Сова

      Тео сидел у окна и смотрел на сонную картинку загорающегося утреннего Лондона. Он аккуратно зажег огонь на конце палочки и медленно закурил, впервые в жизни. «Магловские…» он поморщился, дым был с привкусом какой-то дешевой жженой бумаги и такого же дешевого отчаяния… Серые никотиновые клубки поднимались к потолку и там застревали так и не решаясь вылететь в окно. Нотт усмехнулся, это напоминало нити воспоминаний, медленно вьющиеся в омуте памяти. И прошлое этот дым возвращал так же легко. — Эй, Теодор! Теодор, ты будешь гномом. Настоящим гномом, не этим глупым садовым! — Мари поправляет юбку и бежит вперед. Узкая дорожка уводит влево и упирается в приоткрытую дверь подвала. — Догоняй! Они сегодня убегают от миссис Малфой, та очень любит наморщить нос и процедить: «Ну-ка, скажи что-нибудь! Дорогая, — не дожидаясь ответа, она оборачивается к гувернантке Тео. Та неловко пожимает плечами и краснеет. Ей стыдно за него. — Мальчик умеет разговаривать? Мне кажется, его нужно показать целителю», — мать Малфоя, похожая на кривую палку, качает головой, и стул под маленьким Тео нагревается. Становится горячо-горячо, как будто он сидит на сковороде. Тео знает, стул заколдован, как и зеркало в спальне, которое каждое утро сообщает небрежным тоном: «Сначала надень брюки, а затем рубашку». Кажется, внутри зеркала живет домовик и день за днем читает по бумажке: «Встань-умойся-причешись-надень-брюки-а-затем-рубашку-спустись-на-завтрак». Бумажка длинная, как кишка, свернута в свиток, и домовик с усердием вычеркивает пункт за пунктом. Вечером, когда Тео ложится спать, он смахивает пот со лба и с удовольствием достает новый пергамент. Шорох этого пергамента мальчик слышит по ночам и уже не пугается. Совсем-совсем не пугается, хотя понимает, что завтра на бумажке этой может быть написано: «Причешись-надень-мантию-не-дыши». И придется задержать дыхание, потому что… ну бумажка же! Должно ее слушаться. Наверное, эльфу страшно в зеркале, ведь там же все наоборот. Все-все. Там год начинается в декабре, вилку берут в правую руку, а пишут левой. Тео как-то попытался взять перо в левую руку, но учитель сказал, что это неправильно. — А почему? — хотелось, чтобы стул оказался под землей. Желательно вместе с самим Тео. — Потому что все пишут правой рукой, мистер Нотт, — учитель наматывает кончик бороды на палец и смотрит на него сквозь круглые очки. — Понимаешь, Теодор? Все пишут правой, и ты тоже должен. — А почему все пишут правой? — кажется, ножки стула на полдюйма ушли в пол. Готовятся провалиться. — Потому что так принято, — важно кивает учитель, уткнувшись в учебник. Комната дрожит и почти плачет. Он-то думал, что можно отличаться от других, а оказалось, что нельзя. И теперь придется отсчитывать год с января, писать правой рукой и слушаться бумажку. Потому что так принято. А Тео все равно бежит за Мари и видит лишь острые коленки и пятна на ее ногах от зеленой травы. Он не любит бегать, потому что болят легкие, а сердце достает из-за пазухи скакалку и начинает прыгать через нее. Облака, как рваные ошметки старой ваты, рассыпались по небу и важно шагают по нему строем. Перешагивают через верхушки деревьев, обходят солнце и собираются на самом краю, у горизонта. Он уверен, даже у неба есть край, а все разговоры о бесконечности — выдумки. — Теодор, ну что ты! — Мари заливисто смеется и машет мне рукой. — Теодор, а там что? — она показывает на темную дыру у подножья замка. — Т… там подземелья, ту… туда нельзя, — шепчет Тео и задыхается. Он бежит, а огромные, окрашенные белой краской руки обматывают его белой тканью, как пеленкой. Прижимают локти к телу, связывают ноги, он ничего не видит, но бежит. А его обматывают. А он бежит, и мир вокруг скручивается, сминается, как листок, катится впереди, оставляя мне только серую пустоту. Смех Мари, словно старая запись на пластинке, шипит и хрипит. Надо бегать побольше, надо гулять, а Тео только читает книги и потом задыхается… — Теодор, а ты весь грязный. Серая пустота оказывается плотной, на ней даже можно лежать. Пустота трясется, словно по ней бегут десятки великанов, потряхивают кулаками и машут вырванными из земли деревьями. Они аккуратно переступают через меня, и один тонким голосом добавляет: — А еще ты меня не догнал, — Мари держит в руках его книгу, которую он дал ей почитать — это «Хоббит», его любимая. Ну вот что ты лежишь, а? — Мари садится рядом и трясет его за плечо. — Мы же не доиграли. Скрученный мир, как снитч, летит мимо, ударяется о серую пустоту и возвращается обратно. Смятый листок вздыхает и неохотно расправляется, стыдливо показывая мне очертания деревьев, силуэт замка и вроде бы краешек неба. — Теодор, не забывай, что ты тот самый гном, ты настоящий Торин! Ну вставай же, — Мари тянет его за руку, в ее глазах обожание и немного обида… Тропинка уводит в дыру у подножья замка, он выпутывается и бредет туда, хотя знает, что в подземелье холодно и сыро. — Здесь темно! — из дыры уже машет белая маленькая ручка девочки. — Как нам пройти? — чуть не плачет его подруга. Холод сочится из-под фундамента, лижет им ноги, они дрожат и движутся наощупь по ступенькам. Ступеньки покачиваются, стены скрипят, и подземелье вот-вот рухнет. По бокам, прямо в неровных камнях понатыканы двери, но на каждой огромный замок и нет ручки. Наверное, двери нарисованные, как и факелы на стенах. Дорожка полнится синеватым свечением, а потолок, наоборот, черный, как будто небо и земля поменялись местами. Но они идут, держась за руки и он шепчует Мари, что это всего лишь Эребор, раньше здесь было процветающее королевство гномов, а теперь притаился на древних сокровищах страшный дракон… Она крепко сжимает его руку и почему-то спрашивает. — А когда ты