Сова

Элизабет Кюблер-Росс писала, что, когда мы умираем или переживаем чудовищную утрату, мы проходим через пять стадий горя. Сначала - отрицание. Мы не можем поверить в эту немыслимую утрату. Потом мы начинаем злиться на всех вокруг и на самих себя. А после - торгуемся с судьбой. И мы просим, мы умоляем, мы готовы отдать что угодно, готовы продать душу за еще один день. Но мольбы не помогают, а злиться уже нет сил. И мы впадаем в отчаянье, мы подавлены. Но, в конце концов, нам приходится признать, что мы сделали все, что могли. И мы готовы смириться и принять свою судьбу. Врачей, колдомедиков, спасателей, авроров… Всех нас учат бороться со смертью. Но как научиться жить дальше? Когда-то реальность Мари была многогранна, и какой стороной ее ни поверни — сияла множеством разных цветов. В один миг она вспыхивала ярко-алым отголоском счастья, тянулась к сердцу языками огня из камина и грозила оставить после себя только пепел. Но стоило набраться смелости, чтобы сделать лишь один шаг вперед, и захватывающее в свои объятия пламя оказывалось не обжигающе горячим — а успокаивающе теплым, согревающим. А потом, незаметно, пока взгляд был устремлен в далекие мечты — реальность успевала повернуться другой своей гранью, и алый стремительно тускнел. Тогда она обретала цвет холода, синим отголоском грусти заставляла душу болезненно съеживаться и тоскливо скулить побитым щенком, который отброшен в сторону чьим-то бездушным толчком. Но теперь казалось, что это было в какой-то другой жизни, что та многогранная реальность принадлежала какой-то другой девочке из другого мира, и Мари не помнила, что значили остальные цвета — или вовсе никогда этого не знала. А может, она просто потерялась среди всех этих граней, свернулась где-то там пушистым клубочком шерсти да торчащими из него треугольниками ушей, и не желала искать выход. Сейчас реальность гриффиндорки стала похожа на круг застаревшего сыра, от которого то и дело кто-то невидимый норовил оторвать кусок. Стоило присмотреться к ней, к этой реальности — и невольно поморщишься, так неприятно выглядели разграбленные чужими жадными руками неровные края грязно-желтого цвета. Цвета болезни и людского равнодушия. Без магии — непривычно. Стало бессмысленно взмахивать волшебной палочкой и шептать заклинания — больше предметы не повиновались ни голосу, ни движениям руки. Хотя, в сущности, Мари было все равно. Если становилось холодно и она по привычке шептала «акцио плед», а он не прилетал — просто съеживалась комочком на кровати и пыталась уснуть. Если чашка, повинуясь неловкому движению руки, с грохотом валилась на пол и разлеталась десятками осколков, а тихое «репаро» не срабатывало — просто пожимала плечами и брала другую. Сарвон не знала, почему до сих пор носила в кармане волшебную палочку. Наверное, та же привычка, что вынуждала ее бормотать «тергео» в попытке избавиться от пятен на одежде. Только появления Нотта, который после работы тут же после работы в министерстве мчался в их квартиру в магловском квартале, напоминал, что она все еще жива. Что сердце все еще там, внутри, упрямо стучит и разгоняет по венам кровь. Оно больше не билось часто-часто, не желало выпрыгнуть из груди прямиком в грубоватые, мозолистые, но такие нежные мужские руки. Но все-таки напоминало о себе — а взгляд на безжизненную, похожую на призрак Мари говорил, что это уже очень много. Она не хотела в Мунго, не хотела искать в книгах выход, не хотела пытаться придумать, как жить дальше. Пыталась что-то бессвязно бормотать, отчаянно впиваясь ногтями в тепло вязки мягкого свитера, и почти не надеялась, что Тео поймет. Но он посмотрел своими грустными голубыми глазами, едва заметно кивнул. Сознание после сна каждый раз возвращалось тяжело, вспыхивало совсем тускло — и тут же гасло. С каждым разом вспышки оказывались ярче, задерживались дольше и становились все неприятней, эти вспышки назывались ее днями. У них будто был свой вкус. Горько-приторный. Сладкий малиновый джем, присыпанный порошком