посылали смертельный удар тому, кто пытался их носить вместо него. Генетический код и еще много чего. Ты об этом? Яго Севатарион рассказал бы тебе много интересного о тех, кто пытался присвоить его алебарду. – И Рамон рассмеялся недобрым смехом. - Да, я говорю именно об этом. Так вот. Кольцо было на нем, на человеке. Он не просто держал его. - Это требует вмешательства моего Когтя и всех Повелителей Ночи, кто еще согласится выйти из тьмы забвения. Кольцо примарха на руке человека… Неслыханно. Сколько ты хочешь Астартес, Ромирес? Чтобы доставить его сюда, к примеру? - А сколько ты сможешь мне дать? - Больше, чем ты думаешь в любом случае. И я покажу тебе наш мир, который я сберег для Ночного Призрака. Это великая честь для такого мозгляка, как ты. - Не означает ли это, что отныне я перестал быть мозгляком, как ты меня назвал? – Ромирес рассмеялся и продолжил. – Доставить к тебе? - Да. А впрочем, лучше мы вместе с тобой нанесем ему визит. Ты многим успел рассказать о том, что видел? Ромирес почувствовал холодок в голосе Рамона, но лгать не стал. - Лишь тем, кто хотел меня слушать. Наш легион не отличается дружелюбием, знаешь ли. - Но были и те, кто хотели слушать, как я понимаю. – Рамон спрятал обруч в кейс и закрыл кодовый замок. - Отлично. Они расскажут следующим, избавляя нас от хлопот. Возможно, кто-то уже лично попытался выяснить… Надеюсь, бедолага еще жив. Ромирес рассмеялся. - Кого ты назвал бедолагой? Инквизитора или одного из наших? - Пожалуй, их обоих, поскольку я не видел твоего инквизитора в деле. - Он хорош, Рамон, а обычно я скуп на похвалы. Я не позавидую тому, кто попытается убить этого инквизитора. В нем сюрпризов… Помнишь фокусников, Рамон? Тех самых, которые заманивали детей в свои коробки, и дети пропадали? Так вот у него сюрпризов больше, чем у фокусника из притонов Нострамо. - Предчувствие заставляет мой желудок сжиматься. Отведи меня к этому инквизитору, Ромирес, и мы узнаем все. Клауд смотрел в иллюминатор транспортника – бездна, полная звезд, безымянных, холодных, горящих так ярко. Непостижимые глубины космоса. Как же они похожи на душу с ее тайнами. Что таит ее душа? Какие тайны хранит юная девушка в своей душе? Вдруг она такая же холодная, как и темная материя космоса? Вдруг…? О чем ты вообще думаешь, Клауд? Дитя мое, к чему тебе холод бездны? Клауд чувствовал, что его Наставник улыбается и не мог не улыбнуться в ответ. Какая она, Клауд, твоя будущая жена? Ведь ты о ней думал сейчас? Я чувствую страх и неуверенность. Так непривычно для тебя. А я не знаю, Ишн'Аурон. На пикте была девушка, но для меня они все одинаковые – волосы, губы, глаза, тело. И потом, ты знаешь, мне не до этого. Клауд, откройся. Не думай ни о чем. Ты летишь на встречу со своей будущей женой. А у людей это важно, я слышал. А ты, Ишн'Аурон? У тебя была жена? Наставник задумался. Клауд чувствовал, как тот погрузился в размышления и воспоминания, не забывая посылать в сторону воспитанника волны тепла, не оставляя его наедине и не давая уйти в размышления. Ишн'Аурон знал и чувствовал его лучше других. Наставник знал, что его воспитанник в смятении и тревоге. У меня было иное, Клауд. Мой вид отличается от твоего. Но я могу подобрать аналогию… Видишь ли, когда приходит черед продолжить род, как бы сказал ты, мы находим подобного себе. Покажи мне, как это. – Попросил Клауд. Тебе одиноко, ты взволнован. И я покажу тебе все. И Клауд закрыл глаза. Он видел, вернее, чувствовал теплые волны океана, который был частью него и который передавал ему мысли и чувства других жителей глубин. Он видел, как его Наставник изменил цвет. Золотое сияние было нестерпимо, и Клауд позволил себе раствориться в нем, стать песчинкой