Сова

В детстве мы часто играем в игру на запоминание. Несколько рядов карточек уложены картинками вниз. Переворачиваешь одну - смотришь и возвращаешь на место. Нужно попытаться вспомнить, где лежит парная карточка. Иногда ты даже понятие не имеешь, а иногда ты видишь именно то, что необходимо. Кажется, что карточки разбросаны совершено беспорядочно, но ты продолжаешь их переворачивать. И чем больше ты видишь, тем яснее становится, как их собрать. Первое, что ударяет в нос – это запах. Стерильный и при этом очень приторный, травяной запах зелий для врачевания и меловый запах кристальных заживляющих порошков, зудящий в носу и при этом неуловимо приятный. Второе – это свет. Он хоть и приглушен лампадами и тканевыми занавесками, но с непривычки режет воспаленные глаза. Третье, что тебя настигает – воспоминание. И это единственное, к чему здесь не привыкаешь. Мари лежала и смотрела в одну точку. Он проследил ее взгляд, это снова был уголок ширмы. Ширма была в клеточку и по ней были разбросаны нарисованные листья, то тут, то там. У Мари и ширмы была своя особенная игра, она мысленно переставляла эти листья, собирая из них круги, диагонали и сложные фигуры. У игры были очень четкие и строгие правила, нарушать которые не позволялось никому, ни Мари, ни ширме. Каждый лист мог сдвигаться только на три клетки, перешагивания и кривые траектории не разрешались. Так продолжалось часами. Он сидел у ее постели, массируя своими вялыми, непослушными руками ее руку, и ждал. Мари неподвижно лежала, блуждая по комнате неосознанным взглядом. Иногда ее глаза цеплялись за что-нибудь, и тогда в них чувствовалось напряжение, как будто она пытается что-то вспомнить, но, так ничего и не вспомнив, снова начинали блуждать, пока не останавливались на треклятой ширме.. - Привет. - Привет. – ответ Мари звучал глухо, словно это было просто эхо от его собственного голоса. Через час он бы уже даже не мог завить с уверенностью, что ему не показалось. А Мари лежала и смотрела куда-то в стену, не поворачиваясь в его сторону. Драко мог видеть только ее спину в больничной ночнушке. Она казалось бесформенной и рыхлой, а рядом лежали спутавшимся колтуном какие-то рыжие под приглушенным светом волосы. - Ты знал Люси Беннет? – вдруг прошептала гриффиндорка. - Третьекурсница? Блондинка с равенкло? Кажется, видел пару раз во время завтрака или… - Драко тут же засуетился. Она говорила, говорила! что-то спрашивала у него, она спрашивала! - Да, это она. Я видела ее два раза в своей жизни, оба раза на завтраках, да я даже не знала, как ее зовут, но помню, как она ела картофельные котлеты. Разве не забавно, что оба раза она ела картофельные котлеты? – голос Мари звучал хрипло, а глаза беспокойно бегали туда-сюда. - Ну… Девушка вдруг перевернулась на спину. Даже это действие явно далось ей с трудом и выглядело неуклюжим. - Разве не странно, Драко, что оба раза она ела эти картофельные котлеты??? – лихорадочно пробормотала она. - Да в общем-то нет, это же были завтраки, может она любит их есть на завтрак. Может она из Корнуолла или типо того. – Слизеринец растерялялся, разговор этот казался ему по меньшей мере странным после всего того, что разыгралось в Хогвартсе за ближайшие пару дней, но Мари тут же схватилась за откровенную глупость, которую он ляпнул, как будто это было самой важной ниточкой в ее лабиринте. - Да, ты прав, ты прав, ты прав, она ведь из Корнуолла. Ее родители заходили ко мне, у них, знаешь, этот дурацкий южный выговор. Надо было их спросить про короля Артура, верно? Я никогда не бывала в Корнуолле, а ведь там вообще-то «край земли». Ты бывал там? Может проездом? Ее глаза горели тем бешеным, безумным огнем, от которого становилось страшно. - Нет, я… - Надо было спросить, спросить, спросить! Я ведь сама там наверное никогда не окажусь, понимаешь, слишком много воды вокруг, а на море мы ведь договорились никогда не ехать, а там сплошная вода, везде вокруг. Интересно, там купаются?? Она купалась?? Она приезжает туда каждое лето и купается, да??? Нет, о боже мой, нет, что за глупости я несу, там же так