вырастешь, ты ведь не бросишь меня? — Не-а. Я потомок Дурина! Потомки Дурина своих не бросают — Они с Мари держатся за руки и прижимаются друг к другу, потому что закуток крошечный, а еще так теплее. Мари шмыгает носом. Кажется, она хотела услышать что-то другое. И ему очень хочется порадовать Мари. — Хочешь, я подарю тебе эту книгу? Она кивает. Идти дальше не хочется. Дракона так и не нашли. Они выходят на свет и Мари бледная, словно мел. — Твой дом не любит, когда в его подземельях ходят люди, да? — шепчет она и оглядывается по сторонам. Замок не может не любить. Он ведь неживой. Ерунду какую-то Мари говорит, его учитель сказал бы, что она не такая, как все. Это очень плохо. *** И Рождество это, чего оно пришло так не вовремя. Раскидало, растащило их по домам. Тео в Хогвартсе остался, как всегда, а Мари уехала. Со своими новыми друзьями… у Тео новых друзей не было, разве что Професор Снейп и Флитвик, у которых он торчал после уроков, выпрашивая побольше дополнительных заданий и литературы, с ними вроде он неплохо ладил... А еще тишина. В коридорах, в подземельях, в Большом зале тишина замерзла, как узоры на стекле. Ел Тео в одиночестве, не чувствуя вкуса, а вечерами болтался по замку, забредал в библиотеку и от нечего делать читал и читал и читал. «Дорогая Мари, как ты? Как каникулы? Я в порядке, но очень скучаю по тем временам, когда ты была моим другом…» Написал бы Тео и отправил послание, будь он решительнее. Таким же решительным и безрассудным, как эти Уизли или даже дурак Драко. Мари… Она приходила к нему на первом курсе, пока он читал, разговаривала и придумывала какие-то смешные стишки или рифмы, а он слушал, запоминал каждое слово и молчал, не зная, что сказать ей. У такой как она быстро появились новые друзья, интересные, разговорчивые, веселые, как она сама. Как Уизли. Нотту это имя слышалось в журчании воды, в хрусте снега под подошвами ботинок, в скрипе пера. Вода все текла из крана, а если бы вода была одиночеством , кран не закрылся бы вовсе. За две недели каникул одиночеством затопило бы по самую Астрономическую башню. И почему он не на Гриффиндоре вместе с ней, или она не с ним на Слизерине, да хоть почему они оба не на Хаффлпаффе, без разницы. Почему-почему-почему… Тогда бы… Изменилось ли что-то тогда бы? Тео - тень. Призрак, скучный и никому не интересный замкнутый мальчик-плакса. Бродит по полутемным коридорам, склоняется над котлом и шелестит мантией среди библиотечных полок. Ему просто надо, чтобы Мари улыбалась. И изредка видеть ее. А еще ему бы какую-нибудь колбу, куда можно закрыть воспоминание о ней. Вот только какое из них выбрать? Он прополоскал рот и взглянул на себя в зеркало. На него смотрел бледный подросток с синяками под глазами, странно сутулый куда-то не вперед, а скорее вбок, но при этом высокий словно его взяли за руки, за ноги и хорошенько потянули. Драко или близнецы, наверное, привлекательнее. Тео не разбирался в этом, не умел сравнивать. Мари виднее. Надо стать лучше, надо стать красивее и сильнее, надо стать лучше. Вот например эти угри… должно ведь быть заклинание против угрей, если взмахом палочки можно убить человека, то явно можно убрать парочку красных корок. С завтрашнего дня он будет бегать по утрам, он будет читать еще больше и стараться еще больше, с завтрашнего дня он уберет эти корки, даже если придется порезать для этого все лицо. С завтрашнего дня. Он ощутил, как опять накатила эта предательская жидкость, глупая предательская жидкость из его тела, он знал, почти 80 процентов, она вскипела и поднялась до глаз. В последний раз – обещал он себе. В последний раз и заплакал, прислонившись к раковине, он плакал грубо и громко, размазывая свои слезы по красному как редиска лицу. Отец говорил, что мальчики не плачут. Отец вообще много всего правильного говорил, только Тео неправильный, Отец часто недоумевает, в кого же он такой слабак... Тео покачивается, пока плачет, стараясь укачать себя и успокоить. Тео знает, он – плакса, прямо как Миртл. Но он не хочет быть таким больше, а значит не будет. Тео запрокидывает голову наверх, чтобы слезы покатились обратно. Срабатывает. Ха, срабатывает! С тех пор это всегда будет срабатывать. *** Тео соскочил с турника, сердце уже не так болело, а просто протяжно выло, как оборотень. Каждый день он бегает у этого проклятого озера, занимается на тренажерах, выполняет предписания врача, а результат ощущается еле-еле. Он ни разу не бывал в Азкабане, но предполагал, что давным-давно одна из женщин семьи Нотт согрешила с дементором и произвела на свет слепого уродливого младенца с плохо работающим пузырем тоски вместо сердца. Этим существом был он. Дни стояли прохладные, хмурые, дождливые. В тумане тонул противоположный берег реки, а вместе с ним девочка, которую он встретил много лет назад. Ночи становились все длиннее, сны перестали быть тревожными и стали просто пустыми, а беспокойство стало превращаться в вполне выносимое. По вечерам Тео, следуя заветам окклюменции, старательно избавлялся от тяжелых мыслей, но пока помогало плохо; выкорчевать из головы все ростки одиночества оказалось нереальным, примерно как если бы он задумал вычерпать Большое озеро ладонями. В дреме Тео бродил по хогвартским коридорам: ни единой души и только пустые рамки портретов по стенам. В этом году был бал и Тео знал, что он пригласит Мари. Соберет волю в кулак, будет уверенным и пригласит. Он больше не тот слабак со второго курса, теперь он совсем другой человек или по крайней мере скоро станет таким. Он пригласит и может быть поцелует ее на балу, ведь не зря же он тогда… за теплицами. За теплицами, с Паркинсон. Вспоминать это было противно. Грядки Хагрида позади создавали особую атмосферу абсурдности — и они, в