разума. Тепло, волнение, счастье заполнило все его существо. Он слился сознанием с сознанием Наставника. Никогда еще не был он, Клауд, так нужен кому-то, никогда он не чувствовал себя переполненным любовью и дарящим ее другому. Их души коснулись друг друга, и это было непередаваемо. Когда контакт распался, Клауд успел заметить новое существо, омываемое океанским прибоем. Вот так все и происходит, дитя мое. Ишн'Аурон, - Клауд мысленно протянул руку и коснулся Наставника. – Я тоже так хочу. Иного мне теперь не надо. Так и будет, мой мальчик, поверь мне. Слияние душ важно не меньше, чем слияние тела. И вот на стыке… Ишн'Аурон, но ведь она и я – всего лишь люди. А какая разница? Пусть ты и она другого вида, но души-то у вас есть. Слей свою душу с душой девушки до того, как ваши тела соединятся, и вот тогда… Ты будешь со мной, учитель? Научишь меня? Теплый ворох опутал сознание Клауда, даря уверенность и силу. Клауд, не забывай, у тебя есть брат, не только я. Ты не одинок в этом мире. Разве такое забудешь, Ишн'Аурон? У меня большие планы на комиссара Гаррета. - Все тираны Грира носят имя Клауд, госпожа. Так было, есть и будет. Таков закон. – Габен подбросил сушняка в печь, и она загудела, рассыпая золотистые искорки во мраке ночи. Этой безлунной ночью, последней ночью ее свободы, Габен привел Виргинию Лорену Клаудию в старую штольню, вход в которую располагался в винном погребе дворца. Погреб. Лорена презрительно фыркнула. Разве таким он должен быть? В погребе должны храниться бочки, бутыли, на полу под ногами может поскрипывать свежая золотистая солома или сухой мох, но даже это не главное. Главное, это хранитель, краснощекий, румяный, в белом фартуке, всегда готовый поделиться историями, весь пропитанный запахами винограда, солнца и дерева. На Грире все было иначе – белый кафель, никелевые трубки, емкости и автоматизация. Все регламентировано, холодно и безлюдно. За одним из баков и располагалась дверь, а за ней еще одна. Вот туда они и пошли. Дара сменила гнев на милость и позволяла Габену находиться рядом с хозяйкой, не пугая его ежеминутно, а только время от времени. Но зато мажордом подскакивал и хватался за сердце так, что каракал довольно жмурился в усы и издавал благосклонное «тррррр», звонко разносившееся под сводами штольни. - Во имя Жиллимана, а я-то уж было подумала… - И Лорена рассмеялась. – Что господин наш Клауд бессмертен. - Этого никто не знает, госпожа Лорена, никто. – Габен серьезно посмотрел на нее и продолжил. – Грир живет и процветает под властью Клауда из рода Талестрис, но мы боимся, госпожа. Страх отравляет наши сердца и царит повсеместно. Каждый наш вздох должен отвечать правилам и требованиям. Поверьте, - Габен положил руку на грудь. – Я как никто знаю, что закон и правила необходимы. Без них наступает хаос, анархия, разруха. Но то, как мы живем… У нас нет прошлого, госпожа Лорена. Наш правитель посчитал его лишним. «Зачем помнить умерших? Надо любить живых» - отчасти это верно, но мы теряем… Я чувствую, еще немного, и мы станем просто живыми автоматами. Все наши потребности удовлетворены, но не более. - А как же прошлое? Его истории, боль и счастье? - Тиран Клауд посчитал, что оно нам не нужно. Все вещи в наших домах новые, раз в три года, когда-то мы называли год «прохождением», - и Габен грустно улыбнулся. – Вся утварь и мебель заменяется новой и практичной. Домохозяева сами выбирают цвет и фасон, иной раз и фактуру. - То есть, Вы хотите сказать, что господин Клауд забирает память? Память о прошлом? У меня на Талассаре стояли доспехи Великого герцога, который правил за много столетий до моего рождения. Я любила играть с его шлемом, это был мой котел, куда я резала салат. Сказать по правде, я срывала