холодно, очень холодно, но может она все же плавала? - Ты о Люси, Мари? - Драко попытался к ней приблизиться, взять за руку, пригладить волосы, но Мари тут же отвернулась, снова превращаясь в тень на ширме. Ее голос снова потух и напоминал какое-то очень дальнее эхо. - Люси?... Да, конечно, о Люси. Я все еще не могу привыкнуть, что ее так зовут. У нее такое красивое имя, Люси, как в «Хрониках Нарнии», помнишь? А я придумала ей имя. Когда я была там, я сама придумала ей имя, потому что я просто не могла вспомнить, как ее зовут. Я лежала там и шептала «Давай же, Эдди. Не умирай, Эдди» как мантру. Теперь это кажется таким глупым, но тогда мне казалось, что если я не буду ее звать, то все закончится. И мне было все равно, что эту девочку зовут не так. Мне просто нужно было звать ее. Драко побледнел, пробежали мурашки. Он знал всего одного человека с именем Эддисон. Эддисон Сарвон. - Когда я вбежала в Астрономическую башню, вокруг уже сражались. Мне сказали уходить, но я думала найти Сивого и помочь Биллу. Когда... когда я зашла в класс, никого уже не было. Там… Там были только лужи, огромные лужи крови, даже не лужи, сплошная поверхность - в нее можно было смотреться как в зеркало. А посередине кто-то лежал, я не поняла даже сразу, что это человек. Тело было почти в клочья, руки и ноги буквально висели на обрывках кожи. Никогда такого не видела – ни в одном учебнике, ни в какой книге, ни на одной практике. Все тело в дырах. Я пыталась остановить кровь, я трогала ее артерии и сжимала их пальцами как трубочки, но кровь все текла и текла – из груди, из живота, надо было чем-то зажать раны, надо было сказать какое-то заклинание, но у меня ничего не получалось, поэтому я два часа лежала на ней, не шевелясь, чтобы последние остатки крови не вытекли из нее. Я помню каждую минуту из этих двух часов. А рядом лежал Билл и он был без лица, вместо головы у него было мессиво, как будто у него просто взяли и сняли его лицо, там не было ничего – ни носа, ни глаз, ни рта, ничего. Билл… все умирал. Я не могла встать и помочь ему, а он все умирал и умирал. Это так бесило. Мне хотелось встать и заснуть прямо на нем, потому что он был теплый и сухой. И никто не приходил и не приходил. Было так много крови, так много крови. Она такая маленькая, никогда не скажешь, что в ней столько крови! А никто не приходил и мы лежали, было так тихо, никто не стонал даже, ни единого звука. И я смотрела в окно, слезы все лились и лились, но я их не чувствовала, потому что все мое лицо, вся кожа покрылась коркой застывшей крови. И я радовалась, что она застывала, потому что до этого кровь была просто липкая и это было ужасно, это было так отвратительно, что меня тошнило и я еле сдерживалась. Я старалась повернуть голову вверх, чтобы не чувствовать запаха, но тогда мои волосы липли к ее открывшимся внутренностям. Поэтому я смотрела вбок, там лежал Билл и я смотрела дальше, за окна. И я видела звезды. Они были такие большие и красивые, я никогда не думала, что на небе столько звезд, что такие звезды бывают… Невероятные звезды… Столько звезд… Драко схватился за голову, он не мог давать ей продолжить, не мог! Он впился пальцами в ее плечи и начал встряхивать гриффиндорку, та поддавалась, словно пустой тряпичный мешок. - Ты выбралась, ты тут сейчас, в больничном крыле. Я с тобой. Слышишь? – шептал он ей на ухо, вдыхая запах ее волос полной грудью, пытаясь отыскать ту ниточку, за которую он раньше держался, до того, как улетел в эту пропасть, случайно утянув за собой и ее… но того родного запаха не было, был только стерильный и при этом очень приторный, травяной запах зелий для врачевания и меловый запах кристальных заживляющих порошков. А еще был ее голос, бесцветный, но при этом тведый. - Я не могу выбраться. Разве ты не видишь? Я никогда не выберусь. - Не говори так! Только не говори!! То, что с тобой случилось – страшно и… - Страшно? Нет, Драко, совсем нет. Страшно только одно. Это все из-за тебя. Я знаю это и ты это знаешь. Но мне все равно. Я ничего не чувствую, я просто ничего не чувствую. Все внутренности