холоде и слюне стояли, даже не держась за руки, топтались на месте как два идиота и целовались. Романтика, что сказать. Слышно было, как профессор Спраут запирает дверь и торопится в замок по хрустящему снегу; и Тео так хотелось последовать за ней. Но Тео подавил это желание и прижал слизеринку к себе и проник языком ее в рот. Точно заучивал по книжке нужное заклинание, а теперь отрабатывал его на ней, и оттого на душе становилось паршиво. — Наверное, нам нужно быть просто друзьями. И я не хочу, чтобы ты кому-то рассказала про то, что сейчас произошло. — до сих пор ощущение, что говорил не он. Слова доносились издалека и звучали как формула из учебника. Каков поцелуй, такие и слова, все верно. Но с Мари ведь будет по другому? Должно быть по другому. *** Серые дни становились намного короче, чем дорога от озера до замка, и казалось, что дорога эта занимает целые сутки. Она тянулась через квиддичное поле, пересекала двор, обвивалась вокруг замка, но к дверям никак не могла привести. — Вы снова опоздали, Теодор — тихо произнес Снейп, не отрывая взгляда от своего котла. Грязные следы, оставленные Тео, превращались в кляксы и расползались по углам. Им тоже стало не по себе от взгляда профессора. — Я… Я шел с травологии… — Тео пожал плечами в надежде, что Снейп не станет проверять его расписание, где травологии, конечно, не было. — Можно сесть? Займусь работой, иначе не успею до конца урока. У меня есть пара идей по огнезащитному зелью, которое мы должны сегодня варить, возможно, если помешивать немного по другому, то оно будет меньше пениться и выйдет более чистым. Снейп вдруг улыбнулся, как будто в его черепе зажгли лампочку, и тусклый свет отразился в темных глазах. Но когда Тео моргнул, он снова угрюмо разглядывал его. — Конечно, Мистер Нотт. Уже скоро пар медленно поднимается от котла. Зелье лениво булькает, а Тео кажется, будто он слышит, как оно бурчит: «Меня достали люди, не дают спокойно выплеснуться из котла и побежать в нору, заполнить щели между плинтусами и стенами, прожечь дыру в деревянном полу. Ничего не дают, гады, только мешают». Тео прислушивается к зелью и отворачивается от него, он его понимает - он, как и зелье, не любит людей. — Те-еее-ео, — только он отвернулся от зелья, как Паркинсон присела на краешек парты, склонившись над его котлом, — скучаешь? — Мне не бывает скучно. Говори скорее, что хотела, — он нехотя поглядел на нее. Зелье тем временем негодовало, пенилось и подкипало в котле - Паркинсон ему не нравилась. — Ты эссе для Снейпа написал? Которое на сегодня было? — Написал, — устало отмахнулся Нотт, зная, что за этим последует. — Слу-у-шай, ты же знаешь, какая я глупая, я не разбираюсь в этих ваших настойках… Мне Снейп тролля влепил, спаса-а-ай. Можно я возьму твое для примера? — Она сладко улыбнулась. — Я сумею тебя отблагодарить. Или... знаешь... боюсь, если не сдам зелья, то мне станет очень грустно и я начну плакать, а когда плачу, я столько всего случайно могу разболтать. Тео бросил Паркинсон эссе, как собаке кость и она убежала, повизгивая какие-то благодарности. Тео передернуло. Это было пошло. Все вокруг всегда было пошло… Это была не любовь Арагорна и Арвен, ничего похожего. Отблагодарить... Что бы ты заговорила, Паркинсон, если бы он, Тео, не был старостой и лучшим учеником Слизерина или если бы не свел угри? Где ты была, Паркинсон, когда одинокий и никому не нужный он плакал в туалете? Где ты была, когда падал в грязь с турника, когда не мог дышать? Даже старый добрый шантаж казался ему лучше, пусть лучше шантаж. Весь мир был отвратительной пошлой копией и, если в нем и было что-то искреннее, так это то как Мари называла его Торином и слушала, когда он ей читал, наматывая на палец волосы. Та самая Мари, которая сейчас встречалась с Драко. Пошлость. Которая с Уизли носилась по школе и подсовывала навозные бомбы. Дважды пошлость. Она была не лучше, наверное она была не лучше, чем Паркинсон, она была заурядная, но после того поцелуя после Святочного Бала Тео понял, что какой бы она ни была заурядной и обычной, она – единственная, из-за кого его пузырь тоски вместо сердца пульсировал не в какой-то болезненной ломке, а просто пульсировал, может быть совсем как у обычных людей. Когда он поцеловал ее, тогда, после бала, то понял, что вряд ли влюблен в нее, поцелуй был быстрый и он почувствовал ее зубы через закрытый рот. Тео не был влюблен в нее, когда она щебетала что-то под амортенцией. Тео не был влюблен в нее даже тогда, когда она лезла в любую схватку в первых рядах. Это была не влюбленность, нет, это можно было бы назвать перепуганной скорчившейся детской любовью, которую отпинали в живот. Он просто до смерти боялся, ведь если она умрет, он действительно останется один. Тео думал, что все разрешится, когда он станет умнее, сильнее, популярнее. Но все становилось только хуже. Сначала ему нравились шумные компании и вечеринки, друзья постарше из Дурмстранга, красотки-вейлы, квиддич и популярность. Вдруг он стал Байронским героем, интересным всем таинственным гордецом. Теперь люди тянули к нему каждый свою руку, подмигивали, предлагали место на зельях, но он тут же вежливо отказывал. Ведь хоть начала ему и нравился весь этот фарс, но это было только сначала. Девушки хотели целовать его и шептали что-то на ухо, противно щекоча, их совсем не интересовало, сколько гномов направилось к Одинокой горе, в общем-то их мало, что интересовало, кроме того, как они могут склеить его разбитое сердце... Скажи, когда твое сердце снова исцелится, ты полюбишь меня? Тео смеялся про себя, пузырь не может разбиться, но как им это объяснить? А парни говорили в основном о квиддиче и девушках, и Тео не заметил, как разочаровался в каждом из них по очереди. Не