из полыни. — Что тебе приспичило возиться со мной? Убирайся жить нормальной жизнью. Она бросает Нотту. И голос у нее такой, будто молчала до этого по меньшей мере несколько недель. А еще ровный, не нарушенный ни единой эмоцией. Такой же пустой. Тео сухо усмехается. Каждый раз одно и то же. За окном непроглядная ночь. Район, где они сейчас находятся, погрузился в такую тьму, что хочется поверить в собственную слепоту. Полная луна скрыта тяжелыми, снежными тучами. Тео размеренно подготавливает ингредиенты к варению, неосознанно прислушиваясь к дыханию Мари. Тонкие стены маленькой квартирки не способны сохранить ни единого секрета, а тихие выдохи ощущаются будто за спиной. Его чуткий слух улавливает сбивчивый шепот, и Тео только качает головой. Когда она научится посылать его, не впадая в отчаяние, тогда он, пожалуй, даст ей право выбора. Тогда он, если она действительно этого хочет, уберется из ее жизни. * * * — Пей. Он смотрит, как тонкие пальцы — просто обтянутые кожей кости, — крепко обхватывают кружку с чаем, и ждет. Мари нравится испытывать его терпение, он это знает. Но он готов ждать, и это знает она. Поэтому подносит к сухим, потрескавшимся губам кружку, и становится слышно, как зубы бьются о стеклянную стенку. Тео прищуривается, наблюдая, как она в несколько больших глотков выпивает сладкое и горячее содержимое и закашливается. — Желая досадить мне, ты делаешь хуже себе. Ты знаешь, что тебе нужно есть и пить, а сейчас особенно. Ты истаскаешь организм и когда поймешь это, станет поздно, — произносит он не терпящим возражений тоном, забирает стакан и направляется в своеобразную кухню. Останавливается на пороге и, не оборачиваясь, тихо добавляет, — ты не умрешь от того, что будешь только пить чай, если надеешься на это. Стакан отправляется в обычную алюминиевую мойку. В этом маленьком новом мире Мари Сарвон магии нет места, поэтому стакан присоединяется к уже ожидающей мытья тарелке и паре вилок. Он помоет их «Агуаменти» ночью, когда она уснет. Или… Тео щурится на слабый свет люстры. Потом берет ядовито-желтого цвета губку и чистящее средство, откручивает краны, регулируя нужную температуру воды. Придется повозиться — на тарелке запекшийся слой жира. Он слышит ее теплое дыхание за спиной и продолжает неторопливо вытирать отчищенную тарелку влажным полотенцем. Проходит около двух минут, когда Тео, наконец, удовлетворенно прячет посуду в ветхий навесной шкафчик над стоящей рядом с мойкой тумбой. - Я хочу еще. Тихо говорит она. И его сердце делает лишний удар, он без слов заваривает ей чай, а себе кофе и потом так же, без слов ставит перед ней еще и печенье и подходит к окну, смотря на дрожащие на холоде, проезжающие под их квартирой машины. Мари тем временем куталась в слизеринский джемпер Тео, грела продрогшие пальцы о кружку с горячим чаем и судорожно закусывала губу, пытаясь собраться с силами и заглянуть ему в глаза. Ей было стыдно перед ним. За последнюю неделю. За то, что из-за нее ему приходилось чем-то жертвовать. Внимательные глаза следили за ней как только она взяла в руки печенье, теперь они изучали. Впервые Мари узнала такого Тео только сейчас, когда слизеринский педант, ни с кем не общающийся и молчаливый, вдруг оказался тем, кто заботится о ней и не просит ничего взамен. Никаких ответных чувств. Вообще никаких чувств. После окончания войны мир гриффиндорки не вернулся в привычную колею, не нашел в себе сил начать заново, по кирпичикам себя собирать. Вместо этого он продолжил рушиться, осыпаться песком при каждой новой попытке вытащить его из вязкой трясины отчаяния. - Тео, если ко мне никогда не вернется магия… Это важно? — спросила вдруг она, изо всех сил стараясь не опустить вновь взгляд на собственную чашку. Тео замирает статуей, прислушиваясь к воющему ветру за пределами квартиры, к потрескивающим лампочкам над головой, к ставшему размеренным дыханию и к своим собственным ощущениям. Сердце стучит молотом. Он медленно, но уверенно качает головой и спрашивает, по деловому