Драко похолодели, он судоржно выдохнул и обнял Мари, неуклюже обхватывая руками ее плечи опущенные на подушку плечи. - Я нашла принца-полукровку. - Что? - В тот вечер я узнала, кто такой принц-полукровка. Только это уже никому не поможет. И наступило молчание. *** Мари донимали встревоженные лица близнецов и их слова, едва доходившие до нее будто через стеклянный купол ее же собственной головы. Она проживала бесцветные дни, когда челюсти казались ей механизмом, который приходилось каждый раз будто включать для пережевывания комка, который был, кажется, какой-то едой. Она видела мутные туманные сны, где не было ни ее, ни кого либо еще. Она просыпалась, захлебываясь в своих же тихих слезах. А потом из заботливо приоткрытого окна она увидела звезды, они немного мерцали и призывно светились на небе стройным рядом как огоньки посадочной самолетной полосы, так Мари впервые опустила ноги на прохладный пол, пробуя его пальцем как пробуют воду перед купанием. Шатаясь на ставших непослушными и больше похожими на две ветки, ногах, она вышла из больничного крыла и пошла вперед, отстегнула в сарае для метел чей-то Чистомет и взлетела, отталкиваясь от чавкающего после дождя чернозема. Метла разогревалась неохотно, чувствуя чужую слабую руку, виляла и высоту набирала медленно. Порыв ветра толкнул Мари в щеки, лоб, грудь. Ветер был такой резкий, что невозможно стало дышать. Мари это казалось нелогичным. Вроде бы при ветре в лицо дышать должно быть проще. Но, оказывается, совсем наоборот. Ощущая, как деревенеет лицо, Мари вертела головой, обманывая ветер. Впечатления были дробные. Ночь. Лес. Поле. Городок. Еще темно. Плоским неоформленным пятном светлел вдали Лондон. Лежал, уставший сам от себя, окруженный ярким кольцом новых домов. Мари старалась не смотреть в ту сторону. Хватит ей пока Лондона. В полутьме древко метлы поблескивало бусинами капель дождя и, едва оторвав от них взгляд, она вдруг снова увидела звезды. Огромные и холодные они восхищали и наседали одновременно. Становясь все ярче, ярче, ярче… Острое чувство тревоги заставило Мари закрыть глаза. Она увидела своего отца, трясшего за плечи мать. Мать звала Мари на помощь, а потом обернулась, и она поняла, что это не мать, а Люси, а отец превратился в нее саму. Мари вдруг поняла, что навзрыд кричит, захлебываясь дождевыми потоками, и что чувство полета сменилось на посасывающие ощущения свободного падения. Опомнившись, девушка сама подставила лицо под ветер, крепко сжимая спасительный чистомет, даже не пытаясь его куда-то направить. Влажные перья хлестнули ее, и все видения рассыпались. Она почти стояла на земле, зависнув в паре сантиметров от чавкающего болота и по лицу катилась вода, туда-сюда. Мари жадно и глубоко дышала и все никак не могла наполниться воздухом. Мысли оттаивали. Убыстрялись. Приобретали четкость и блеск. Оказавшись на грани смерти Мари вдруг поняла, куда и зачем она прилетела. Уняв трясущиеся руки, она достала из кармана свою палочку и, недолго думая, продрогшим голосом уверенно сказала «Обливэйт!». *** Мари поняла, что находится на дороге и куда-то идет. Потом узнала место. Она двигалась к Норе со стороны пригорода и уже различала полоску ограды и торчащие во все стороны каминные трубы. Полоска ограды была серого цвета. Значит, раннее утро. Вечером она бывает светлой, с серебром. Почему? А просто бывает, и все. Вещи проще воспринимать такими, какие они есть, не выковыривая из них голый смысл, как изюм из булки. Из памяти Мари выпал целый кусок, но насколько большой — этого она сказать не могла, лишь фиксировала неуютную пустоту. Было промозгло. Сырость вползала за ворот и в рукава. Видимо, ей тоже хотелось согреться. Мари поднялась на крыльцо. Открытая дверь дохнула живым теплом. Еще с порога она почувствовала сложный запах старой штукатурки, свежеприготовленной еды, глины, кухонных приправ, самых разных одеколонов, каминных перегоревших дров, шиповника и свежего сливочного масла. Все вместе, невообразимо сочетаясь и перемешиваясь, создавало непередаваемую атмосферу Норы. Мари никогда не считала себя особо