то, чтобы он стыл отшельником, конечно нет. Он все еще разговаривал с ними за завтраком, прожевывая овсянку, иногда вместе проводил вечера в гостиной или летал на метле, но не больше. Он вдруг понял, что ему все это было не нужно, его одиночество было лучше тысячи шумных галдящих компаний. Тео купался в своем одиночестве, словно огромная переливающаяся рыба в безграничном прекрасном море. Он и чувствовал себя огромной молчаливой рыбой. По вечерам он обожал сидеть и смотреть, как за прозрачными стенами гостиной колышутся водоросли и колеблется бирюзовая плотная вода. Даже Отец, кажется, боялся теперь его. Тео перерос его на целый фут, имел право колдовать летом, а в последний день каникул, заслышав шипение с кухни, подоспел как раз вовремя, чтобы собрать разлитое зелье и ленивым взмахом палочки вернуть во флакон. Отец такого не умел. Когда-то он называл сына плаксой, разочарованно качал головой и ставил в угол. Он говорил, что способности у Тео средние, а еще что Тео похитят цыгане, если он будет плохо себя вести. Тео очень боялся тех цыган и хныкал, в очередной раз стоя в углу, цыгане казались ему разухабистыми, злыми и нелюдимыми, они дели все, что хотели и ненавидели людей, особенно маленьких плаксивых детей. Тео усмехнулся, сейчас это было глупо… Цыгане… ну и где они все? Он бы носил серьгу и украл коня, вдоль табора шёл по росе. Если бы его тогда похитили цыгане, все было бы гораздо проще. *** - Джинни Уизли… - Протягивает Драко – Ну и что ты тут вынюхиваешь? - Отпусти! - Не отпущу, пока ты, тварь, не скажешь нам, что ты здесь делала и что вынюхивала? – раздался взмах палочки и вспышки заклинаний. Тео устало прикрыл глаза. Вспышки теперь переместились под веки и расплылись как цветы. Какие же идиоты! Ты, Джинни, так глупо попалась… Ты тоже, Малфой, не лучше. Зачем, спрашивается, все это, если в кармане лежит Сыворотка правды? Зачем вообще было обсуждать что-то там, где их могли услышать? - Тео, ты чего? – недоуменно протянул Блейз, взглянув на побледневшего однокурсника. - Ничего, Да оставьте вы ее, - звук напоминал шипение, с каким капля воды исчезает на раскаленной сковороде. Он люто ненавидел их. За то, что они ничего не знали о магии, и махали палочками направо и налево. За то, что превозносили Темного Лорда, просто от того, что их родители когда-то делали это. За то, что считали, что это придает им особую значимость. Он ненавидел то, во что превращались его однокурсники из-за Темного Лорда. И в то же время обожал Темные искусства. Они вызывали у него желание узнать все тонкости, овладеть тайнами, о которых большинство студентов и не ведало, постичь то, что обычному волшебнику не дано.Тео ночами читал книги, правдами и неправдами добытые из Запретной секции библиотеки, по крупицам собирая полузабытые формулы, известные лишь сведущим. А еще он любил экспериментировать и изобретать заклятия такого сомнительного свойства, что опасался опробовать их даже на злейших врагах. А ведь как иногда хочется направить палочку на Уизли, когда они опять заколдовывали его перо, чтобы оно писало непотребства, и прошептать несколько слов! Даже не прошептать, а просто подумать – никто бы не узнал, что это сделал Тео. Тогда что же мешало? Что останавливало? Что это было и почему оно не останавливало таких людей, как Драко Малфою или Джинни Уизли, например, с их мышиными простенькими заклинаниями? Тем временем к нему обратились... — Значит тебе нравятся Уизли? Нравятся рыжие, а, Тео? Вот и Мари они тоже нравятся, больше, чем ты и я. — кто-то мерзкий тянет Драко за язык, Тео знает, Драко чуть лучше и чуть хуже, чем принято о нем думать. Драко трусливый, но не идиот. Их разговоры друг с другом, словно игра в плюй-камни: стоит одному из участников поразить цель, раунд заканчивается. Драко был противником, был оппонентом, был пожирателем, но Драко был другом. По крайней мере Тео определил его так, субъективно, почти ни на чем не основываясь, в общем-то бессистемно, назначил на эту должность, чтобы протянуть ему руку один раз и не отпускать до конца дней. Тео давно понял, что не стоит ждать с небес великой дружбы - бери, что дают, и сам делай это великим, если уж так нужно. — Нет, Драко, не нравятся — бросает Тео и, не вставая с кресла, подается вперед. — Их родители тупые и нерациональные люди, которые, наплодив кучу себе подобных, не могут им даже носки купить, приходится друг за другом донашивать. Дети такие же идиоты получились: одни два месяца не дотянули до окончания школы и сгинут где-нибудь под лондонским мостом. Второй дебил Уизли всюду таскается за Грейнджер и держится за ее юбку, так и проживет всю жизнь, вытирая своим детям сопли и за кнаты прозябая на министерской работе. А младшая будет с Поттером и будет делать вид, что все круто, хотя на самом деле лет через десять ей захочется растоптать его очки и надеть на голову вазу с цветочками. И я так говорю не потому, что «я лучше, я умнее», хотя это правда. Просто такие люди разменивают жизнь по мелочам… — А ты хочешь перевернуть мир, не иначе, — усмехается Драко и перелистывает страницы взятого с полок фолианта. — Я не хочу, я собираюсь. — И на чьей стороне собираешься? С какого края, так сказать, перевернешь? — он, мотнув головой, скептично усмехается. — На стороне? Ни на чьей стороне, Драко? Потому что на моей стороне нет никого. А ты? — Да я вообще ничего не хочу. Хотя нет, я хочу жить спокойно — без этих передряг с постоянным припевом «Кто же победит: Избранный или Темный Лорд?» Ну убьет один из них другого — мне-то какая выгода? Вот Уизли — да, с чистой совестью нацепят лавровые венки, обвешаются орденами и на лбу у себя напишут: «Мы герои». И знаешь, они ведь еще счастливее нас с тобой будут, потому что дуракам