лопухи и прочую траву, клала их в шлем и посыпала песком вместо соли. Это был мой первый кулинарный опыт. А потом бегала за каждым, у кого было время уделить мне минутку, и пыталась накормить этим восхитительным блюдом. - У наших детей нет такой роскоши, госпожа Лорена, да и у взрослых тоже. Жизнь наполнена моментами, которые хотелось бы сохранить. Я помню свою свадьбу, как вчера, я женился по любви. Порой мне бы так хотелось прижать к губам ленту, подаренную мне женой в наш первый вечер… - А если спрятать? Или утаить? - Господин Клауд все продумал. Наказания, госпожа Лорена. Подчас они слишком жестокие. Лорена прикрыла глаза и задумалась. Совершенный, процветающий мир, просвещенный, с богатыми недрами. Казалось бы, люди должны быть здесь счастливы и довольны. Ей вспомнился Талассар. Слуги, отец, Орден Ультрамаринов, Уриэль Вентрис – они жили, страдали, боролись, воевали, но никто не отбирал у них прошлое. Никто. В нем они черпали силы и ярость. А люди Грира были этого лишены, и еще страх, вечный страх сделать что-то не так, отступить от норм и правил. - Габен, я желаю знать статистику здравоохранения. Меня интересуют жители Грира от года до двенадцати. - Дети, госпожа? - Да, Габен, дети. Насколько я понимаю, каждый житель проходит ежегодное обследование? - Да, госпожа, каждый и всестороннее. Здоровье граждан – дело государства. - Тогда предоставьте мне эту статистику. Если я сумею доказать, что страх подрывает здоровье нового поколения граждан Грира, то это многое изменит. А я просто уверена и даже знаю, где искать. - Все будет сделано, госпожа Лорена, я лично прослежу. Дара звонко зевнула и положила лапу на ногу сидевшего мажордома, от чего он дернулся и пробормотал какое-то ругательство, но не посмел сбросить с себя ногу зверя. - Габен, скажи, а что у граждан Грира не является делом государства, вернее, куда оно не сует свой нос? - Таких областей нет, госпожа. Мы все верные слуги и лишь винтики, но зато в огромном, отлаженном механизме. - Поэтому вы уходите по ночам в заброшенные шахты? Чтобы перестать ими быть, хотя бы на время? - Не все, госпожа, но да, уходим. И там рассказываем нашим детям, тем, которые готовы и хотят слушать, а их все меньше и меньше, сказки и истории о прошлом. Сказки запрещены, госпожа. Запрещено все, что уводит от реальности, от действительности. - Вы живете в постоянном страхе не соответствовать, так? У вас нет времени и места забыться, быть только собой. У вас есть все, но ничего лишнего. Я правильно понимаю? - Да, госпожа. «В гроб мы ложимся в одиночестве и с собой ничего не унесешь. А дети заработают себе сами». - Я попадаю под эти законы? - К сожалению, госпожа. - Значит, если я привезла ложечку для сливок, которую мне подарила кормилица на мой первый зуб, на самом деле это была не кормилица, а мой отец, просто он стеснялся проявления чувств и спрятался за спиной этой дородной женщины, так вот, у меня отберут эту ложечку? - Через три года, госпожа. Только не отберут, а Вы отдадите сами. - Мне не нравятся эти законы. Варп в штаны тирану Клауду, если я ее отдам! – Лорена вскочила и заломила руки. – Мне не нравится… Мне все не нравится. Я хочу уйти и забрать вас всех с собой, всех до единого. Пусть сидит один. – И она топнула ногой. - Со всеми своими автоматами, механизацией и рациональностью! Я вас тут не оставлю, Габен. Или законы будут изменены, или он останется один! Брак не будет консуммирован, пока вот это все не изменится. - Прошу простить, госпожа Лорена, но если брак не будет консуммирован, метардий перестанет поступать на Макрейдж. Я читал документы, они находятся в общем доступе, и их чтение приветствуется. - Габен, кто госпожа Грира? - Вы, Виргиния Лорена Клаудия. Но… - И