чувствительным человеком. А тут ее словно захлестнуло. Она привалилась плечом к стене, закрыла глаза и почувствовала, что очень-очень любит это место и всегда хочет сюда возвращаться. Из столовой доносился гул голосов. Звякали вилки. Чтобы не опоздать на завтрак, Мари прямиком направилась туда. Щелкнув ногтем по капающему крану, прошла мимо умывальников. Вшагнула в открытые двери. Кто-то поднял голову, увидел Мари и издал звук, какой бывает, когда человек давится горошиной и резким выдохом пытается исторгнуть ее из горла. Мари двигалась к своему привычному месту рядом с близнецами, и с ней вместе по комнате прокатывался шерстяной шар тишины. Вот Рон не донес до рта вилку. Вот Джинни посмотрела на гриффиндорку, равнодушно отвернулась, потом опять, точно спохватившись, посмотрела и, что-то медленно соображая, стала постепенно синеть, сползая со стула. Вот Молли, перестав что-то втолковывать сыновьям, застыла с разинутым ртом, и правая ладонь ее слепо шарит по груди, отыскивая не то крестик, не то сердце. Ничего не понимая, Мари опустилась на свободный стул напротив Фреда. Фред ее пока не замечал. Был как деревянный. Смотрел в тарелку и ел точно робот, не глядя по сторонам. — Эй! — окликнула девушка. — Ты чего? Опять всю ночь сидели за документами? Фред медленно оторвался от тарелки. На секунду в его глазах блеснули все эмоции мира в одной связке. Он быстро вскочил, чуть ли не опрокидывая стул, но тут же медленно осел обратно и опустился на краешек стула. Мари вдруг обратила внимание, что руку Фред держит в кармане, готовый выхватить палочку в любой удобный или не очень случай. — Привет! — сказал он бодро, но немного натужно. — Привет! — Это ты? — Ну да… я, — подтвердила Мари. — Точно ты? — Точно я!!! — сердито крикнула гриффиндорка, уже порядком злясь и на его руку, прочно застрявшую на древке палочки и на молчаливую сцену вокруг. Ее крик подействовал на Фреда успокаивающе. — Ну да! — сразу согласился он. — Ты и ты! Дело хорошее! Горячиться-то зачем? С минуту они помолчали. Фред пробивал пальцами древесину палочки и явно не знал, что еще спросить. Потом все же нашелся, не слишком оригинально, но надежно: — Дела-то как? — Нормально. — Спала хорошо? — Я не спала, — сказала Мари. — А, ну да… Лежала! Что ж, тут оправдываться нечего! Полезно иногда полежать. Сам люблю! — охотно согласился близнец и, опустив глаза, очень заинтересовался столом. Казалось, его очень волнует, почему, например, просыпан сахар. Это же непорядок! Сахар же денег стоит! Или почему вилка лежит так далеко от ложки? Не является ли это дискриминацией или чем-нибудь еще? Рядом с умывальниками что-то завозилось. Или споткнулось. Или чихнуло. Или все вместе. Мари повернула голову. Из коридора в столовую заглядывала Рона, держа в руках палочку. Фред, как и Мари, оглянулась на Рона с опаской и махнул рукой Джорджу, умоляя его убрать куда-нибудь Рона и при этом самому не угодить под шальное заклинание. Мари окончательно надоел этот цирк. Она решила, что в своем временном забытьи что-то натворила, о чем Фреду, конечно, известно, потому что иначе тот так бы себя не вел. Мари взяла со стола большой огурец — летом их выкладывали на стол в великом множестве — и, для решительности откусив большой кусок, с вызовом уставился на Фреда: — Ну говори! Чего я еще начудила? — Когда начудила? — удивился тот. — Сегодня ночью. Или не ночью. Не знаю. — Правда не знаешь? — Нет. — Да, в общем, ничего ты не натворила. Ты совершила подвиг. — Какой подвиг? — Хороший подвиг, — уклонился от описания Фред. — Правда, есть небольшая проблема! Можно сказать, карликовая! — Какая? — с облегчением спросила Мари. Иметь дело с карликовой проблемой было не так страшно, как с большой. — Да такая вот проблема… Исчезла ты. Понимаешь? — Исчезла? — недоверчиво переспросила Мари. — Я? — Ну да! Была в Хогвартсе – в больничном крыле и исчезла. — радостно согласился Фред. Фред снова посмотрел на дверь, куда Джордж уволакивал упирающегося Рона. — Бред какой-то! Может, я погулять просто вышла? И что я делала в больничном крыле? — отупело спросила Мари. Фред