везет. Тео кивает, думая про себя, какая же разница, с какой стороны ему переворачивать мир. С любой подойдет. Он еще не знает, что через два дня убьют его отца, а Мистер Сарвон расскажет ему одну крайне интересную историю и сторону переворачивания мира выбрать ему все же придется. *** — Значит вот в чем, а точнее в ком секрет, успеха этой шайки мародеров. – Протянул голос. — Не понимаю, о чем вы, Директор. Они сбежали. – Тео физичеки ощущает, как Снейп кружит рядом, заглядывая ему в лицо, прямо в глаза, вытаскивая мысли через зрачки, тщательно осматривая их и запихивая обратно. Тео холодеет, старается смотреть на кирпич в стене, дает ему разрастись, набухнуть до размеров всего сознания Тео… Не получается, слишком медленно! Он слишком мало тренировался, булыжник достигает размеров среднего великана, когда шелест мантии Директора Снейпа вдруг проникает в голову и лопает его кирпич, как воздушный шар. Все. Это конец. Снейп наверняка уже все знает, говорят, он превосходен в легилименции. Северус Снейп удовлетворенно кивает. — Не утруждайтесь, Тео. Вы хороший студент, но до меня вам еще, уж простите, далеко. Неужели вы и правда думали, что я подумаю, что шайка гриффиндорцев обходит мои защитные заклинания, та самая, которая потом пишет на стенах с ошибками? Я знаю этот факультет как никто, я знаю этих учеников – и… они идиоты, Тео, да, героичные и безрассудные, но полные дураки, примитивные, как докси. Не то, что вы. Тео понимает, он попал. Быстро оценивает, как быстро сможет дотянуться до палочки… Карман мантии… Плохо, это значит секунда-две. Палочка Директора уже слегка дрожит в его прикрытой черной тканью руке. Снейп как волшебник превосходит его в десятки раз и эффект неожиданности потерян, даже эффект ожидаемости потерян, потеряно все. Тео покачивается слегка, пока думает – детская привычка. Есть всего один вариант – достойно сдаться. Он достает палочку медленно, поворачивает в руке и протягивает рукоятью вперед Директору. Тонкие как пергамент пальцы Снейпа смыкаются на ней, он подносит палочку к лицу, вертит, чуть ли не обнюхивает. Тео вдруг случайно в своей голове ощущает печаль и усталость этого человека и потрясенно делает шаг назад. Не может быть… — С чем палочка, Тео? — Кипарис, сэр, волос фестрала в сердцевине. Я сделал для нее обмотку из алюминия, усиливает защитные заклинания. Северус буравит взглядом, буквально корчует его, если бы Тео был целым лесом дубов, то давно бы лежал развороченной кучей, но он человек и потому стоит на своем, тоже смотрит в глаза. На удивление, в голову к нему Директор больше не лезет. — Вам многому еще стоит научиться, мистер Нотт, например тому, что алюминий хоть и усиливает заклинания, но очень легкоплавок и может обжечь вам руки после пары десятков заклинаний подряд, поэтому от такой обмотки отказались, так что если в будущем вы не хотите оказаться в центре битвы без своей палочки и с ожогами на пол ладони, то снимите этот позор немедленно. Можете этим заняться прямо сейчас, потому что вы свободны, мистер Нотт. Тео принимает свою палочку из рук директора, мельком замечая, что у того на руках пляшут белыми кляксами давние ожоги. Северус Снейп на секунду отворачивается и говорит ему на прощание. — И… Не старайтесь. В одиночку даже раскачать землю очень сложно.        Забавно, как память подобна шкафу зельевара, в котором воспоминания лежат в коробочках, разлиты по флаконам или упакованы в полотняные мешочки. Если зельевар внимателен и педантичен, то воспоминания будут храниться бережно, в чистоте, во флаконах из темного стекла, промаркированных тщательнейшим образом. Всегда под рукой. А ежели мастер неаккуратен по жизни, то просыпавшиеся подробности, детали того или иного события, могут попасть в другой кулек или растеряться где-то на полках огромного шкафа. Тео всегда был педантичен, ему казалось, что его память больше похожа даже не на шкаф - на целые комнаты со шкафами, на коридор с тысячью запертых дверей, так что он аккуратно стряхнул пепел и сделал еще одну, последнюю и сухую затяжку, когда вдруг в комнате напротив раздалось сразу несколько звуков — громкий и гулкий падения какого-то тела, а потом звонкий и надрывный — разбивающегося стакана. Нотт одним четким движением скинул ноги с подоконника и, даже не покачнувшись на до этого балансирующем на грани стуле, встал на пол. Было пора… Он поежился.       Только войдя в комнату, он тут же увидел закутанную в одеяла Мари, которая лежала на полу и потирала локоть, а рядом растекалась лужей вода, которую он оставил для нее в стакане… Вид у нее был то ли растерянный, то ли виноватый, то ли сонный. Тео улыбнулся, ему хотелось захватить эту секунду в памяти, пока все не полетит к чертям, пока она такая рыжая и неуклюжая, сидит в этих десяти пледах и виновато бормочет. — Я хотела попить воды, и… и уронила. Тео… Прости, я исправлю, сейчас!       Тео чуть было не вскрикнул, не делай этого, не надо, не теперь! Но понимал, что этим он только напугает ее, лишь отсрочив неизбежное. Так что он просто сглотнул, наблюдая как Мари, таким привычным и естественным движением схватила с тумбочки свою палочку и, не задумываясь ни на секунду шепнула «Репаро», едва взмахнув палочкой, даже не целясь и не направляя искры на осколки. Но целиться и не надо было… Ведь искр не было. Не было и тонкого полета стеклышек, которые едва касаясь друг друга собирались воедино. Были только слегка сдвинувшиеся брови Мари. Она перевела взгляд на Нотта, проверяя заметил ли он ее промах, какой позор… И тут же увереннее, как на первом курсе у Флитвика, произнесла заклинание, четко указав немного гнувшимся концом своей палочки на растрескавшуюся посудину. Но и это не помогло. «Витрум репаро», «Спекуло репаро» шептала она