вот без всяких «но», Габен. Этого «но» сейчас даже нет на Грире, он отсутствует, заставляя меня пройти путем брака по доверенности, Вы знаете, каково это? - Я читал, госпожа Лорена. - Так вот мне не понравилось. Моего господина Клауда ждет большой сюрприз, когда он все-таки соблаговолит вернуться на Грир! Достигнув точки кипения, Лорена взвизгнула и ударила кулаками по стене. Синие разряды молний сорвались с ее кистей рук и искрами просыпались на пол, как тогда, на Талассаре. Дара издала могучий рык и забила хвостом, а Габен в немом восхищении низко склонился. На Грире появилась достойная госпожа и хозяйка, помоги нам всем Император. …- Кадия гордится и будет горда своими сыновьями! Всегда. Полк Альтерских Гор помнит своих героев. Они с нами, плечом к плечу. Гвардейцы, перед нами мир, изменивший завету Императора. Наша задача проста – уничтожить! Любой ценой. Мы не отступим, не сдадимся и пройдем приливной волной, смывая ересь, нечестивых Астартес, которые замыслили засеять этот мир злобой и мерзостью. Кадианцы, вы готовы? – И комиссар Кларк Гаррет выхватил пиломеч и высоко поднял его над головой. Ответный рев не заставил себя ждать, да и кто бы сдержался после такой пламенной речи? Полковник Сирил Норшвайнштайнер чувствовал, как засосало у него под ложечкой от волнения, восторга, тревоги. Первый раз он не стоит во главе полка. Он до конца еще не осознал свое место и роль. Впрочем, ему было не до того, а комиссар продолжил: - Мы идем не одни, с нами будут те, кого Император создал служить, и кто сотни лет не покидал свой пост, не опускал болтер, не склонял знамена. С нами воины Ультрамаринов! Гвардейцы приветственно закричали, но без того восторга и подъема, который ожидал услышать комиссар Гаррет. Его бровь поползла вверх, а лоб и нос побледнели. Как они могут? Они забыли. Под ледяным взглядом фиалковых глаз комиссара гвардейцы тушевались, начинали переминаться с ноги на ногу, казалось, он смотрит им в душу и видит все сомнения, шутки, подчас злые, недоверие, которые они, простые люди, испытывали к Астартес. Под взглядом этих глаз они начинали понимать, как были не правы, там, в глубине своих душ. Багровый румянец покрывал щеки. Неловкость, а подчас и страх бросали в жар и пот. Они, прожженные в боях воины, чувствовали себя малыми напроказившими детьми. Где-то послышался щелчок курка, глухой выстрел и стук тела, а комиссар даже не посмотрел в ту сторону. - Кадианцы, как вы могли забыть? Чувствуете? Вы чувствуете? - Да, комиссар… - Послышались покаянные голоса. - А если так, значит, еще не все потеряно. – Теперь глаза комиссара излучали тепло и прощение, и гвардейцы потянулись на этот свет. - За Императора! Император защищает! Да здравствуют Ультрамарины! – Возгласы сливались в единый хор, спины распрямлялись, руки увереннее сжимали оружие. - За Императора, Гвардия. Мы едины, и мы победим. Забудьте о тех, кто не вынес тяжести сомнений, кто впал в уныние. В бой, гвардейцы! В бой, кадианцы! Я поведу вас в бой. Еретики познают!.. Сирил стер слезу восторга с уголка глаз. Когда Кларк Гаррет был таким, устоять было трудно. Рядом с ним Сирил забывал все свои сомнения и страх оказаться ненужным. В штабе Астра Милитариум Сирил получил благодарность за отлично выполненную задачу в системе Урданул. Техножрецы обрели части своего таинственного оружия, а до чудовищных потерь и до всего, что там творилось, никому и дела не было. Единственный, кто смотрел на происходящее открыто и кто судил, это был инквизитор Конрад Джарвис, под чьей рукой Сирил теперь находился, выполняя обязанности личного секретаря. Полковник Норшвайнштайнер постарался утопить свои мысли и воспоминания в работе, которой было предостаточно. Но ночью, перед