и сейчас не стал спорить. Видимо, настроился со всем соглашаться. — Может, конечно, и погулять… Да только я тебя три дня по всем окрестностям и всеми возможными заклинаниями искал. Тут, знаешь, не ошибешься. Мари вдруг почувствовала, что летит, услышав это – какие-то странные калейдоскопы звезд и себя саму, летящую по небу с испуганными круглыми глазами, ощутила свои трясущиеся от встречного ветра руки и старый Чистомет. И все же это было не все, странное чувство, будто что-то застряло в зубах – она точно ощущала какое-то несоответствие, но не могла понять, что же произошло. Та Мари, из воспоминаний, исчезла, заменившись этой, реально существующей, стоящей на центре столовой в грязных насквозь штанах, которые казались от этого коричневыми, и с потерянным выражением лица. Эта реальная Мари сжала кулак, потом еще раз и еще раз, пока не заревела вдруг навзрыд. Плакала она неумело, зато очень громко, как скулят побитые собаки. Все обомлели. Тогда Фред, не говоря ни слова, подошел к подруге и обхватил ее, крепко сжимая в тисках своих рук. Мари отстранилась, вскрикнула, но он прижал ее к себе. Она рванулась, попыталась боднуть его, укусить, но он не отпускал, и она вдруг сдалась, опустив голову к нему на плечо, и тихо сказала, сама не понимая, отчего: — Ты теплый. И живой. *** - Угадай что? - Мы очень долго думали, как бы нам порадовать нашу дорогую сову… - А то сидит и киснет с пергаментами круглые сутки… - Лето в разгаре, а она сидит и киснет… - Вот чего ты киснешь? - В общем… Мы договорились, ты поучаствуешь в самой опасной, самой сложной, самой незабываемой и захватывающей операции ордена Феникса! - А еще, дамы и господа, невероятный фокус - сможешь увидеть, как Фред станет очкастым - Вот ты когда-нибудь могла представить меня очкастым???? - Что? – только и смогла пробормотать разбуженная, уткнувшаяся головой в перьевую подушку, Мари. Близнецы сидели на краю ее кровати и та даже чуть тряслась, ведь они оба чуть ли не подпрыгивали от восторга, активно жестикуляируя. - Ты что, ты что не слушала нас? - Джордж между прочим пошел на жертву, тебе свое место отдал, чтобы ты тут не сидела с кислой миной целыми днями, молча запершись в своей комнате. - Мы понимаем, Мари, тебе уже 17 и тебя все еще официально не взяли в орден… - Не понимаем, правда, почему! Каждый тут знает, что ты как никто иной достойна этого, да и с родственниками тебя ничего кроме фамилии уж точно не связывает… - В общем случись с нами такое, мы бы тоже наверное грустили - Один вечерок - Или денек - Но не целое же лето! - И все же у тебя есть самые лучшие в мире умники Уизли! - Фред, конечно, до последнего был против, кричал, что это опасно, но даже он признает, что только большая взбучка Тому-кого-нельзя-называть тебя развеселит. - Но все же ты полетишь с Грюмом, это не обсуждается! Мари тут же перехватила руку Фреда, дело начинало приобретать слишком серьезный оборот.. - Ребята, ребята, ребята… Я очень ценю то, что вы так обо мне заботились и все это вообще, но я не полечу. На лицах рыжих тут же возникло полное недоумнение, которое было ближе не к уместной вопросительноcти, а к до колен упавшей челюсти, как в старых мультфильмах. - Что? - Серьезно? - Если ты ломаешься, чтобы набить себе вдобавок еще и вылазку в дом какого-нибудь пожирателя, то мы не всесильны и… - Нет-нет-нет, я не полечу, потому что… - Мари опустила глаза, а потом решительно подняла их на близнецов. – Фред, Джордж, мне предлагали вступить в орден. Я отказалась. Я сделала это сама. И по этой же причине я отказываюсь и сейчас от вашего действительно невероятного предложения. - Почему? - Потому что я не хочу, я могла бы вам сказать, что это все от того, что мне страшно или что я не готова или что-то еще… Но это не так, я просто не хочу. Как.. как человек, который не хочет торт, вот он смотрит на торт и вроде все хорошо, но в свою тарелку он его класть не будет. - Погоди, но как можно не хотеть в Орден??? - Это еще что… Как можно не хотеть торт??! Разговор прервала Молли, которая пришла будить Мари и, увидев в комнате своих непутевых