хрестоматийные заклинания, а в глазах начинал появляться испуг… Тео хотел бы закрыть лицо руками и не видеть этого, вместо этого он аккуратно направил свою палочку на осколки, пока это были осколки стакана, но он знал, что через пару секунд не только стакан будет разбит вдребезги и невербально сделал то, что больше никогда уже не сможет сделать Сарвон. Мари во все глаза смотрела то на палочку, то на стакан, пытаясь найти подвох в чем-то, но подвох все никак не хотел находиться. Потом она перевела взгляд на слизеринца, но тот только и мог, что выдавить. — Мне очень жаль…       И Мари прикрыла лицо ладошками, стараясь сдержать крик. Ей не нужно было, чтобы он сказал это. Она ощутила, она тут же поняла это, исчезла та невесомая легкость, которая появлялась на кончиках пальцев в ту секунду, когда ты еще не сказал заклинание, но уже задумался о результате. Исчезло то неуловимое и никогда не замечаемое Мари чувство плотности, когда берешь в руки волшебную палочку, как будто она была в сотни раз более телесной и в тысячу раз более настоящей, чем все предметы вокруг. Пропала расползающаяся волна теплоты и силы, которая всегда окружает любого мага, едва колебля воздух. Она все подбирала и подбирала слова, но могла бы делать это до бесконечности, потому что описать такое, увы, невозможно — как если бы ослепший человек начал пытаться дать определение слову зрение…       Магия — это касание. Это дружеское похлопывание по плечу или тонкие девичьи пальцы, ободряюще сжимающие твоё предплечье. Это древко метлы, стиснутое в чуть-чуть вспотевших ладошках, и последующее за этим снятие баллов, сопровождаемое возмущенным «но, профессор, на метле по замку реально быстрее! Вы же не хотели, чтобы я опоздал к вам на занятие?» Это обжигающий огонёк свечи, на которой даётся клятва при посвящении в первокурсники. Это искусанные губы и съедающее изнутри волнение от того, что твой друг после очередной вашей авантюры всё-таки оказался в Больничном крыле. Это пальцы, сжимающие шершавое древко палочки, пока губы бормочут какое-нибудь заклинание из курса ЗОТИ под улыбающимся взглядом декана.       Магия — это зрительный образ. Это прожженное экспериментальным зельем тёмное пятно на некогда гладкой поверхности стола. Это постоянные взрывы и чуть-чуть подпалённые ресницы у твоего приятеля, потому что «искусство — это взрыв, разве вы не знаете?» Это восхитительные виды, открывающиеся с вершины самой высокой башни Хогвартса. Это потолок гостиной, украшенный светящимися в ночи звёздами не хуже, чем в Большом зале. Это исписанные быстрым корявым почерком обрывки лекций и лабораторный журнал, заполняемый с каллиграфической аккуратностью. Это конспекты, где каждый заголовок выделен как-то по-своему: особым шрифтом, специальным скотчем или волшебным текстовыделителем. Наконец, это изумительные иллюзии, создаваемые профессором Заклинаний — и научить им она готова любого, кто доберется до седьмого курса.       Магия — это запах. Это тонкий аромат парфюма, подчеркивающий галантные манеры. Это запах вина, льющегося в гостиной Слизерина прямо в очередной («господин декан, кажется, это десятый подряд, нам уже некуда их ставить!») выигранный кубок школы. Это резкий запах полироли для мётел, смешивающийся в гостиной с ароматным дымком, поднимающимся от тонких японских благовоний. Это запах хорошего чая и книг. Это запахи лекарств в Больничном крыле, когда студенты помогают школьному колдомедику наводить порядок. И конечно, это тонкий запах зелий, вздымающийся дымком над котлом и плавно перетекающий в хрустальные флаконы под бдительным надзором профессора Зельеварения.       Магия — это звук. Это гитарные переборы и ритмичное постукивание по маленьким африканским барабанам. Это пение хором и в соло. Это тихое потрескивание поленьев в камине и скрип пера, вырисовывающего на пергаменте смешную карикатуру. Это хаффлпафские (сколько бы гриффиндорцы не пытались убедить весь мир в обратном) самые шумные и дерзкие вечеринки в Хогвартсе. Это восхищенное перешептывание эльфов, приветствующих заглянувших к ним на кухню, и звон монеток, отсчитываемых за очередную подработку в Хогсмиде. А ещё это свист волшебной палочки, рассекающей воздух, чтобы превратить носовой платок в большой, мягкий и очень тёплый плед, которым можно укутать ножки всем собравшимся в тесный кружок на ковре в гостиной.       Магия — это вкус. Вкус первой победы и первого разочарования. Вкус дружбы и вкус вражды. Это ветер, танцующий на языке, пока ты летишь к кольцу с мячом. Это сотни немыслимых лакомств, подаваемых эльфами в Большом зале — и покидать эти пиршества так не хочется! Это вкус кофе или зеленого жасминового чая, помогающих бессонными ночами справляться с бесчисленными домашками.       Магия — это ты. Но теперь у магии другое определение, понимает Мари. Ей больше негде взять боггарта, но она и так знает, как выглядит самый страшный ее кошмар. — Что произошло?       Гриффиндорка смотрела на свои руки, будто впервые их увидела и была очень удивлена… Это что за 5 отростков? Зачем они? Они что — называются пальцы? Так всегда было? — Темный Лорд проиграл. — Я знаю, но что произошло со мной? Это было проклятье, сглаз, что? Ведь это временно, Тео, да? Она лихорадочно бегала глазами по комнате. — Мари… Я… Не я должен тебе это говорить, то Темный Лорд умер, погиб окончательно, это конец… — Да ну и что, Тео? Ну и что? Ты хочешь, чтобы я пустила слезу? Чтобы порадовалась? Так вот я рада, но что, ради Мерлина, произошло со мной?! Она почти кричала.       