короткими часами сна воспоминания настигали его. Общество комиссара Кларка Гаррета не облегчило, а только ухудшило его внутреннее состояние. Полковник понимал, какова его роль, и почему он находится рядом с этим милым, но таким разбитым всем происходящим молодым человеком. Кларк Гаррет, комиссар полка Альтерских Гор, нес в себе нечто загадочное. Сирила никто не просветил полностью, но он и сам о многом догадался. Кларк Гаррет, один из самых верных слуг Императора, представлял огромную опасность для Империума, и пока не будет решено, как с этим надлежит поступать, ему предстояло сопровождать Кларка Гаррета лично и убить его на месте, если комиссар своими действиями нанесет вред Империуму. Это было ужасно осознавать, но еще страшнее было то, что выполнить это надлежало ни секунды не колеблясь. И именно ему. Сирил вспомнил, как они провели ночь перед началом операции… - Кларк, прошу Вас, вот бумаги, Вы должны ознакомиться с ними. – Сирил протянул комиссару Гаррету объемистый пакет и сочувственно положил руку на ссутулившуюся спину. – Не молчите. Я могу только представить, что Вы чувствуете после всего пережитого. Но война не ждет, это новое назначение. - Полковник… - Кларк поднял голову, и Сирил погладил его по плечу, останавливая. - Сирил, комиссар Гаррет, Сирил Норшвайнштайнер. Я ушел в отставку, и Астра Милитариум больше не мое поле боя. Теперь я нахожусь в подчинении Ордо Еретикус и инквизитора Конрада Джарвиса. - Сирил, скажите. Как я могу вести людей после всего? Кто я по-вашему? - Вы? – И Сирил присел перед безутешным комиссаром и положил свои большие и теплые руки тому на плечи. – Вы Кларк Гаррет, молодой человек безудержной храбрости и верности. Не перебивайте меня, мальчик мой. Сейчас Вам кажется, что перед Вами разверзлась пропасть. Не надо тонуть в отчаянии. То, что случилось с Вами, имеет свой смысл. Вы были использованы темными силами, были оружием в руках мерзкой еретички, которую уничтожил своей рукой Конрад Джарвис. Но Вы чисты, Кларк, и Ваше отчаяние, Ваша скорбь лучше всего говорят о незатронутости Вашей души и верности Императору. - Сирил. Оно во мне. – Комиссар Гаррет взял руку Сирила и положил себе на грудь. – Вот здесь, я слышу этот зов. Как могу я быть уверенным? Обещайте мне. – Продолжил Кларк Гаррет, удерживая руку Сирила. – Обещайте именем моей матери размозжить мне голову пулей, если только я… - Обещаю, Кларк, хотя это звучит ужасно. Но я уверен, такого не будет. Сердце подсказывает мне. И интуиция. А сейчас, комиссар Гаррет, ознакомьтесь с бумагами. – И Сирил улыбнулся, видя, как распрямились плечи и засияли фиалковые глаза. - Боюсь, будут большие потери. Когда Астартес участвуют в операции, иной раз происходят досадные вещи. Надо все продумать. – Гаррет завязывал шарф на поясе, в последний раз рассматривая карту высадки. – Я бы хотел сберечь как можно больше людей. Наша задача проста – зачистка населения, Ультрамарины будут сражаться с силами Хаоса, помоги им Император. - Я буду с Вами, Кларк Гаррет, и если Вам понадобится мой совет, как опытного полковника… - Понадобится, Сирил. А вы помните о моей просьбе и Вашем обещании. И их руки встретились в твердом рукопожатии… Как тяжела была эта ночь для них двоих, но сейчас все было иначе. Комиссар готовил своих людей в бой, воодушевлял их, направлял. Незнакомый, полный опасностей мир ждал. И еще. Сирилу Норшвайнштайнеру не хотелось в этом признаваться, но ему просто не терпелось увидеть Астартес в бою. Он видел их ранее, и это были непередаваемые воспоминания. Еще немного, и он вновь узрит, как дрогнут силы Хаоса и воссияет свет Императора под чуждыми холодными небесами. Он чувствовал себя нагим, беззащитным, рачком, выкинутым на берег