сыновей, поспешила выгнать нарушителей спокойствия, угрожая им цветным кухонным полотенцем. Дружный хлопок транстгрессии, сопровождающийся гневным голосом мамы близнецов, окончательно разбудил все еще старающуюся спрятаться под одеало от этого мира Мари. Пора было начинать еще один день, в который ничего не случиться. По крайней мере ей очень этого хотелось. Пусть не случается ничего и это будет лучшим исходом. На всякий случай Мари тихо попросила всех богов, чтобы все они пережили этот день , пока чистила зубы. Это был ее ритуал. Когда вечером Мари будет ложиться спать, она знает, что снова повторит его и спокойно уснет. С тех пор, как она вернулась в Нору тем утром, ее больше ни разу не потревожили ночные кошмары. *** Она сидела на подоконнике в своей комнате и смотрела в слегка запотевающее от ее дыхания окно, но сорвалась как только заметила, что Фред, сунув руки в карманы, быстрым шагом вышел за дверь. Она знала, что он выйдет из дома, в конце концов кому было об этом знать, как не ей. Мари попыталась догнать уходящего друга, переходя на судорожный бег, но тот все не оборачивался и не останавливался. И, хотя дыхание сбивалось, а глаза резали слезы от бьющего в лицо ветра, зато копна пылающих на фоне темного неба рыжих волос наконец начала приближаться. Гриффиндорка, чуть не падая, протянула руку в отчаянной попытке схватиться за его куртку и ладонь действительно проскользила по холодной драконьей коже. Фред тут же резко развернулся, рефлекторно занося руку, будто для удара. В его глазах полыхнули искры, похожие на те, что вылетают при непростительных заклинаниях, Мари ту же опустила взгляд на его грудь, которая вздымалась и опускалась как у подбитого зверя, который весь вытянулся, чтобы в последний раз напасть. Гриффиндорка вся сжалась, закрывая глаза и пытаясь хоть немного отстраниться. Но удара не последовало. Взгляд Мари сфокусировался на застывшей руке близнеца и наконец она прошептала - Мне жаль, что с Джорджем это случилось. Мне очень… Фред грубо одернул ее, - Мне не нужно твое сожаление. - Хорошо… - Мне не нужно твое сожаление! Не нужно! Не нужно – он приблизился к ней, не давая говорить, жестикулируя той самой рукой, от которой Мари не могла оторвать глаз. - Хорошо… - Мне не нужно твое сожаление. Мне не нужно, не нужна ты! - Прости, Фред, мне правда очень… - Тебе жаль?? Тебе жаль??? Там должна была быть ты, а не он! Ты что-то знала, да? От дружка-слизеринца, от Малфоя, от братьев-прожирателей... Признавайся, ты знала, что они нас вычислят?! Признавайся, а! И тут он замолчал. Она поймала его взгляд, а затем поймала его руки, зарывающиеся в ее волосы, его губы, яростно и крепко целующие ее. Фред чувствовал, как в висках пульсирует кровь, все остальные мысли и ощущения будто отключились. Он целовал Мари, целовал как тонущий человек, который устал сражаться за свою жизнь, наконец с наслаждением глубоко вдыхает воду. И он не сразу заметил, что она отвечала ему, что ее ногти впились в его шею, а вторая рука блуждает по кожаной куртке. Такие поцелуи в дурных книгах называют исступлёнными. На самом деле в них было ещё кое-что – страх, переходящий в агрессию. Он действительно целовал её куда попало, в щёки, в губы, и она только коротко поворачивала голову, чтобы не угодил в нос, – в нос неприятно. И вдруг Фред разорвал этот контакт. Он посмотрел в напуганные глаза подруги и медленно убрал руки. В его глазах плескалось сожаление,Мари бросила на близнеца последний взгляд и спокойным шагом, слегка прихрамывая, пошла в сторону дома. А он так и остался стоять, его силуэт был будто случайностью на фоне огромного нависшего над пустошью безлунного неба. А звезды… Звезды были прекрасны. Как причудливо рассыпанные раскаленные угли, брызнувшие из очага на ковер, они сияли таким чистым и радостным светом, словно были сотворены час назад и еще не успели устать от расстилавшегося внизу бестолкового мира. Мари последний раз перед тем, как прикрыть за собой дверь, подняла глаза на это чертово безлунное небо, такое вдохновенно-прекрасное, что хотелось отереть слезы и тихо выбраниться.