Нотт опустился к Мари на пол и она тут же подползла к нему, обхватывая его руку и закрывая глаза, он мог посчитать каждую слезинку, которая плыла сквозь ее веснушки и находила покой на его черной футболке. А она… Это было слишком, это снова было слишком и она просто глотала слезы, готовясь услышать свой окончательный приговор. Хвойный лес, фиалка и мускатный орех, ещё немного приятного и запретного аромата дыма, не тот задорный порох, которым пахло от близнецов, а волнующая сигаретная горечь… Хотелось задохнуться этим запахом, как тогда, у озера. И утонуть. В темных как два лесных озера глазах Теодора Нотта. — Хорошо. Давай я начну сначала? Уверен, часть этой истории ты сама расскажешь получше меня. Ваша семья, ваш род, род Сарвон — очень древний и берет начало от благороднейшего волшебника Маркуса Сарвона, который писал первые магические законы и собственноручно закладывал фундамент, а точнее собственноручно накладывал защитные и маскирующие чары, на первое в Англии министерство магии, за что и получил аристократический и чистокровный титул, по сути сам себе его вручив. Это тебе рассказывали, наверное, с пеленок. А еще даже я помню, что когда нам читали сказку о трех братьях, ты любила доказывать, что это все чистая правда и твой какой-то там прадед какое-то время владел воскрешающим камнем… И знаешь, я ведь тогда тебе не верил и наверное стоит извиниться за это, Мари, но как бы я сейчас хотел оказаться прав и обозвать тебя снова последней врушкой… Мари слушала его и слегка дрожала. — Потомки и предки Маркуса Сарвона создали не один мощный артефакт, Мари, но ни один из них никогда не мог сравниться с тем, что они получали по наследству. Каждый использовал дар Кадма Певерелла кто на что горазд, воскрешали умерших, занимались некромантией, вызнавали чужие секреты, один даже пытался создать армию призраков… Были и те, кто просто общался с родными или запирал камень в сейфы и сундуки, один даже сточил его и сделал из артефакта ювелирное украшение, носил его как кольцо! Но сути это не меняло, в каждом поколении за камень велась кровная вражда. Даже не вполне понимая, зачем и как его использовать, братья шли на дуэль, поддаваясь манящему обаянию невероятной магической силы камня.       Тео закашлялся, выкуренная сигарета давала о себе знать, застряв вкусом пепла на языке и горечью в лёгких. — Я, конечно, не уверен, что было так, но кровопролитные войны ведь не начинают ради фамильной безделушки? Мари всхлипнула… — Это — моё сокровище, хоть я и заплатил за него великой болью… Теодор улыбнулся. Улыбка получилась невзрачной, не та обычная фальшивая, которую он дарил девушкам, чтобы поддержать разговор. А искренняя. — Прекрасная аналогия… Кольцо и кольцо, даже попахивает черным юмором, верно? Мари еще раз всхлипнула, утирая нос рукавом кофты. — Помню, как ты читал мне Толкина в детстве, когда я болела. Сам читаешь чуть ли не по слогам, а все равно… Тео покрепче прижал ее к себе. Не время было предаваться воспоминаниям и оба синхронно тряхнули головами, сбивая вдруг повисшее в воздухе наваждение прошлого. — Так вот, Мари, никто не знает, что случилось потом, но... когда два волшебника - твой предок и предок Темного Лорда, вышли во двор, чтобы очевидно решить, кто из них переживет 17-летие, именно в тот день, почему-то выжили оба. Однако осталась запись. Отныне, если хоть один вашего рода в будет сражаться против другого, то с той же секундой, когда испустит последний вздох один, второй потеряет всю свою силу, и так прервется навека славный магический род, сраженный своим же личным проклятьем, имя которому алчность и гордыня. А воскрешающий камень исчез, будто в воду упав, наверняка он был заброшен в сокровищницу ко всем остальным богатствам и ценностям, регулярно участвовал в дележе наследства, перекатываясь из кучи в кучу, и даже пару раз застревал, всеми позабытый, в старых золотых латах или запертых сундуках. Некоторые, безусловно, пытались снова им воспользоваться, но где-то в пожарищах затерялись или намеренно сожглись свитки с указаниями как это делается, зато зловеще нависало висящее в библиотеке, написанное кровью проклятье. И, надо сказать, оно было благословеньем, потому что ни одна межусобица, ни один конфликт не разобщал твой род, преумножая его славу, пока память не потухла в новых достижениях и не превратилась в славную легенду, дело давно минувших и варварских дней… Маркус Сарвон снял старый пергамент со стены замка, насмехаясь над тем, что кто-то в новую эпоху магической демократии все еще верит в детские сказочки. Надо сказать, что он не был идиотом, но облазив всю сокровищницу и не найдя и следа воскрешающего камня, был полностью убежден в том, что бумажка оставлена сплотить весь род в единую силу для борьбы за власть в магической Британии и не более, пусть это было настолько цинично, насколько и наивно, но не нам его тут осуждать. А воскрешающий камень тем временем исчез со страниц истории, будто повинуясь желанию Маркуса сделать из него всего лишь красивую байку, а потом материализовался так же неожиданно, как и пропал. Проходя через едва отслеживаемую и крайне мутную череду женских линий, он оказался там, где меньше всего кто-то ожидал его найти, у семейства Мраксов, наследников самого Слизерина, но и там осел тихо, не вызывая лишнего шума. Казалось бы, так и должно было продолжаться до конца веков — камень валяется в сокровищнице Мраксов, а свиток с его проклятьем пылится в библиотеке Сарвон, никто даже не подозревает о опасности, которая висит над двумя важнейшими родами магической Британии. Но пока Сарвоны переезжали во Францию, занимались административной работой и богатели, Мраксы потихоньку сходили с ума, окончательно помешавшись на своей великой родословной. Не хотелось бы связывать это с камнем, но в конце концов от былого богатства у них остался только он и медальон Салазара Слизерина, и вдруг каноны чистокровности Мраксов были нарушены, когда Меропа Мракс, сквиб, о котором, кажется, и думать забыли… вышла замуж за магла, Тома Реддла-старшего. — Тома Реддла… Прошеплата Мари за ним словно эхо.