приливом, без твердого хитинового панциря в обществе мерзких чаек. Его раздели, оставив какие-то лохмотья, почти не скрывавшие тело, а голову закрывало нечто, напоминающее кухонную утварь для варки. Като забыл, как это называется, да и, собственно говоря, не до этого было ему сейчас. Его не убили, что было бы для них и для него лучше во всех отношениях. Рыцаря-чемпиона Макрейджа загрузили в корабль, как ковальдура, неповоротливую, обросшую шерстью тушу, которого приготовили к употреблению на кухне, тем самым давая ему крохотный, почти эфемерный шанс на выживание. - Ну что, кузен? Сердце Като сжалось. Голос был таким молодым… Как у рекрутов, которые остались лежать на холодной земле. - Каково тебе без меча, доспехов, плюмажа? Каково тебе быть перед лицом Богов таким, каким ты появился на свет? Розовым, слабым. Ну, почти таким. Все же, когда ты появился, у тебя не было таких признаков мужской стати. – И говоривший расхохотался так весело и беззаботно, как смеялись мальчишки на Талассаре, выиграв в свайку или шарики. – Не красней, кузен, я не вижу твоих щек, но уверен, что ты красный, как мак. Видел такой цветок? - Чтоб ты сдох. Дай мне меч, предатель. - Рано, кузен. – И игривые пальцы пощекотали его ладонь. – Слишком рано. Походи пока так. Като зарычал, но удар в спину уже не был игривым. - Вы горды, сыны Жиллимана, а ты в особенности. – Второй голос не был так чист и звонок, но напоминал пение меча в бою стальными нотами и силой. – А гордость перед ликами Богов – страшный грех, Ультрамарин. За это пройдешь ты сквозь строй вот таким, без доспехов, побрякушек, повествующих о твоих подвигах. Безымянным и безликими.Смирять надо гордыню, сын Жиллимана. Ты склонишь голову уже сейчас. - Нет! – Рявкнул Като и рванулся вперед. Он с силой ударился лбом о стену, и стальная емкость, которая заменяла ему сейчас шлем, с воем загудела от удара, заставляя его присесть и сжаться. - Я же говорил, склонишь. – Голос сочился насмешкой, как соты медом. - Нимфадор, поддержи кузена. А если будет рычать, дай ему хорошего пинка пониже спины. - Он не будет вырываться, Настурций, он всегда был хорошим. Правда, кузен? Молчишь? Голова гудит? Надо было слушаться Настурция и склонить голову, проходя сквозь дверь с низкой притолокой. Ультрамарины, они туповаты и всегда такими были. Хочешь спросить, откуда я знаю про тупость твоего Ордена? Поэтому протестующе мычишь? Мне говорили старшие, а наш долг слушать их. Пошел. Като двинулся вперед. Он шел сквозь гул насмешек, пинков. Что-то ударялось в него, как липкие снежки и стекало, оставляя отвратительные ощущения на обнаженной коже. «Они забрасывают меня всякой дрянью, глумятся, но пока я жив, у меня есть надежда. - Катон Сикариус улыбнулся, расправил плечи и двинулся уверенным шагом. - Глупцы. Калт в моем сердце, Талассар в крови, и горе вам, недооценившим врага…» - А он хорошо держался, Настурций. – Нимфадор разглядывал могучую фигуру Катона Сикариуса, сидящую на полу тесного отделения в трюме. – Побежден, но не сломлен, тебе так не кажется? - А что еще можно было ожидать от капитана Ультрамаринов? Он герой, Нимфадор. Мы взяли в плен истинного героя, талисман. Значит, мы герои вдвойне. – Настурций полуобнял брата и потащил прочь. – Пойдем. Трюмы навевают на меня тоску. Лоргар – свет, и я всегда стремлюсь к свету. - Пойдем брат. Возможно, уже пришел ответ от Темного апостола. – И Нимфадор с улыбкой посмотрел в лицо брату, глядя, как меняется выражение от изумленного к понимающему. - Если ты хотел меня поддеть, Нимфадор, то у тебя получилось, но совсем немного. Мы ждем с тобой ответ от Эреба, брат, от Эреба, а не от безымянного Темного апостола, стоящего так высоко, что мы лишь тень от его сандалий. Эреб поднял нас до себя, и мы не сорвемся вниз, не опалим крылья о свет его мудрости. - Настурций, почему он выбрал нас, как ты думаешь? - Меня – потому что я с тобой, Нимфадор. А ты, когда будешь один, посмотри в свои глаза, они чисты, как вода из ручья. Они не лживы. А еще ты красавчик. – И Настурций со смехом дернул друга, зарумянившегося от удовольствия, за кончик носа. – Мы – меченые судьбой, и мне нравится. А тебе? - И мне, Настурций. И какова бы ни была судьба, главное – я с тобой. Голова гудела. Тело ныло, а душа… Катон вздохнул. Это все неважно. Надо думать и выбираться из этого гнезда ереси и лжи. Это корабль, он в космосе, значит, он куда-то летит. И вот пока совершается перемещение, должно разработать план и действовать. В Кодексе ясно говорилось, как поступать в случае пленения. Перед внутренним взором Катона пронеслись картины проигранного сражения. Ему ли говорить о Кодексе? Он нарушил все, что мог. Он, Катон Сикариус, капитан Второй роты, тайно, а иногда и явно, хотевший стать магистром. А теперь он хуже Вентриса. Намного хуже. Как можно было пасть так низко? Но это все потом, он должен вернуться и уж тогда отдать себя на суд. - Ты так уверен, что здесь никого нет, что говоришь вслух. – Что-то завозилось в полумраке отсека. – Ты прав, Астартес, сперва выбраться, а уж потом все остальное. Одному мне не справиться, а вот с тобой… Может, и получится. - Кто ты? Покажись. – Катон приготовился к схватке, но от говорившего не исходило агрессии. Насчет же угрозы Катон не был до конца уверен. Чутье говорило ему, что перед ним воин. Из угла, прихрамывая и подволакивая ногу, вышел человек, слишком высокий и такой нескладный. Он подергивал плечом, руки болтались вдоль худого тела. Седые волосы были не ровно подрезаны, но вот глаза… - Что смотришь? Что? - Ты ведь не человек. Но как? – Катон провел рукой, как бы показывая, что все в пришедшем отличается от обычных людей. - Ты знаешь, что такое, когда у тебя живого нартециумом вынимают прогеноид? Кто выжил после этого? Назови мне хоть одного. - Никто. – Катон потрясенно смотрел на стоящего перед ним. Эти глаза. – После такого только смерть. - А я выжил, кузен. Бывший кузен. Потому что теперь я не Астартес. Для таких, как я, нет названия. Я выжил и остался игрушкой, весьма занятной, впрочем, для апотекариев Несущих Слово. Меня не убивают, а лишь наблюдают за тем, сколько еще я протяну… Как ты догадался, что я не человек? – Продолжил он, помолчав и присаживаясь рядом с Катоном. - Глаза, кузен. Такие были у Коракса и у других твоих братьев. Я – Катон, а ты? - А я Калеб, Белый ворон. – Надрывный кашель прервал его речь, заставляя согнуться надвое. - Когда ты будешь готов, Катон? - Готов к чему, Калеб? - Не лукавь со мной, Катон, я слишком долго ждал этого, такого, как ты. Кузена, брата. – Иссохшие, деформированные руки сжали кисть руки Катона, зафиксированную в наручниках. – Когда ты будешь готов к диверсии? - К чему она приведет, Калеб? – В груди капитана Второй роты разгорался огонек надежды. - Мы уничтожим их как можно больше. И Калеб уйдет туда, к другим братьям. Возможно, отыщет примарха… Возможно, нет. Возможно, небытие. Но я больше не буду один. Вернусь в стаю. Каждую ночь я вижу Вороний Шпиль, каждую ночь, Катон. - Тогда снимай с меня это, - и Катон потряс скованными руками перед носом Гвардейца Ворона. - И найди какое-то тряпье, чтобы я мог смешаться с ними. И поборемся, Калеб. Это будет совместная операция Гвардейцев Ворона и Ультрамаринов, как в старые добрые времена. - Да, Катон. Я Гвардеец Ворона, Калеб, а не жалкий безымянный урод. Жди. – И тьма поглотила его, а Катон уснул. Последнее, что он услышал, это был смех Белого Ворона. Он прозвучал лучшей колыбельной