Тео закончил максимально безэмоционально. — Так появился на свет Темный Лорд. — То есть мы с ним?.. — Да, родственники. Сейчас ваш род возможно единственный, который Воландеморт мог бы назвать своими родственниками. — И он развязал войну, не зная про это проклятье… — Даже если бы знал, то это его вряд ли бы остановило. Зато это остановило твоего отца. Когда Воландеморт был побежден в первый раз, Гастон Сарвон вместе с Эддисон сохранял спокойный нейтралитет, в меру сил трудясь в министерстве и воспитывая сыновей, на всякий случай готовя им места обучения в Дурмстранге и Шармбатоне, если Хогвартс хммм… не пройдет аккредитацию у новой власти. Но вот Темный Лорд совершил нападение на дом Поттеров и в ту же ночь твой отец не смог подогреть свой вечерний кофе, а мать во время трансгрессии почти расщепилась. Они оба ощутили то… что ты ощущаешь сейчас, пусть и в меньшей мере, ведь в их случае Темный Лорд выжил. Гастон потихоньку оправился и стал с испугом искать следы в старых фолиантах, боясь повторения, тогда как Эддисон так и не смогла выкарабкаться, магические силы вернулись, но это уже не помогло. Вы, дети, не вступили тогда в права наследования и не ощутили ровным счетом ничего, потому Гастон, осознав это, обратился к родовой магии и семейным свиткам и… Узнал то, что я тебе рассказал. В ту же ночь он вступил в ряды Пожирателей. И поклялся защитить Воландеморта ценой своей жизни. Защитить вас и ваш род ценой своей жизни. Мари была белая как мел. Казалось, что в ее голове все так перевернулось, что теперь снаружи был белый череп. — Мои братья… Знали? Она прошептала это, уже зная ответ. — Во время совершеннолетия, может немного раньше. Они все хотели защитить тебя, чтобы тебе не пришлось делать этот выбор, чтобы не пришлось предавать друзей и ненавидеть себя до конца жизни за это. — Так вот, что имел в виду Эйдан… — Он не хотел этого, Мари, он не хотел всего этого. Но мы не выбираем времена, верно? — Черт. Из глаз Мари потекли слезы, это было выливавшееся потоком раскаяние, запоздалое и оттого еще более горькое. — Черт! Черт! Черт! Я должна была прочитать эти письма, должна была поговорить! Я должна была! Нотт приподнял лицо Мари за подбородок, легонько щелкая по ее красному натертому носу и грустно улыбаясь. — Не вини себя, Мари, ведь подумай, что бы ты сделала. Выше нос, Сарвон, ты же гриффиндорка! Разве ты могла бы предать свои убеждения и друзей? Всегда выбирать семью и свой род — удел Слизерина. Она выглядела потерянно, она запуталась не только в одеяле, но и в своем собствееном прошлом. — Я бы… Я не знаю. — Вот и не думай. История не знает сослагательного наклонения. Всякому знанию есть свое время и, видимо, так должно было произойти… Называй меня за это фаталистом. Он аккуратно убрал с лица гриффиндорки тающую на его пальце кристалльную холодную слезу. А она прошептала. — Дамблдор… значит он знал… Та история про шоколадных лягушек! Он все знал и молчал! Сарвон посмотрела на Тео огромными пустыми глазами. — Кто еще знает? — Только мы. Теперь только мы. Мари закрыла глаза. — Это я. Я сама выбрала, чтобы все молчали… Как давно знаешь ты? — С похорон отца. Гастон… Узнал о моем отношении к Воландеморту, он увидел, что у меня нет метки и позвал поговорить. Кажется, твой отец разглядел во мне что-то, что я сам в себе раскопал недавно. Он сказал, что я должен позаботиться о тебе, если… Мари его перебила. — Это если произошло? Нотт попытался не смотреть на ее лицо, в ее серые с зелёной крапинкой глаза, на ее раскрасневшиеся щеки и мокрые пушистые ресницы. Он разбивался о эти черты лица как судёнышко о скалы, но все ещё пытался обойти эту тему. — Я говорил о смерти Темного Лорда. Она вздохнула, заметив это. — Ты знаешь, о чем я спрашиваю. — Да. — Все они? — Только братья. Суд состоялся вчера. Отец в Азкабане, я пытался что-то исправить, но Гастон не хотел оправдываться. Он сказал, что готов понести наказание за свою жизнь и что каждый из нас все равно его понесет. Твой отец пожелал искупления. А ещё последний раз попросил меня присмотреть на тобой. И я присмотрю, слышишь? Она едва заметно кивнула, вряд ли сейчас для нее это что-то значило. Тео вновь захотелось курить. Обхватить пальцами по женски тонкий изгиб сигареты, с непривычки обжечься о догорающий и тлеющий огонек окурка, почувствовать липнущий к губам дым и утопить в этих чувствах все то, что происходит с ним и Мари сейчас. Его мысли прервал хриплый голос девушки. — Я… давно тут лежу? — Почти неделю. — Кто еще умер? — Я точно не знаю. Северус Снегг, Крэбб, Люпин, Тонкс, пара мракоборцев, очень много гриффиндорцев, которых я не знаю… — Колин Криви… — Да, точно, Колин Криви. На этом самообладание Мари закончилось, сдулось, как воздушный шар и она завыла, надломно и громко, как разбитая вдребезги гитара или пристреленный медвежонок. — Прости, прости, я… Мне нужно побыть одной! Сердце Тео сжалось, он еще сильнее прижал ее к себе. — Не надо, не сейчас. Прошу, оставь меня. Он спокойно сжимал ее в тисках своих крепких рук, усыпанных родинками. — Все хорошо, все в порядке. Расслабься. Давление успокаивает нервную систему и замедляет обмен веществ. Если будешь сопротивляться, будет только хуже. Сейчас тебе станет легче, пульс начнет замедляться. Все в порядке, все хорошо, сейчас станет легче дышать. Мари согнулась под его руками, сворачиваясь во всхлипывающий клубок, но больше не вырывалась, а только хватала ртом воздух. Он нежно поцеловал ее горячий лоб. — Просто продолжай дышать, хорошо? Мари еле заметно кивнула. Тео выдохнул. Все будет хорошо. Все в порядке. Теперь она его семья.