для утомленного духом рыцаря-чемпиона Макрейджа. Август Марнеус Калгар смотрел на две темные капли крови, оросившие бумаги, лежавшие перед ним на столе. «Опять» - подумал он, проводя рукой по лицу и глядя на ладонь, испачканную кровью. Удар крови в висках заставил его стиснуть зубы и отодвинуть бумаги и планшет в сторону. Кровь стекала из его ноздрей. Это было последствие психической волны, которую мог послать только один и только в крайнем случае, у остальных бы просто не хватило сил на такое. - Несите. Несите его сюда! – Рявкнул магистр по громкой связи, когда до него сквозь гул в ушах донесся ропот голосов и звук множества шагов. Двери распахнулись, и Ультрамарины втащили его в кабинет магистра. Варрон Тигурий был в глубоком обмороке, и голова его свисала на грудь, а сам он повис на руках у боевых братьев. - Апотекария, быстро! – Цепким взглядом магистр разглядел все – и бледность кожных покровов, и облысение. Прекрасные золотистые пряди больше не покрывали гордую голову верховного библиария, а торчали жалкими пучками на голом черепе. Пока Тигурия приводили в себя, магистр Калгар сверлил его взглядом, желая первым поймать рассеянный взгляд Тигурия и врезать ему по самое того! Магистр слишком хорошо знал, чем Тигурий занимался сегодня, и какова была цена этого. Но Верховный библиарий как всегда его опередил. Марнеус лишь на секунду отвлекся, чтоб взглянуть на томограмму мозга. - Август, он жив. – Какой слабый голос. - Ты переусердствовал со шлемом, Тигурий. Опять…! – Магистр тыкал пальцем в грудь библиарию, потрясая перед породистым носом Верховного библиария его собственными волосами. – Посмотри на это, Тигурий. Ты облысел, за одну ночь! - И что? Меня не бросит злая красотка, ценящая лишь внешность и плюющая на душу, из песенок Макрейджа. Август, он жив. Я нашел его след. - Варрон, посмотри на меня. Я приказываю тебе, я, магистр Ордена, оставь это все. Ты уже не мальчик, ты не рекрут. Темные времена превращаются в черную бездну, и нам не выстоять без тебя, библиарий, не выстоять. Оставь это все. - Отлично, магистр. – Со вздохом Тигурий уселся на постели, где лежал до этого почти без движения и вытянул руку. Выругавшись сквозь зубы, Магистр Калгар вложил в требовательную ладонь Верховного библиария темный посох. – Отлично, магистр, пусть все катится в варп или еще куда хуже, а я буду беречь свое здоровье на благо Ордена, в соответствии с твоим распоряжением. - Именно, Верховный библиарий. Будешь беречь, копчиком Ангрона клянусь! - Иначе что? - Иначе я передам все Северусу Агемману и все. Уйду с поста, как последний дезертир. Потому что без тебя мне Орден не удержать. Годы берут свое, Тигурий, ты единственный… - Голос магистра прервался. - Никуда я не денусь. А найти Катона было жизненно необходимо. Сам подумай, Август. Если наш рыцарь-чемпион… Даже говорить не хочу, то что же тогда мы? - Ты хочешь сказать, если Катон мертв, куда катится Орден? - Вот. – И Тигурий ударил посохом об пол. – Вот именно это я и хотел сказать. Ну и не только это. Наш герцог Талассара слишком ценная фигура в регициде жизни, чтобы терять ее вот так. Так вот, магистр, Второй капитан жив… - И предстанет перед судом. - О, несомненно, но для начала он должен вернуться, Марнеус, живым и здоровым. - Тигурий, ты что-то знаешь. Когда-то вот также ты искал Вентриса, капитана Четвертой. Почему именно они? В чем их особенность? Герои – да, не простые судьбы – да, но иных мы здесь не держим. Возьми Антилоха, к примеру. Но Тигурий даже не улыбнулся. - Они – это будущее Ультрамаринов, тогда как мы – славное, но прошлое, Марнеус. И мы должны беречь наше будущее. И будем беречь. – Рявкнул Тигурий и так стукнул посохом, что камень пола раскололся.