спрашивает, отпивая кофе: - А почему это должно быть важно? Мари улыбнулась. А собственно, действительно, почему? *** Мари улыбается. После того разговора она начинает оглушительно много улыбаться. Улыбается, сидя за столом в его гостиной, со всех сторон окруженная блюдами, которые сама и вызвалась готовить. Улыбается, когда читает какие-то неясно где найденные в квартире Тео книги. Улыбается она и с газетных страниц, фотогорафий, восславляющих участников битвы, орден и все, что с ним связана. Правда, эти фотографии достаточно старые. Тео морщится и сминает пророк, Мари просила его не приносить в дом ничего, что было бы связано с ее прошлым. И Тео усердно соблюдал правило трех П – не приносить, не пускать, не показывать. Только изредка она выводила корявые письма на остатках его пергамента для работы, где рассказывалось в основном о том, что все в порядке и беспокоиться не о чем, а еще они пестрили разными отговорками и рассказами то о спортивных успехах в квиддиче, то о путешествиях по разным континентам в поисках магических зверей, то о внезапных делах в родовых поместьях. Улыбается-улыбается-улыбается. И у нее все хорошо. Все, конечно же, хорошо. Вот только у Нотта от этой улыбки скулы ноют и першит в горле. Но он ничего не спрашивает, не пытается залезть в душу и расковырять там все. Может, ему просто кажется. Может, за он просто успел отвыкнуть от Мари и теперь видит в ней то, чего там нет. Она бы сказала, если бы он как-то мог помочь. все хо- -ро- -шо Главное, повторять себе это почаще – тогда, может, удастся поверить. Нотту удается уговорить ее встретиться с Фредом и Джорджем, но она почему-то просит, чтобы пошел и он, Тео. Они пьют дорогое вино в магловском кафетерии, который находится прямо под их квартирой, в которой они вдвоем живут уже месяц, о чем близнецам, конечно, знать ни к чему… Тем временем Мари с таким невероятным воодушевлением рассказывает о планах – от желания начать спортивную магическую карьеру до нелегальных путешествий через порт-шлюсы, а Тео с вежливой улыбкой медленно прожаривается под испепеляющим взглядом молчащего Фреда. Нотт немного ежится, пусть рыжий думает, что это он его напугал, на самом же деле нет ничего в этом помещении, чем Мари, строящая планы и расстилающая полотном свою жизнь, которой никогда, никогда уже не будет. И если Нотт точно про это знает и сделает все, чтобы она была счастлива в другой, то Фред пусть продолжает бояться глупой любовной конкуренции. Но и он не так прост, видимо замечает что-то, тоже замечает что-то в этой наклеенной улыбке. Однажды Фред все же, уже давно хмуро и со смутной догадкой поглядывавший на нее, открывает рот, чтобы задать явно давно назревавший вопрос: – Мари, ты в по… – Не доставай ее вопросами, – перебивает его Нотт на полуслове, готовясь получить как минимум удар в глаз, но оказывается вознагражден только мрачным и разочарованным взглядом. Тем взглядом, который достался бы Мари, когда она ответила бы на вопрос Фреда совсем не так, как он рассчитывал. И Фред это понимает. Тео же не против принять удар на себя. Совсем не против. Вот только улыбка Мари начинает набивать оскомину. Нотт терпит, стиснув зубы. Он слегка отворачивается, попросить подать еще напитки, когда от этой улыбки становится слишком горько внутри. Нотт молчит. Молчит. Молчит… Нотт срывается, возвращаясь с работы, скидывая пальто и в два шага подходя к ней, стоящей у окна. – Хватит! Поговори со мной хотя бы, хватит делать вид, что ничего не произошло! Поговори!– берет ее за плечи он, и улыбка медленно сползает с лица девушки. Маггловская высотка, в которой они живут, все еще нависает и давит, ввинчивается в глотку ржавым сверлом. Здесь, в этом доме, под ребрами начинает ныть куда ощутимее. Здесь, в этом доме, когда они только вдвоем, когда Мари в очередной раз улыбается, что-то рассказывая – и от этой насквозь фальшивой улыбки внутренности скручивает в узел, Тео срывается. Мари поднимает на него взгляд, смотрит немного рассеянно, расфокусировано, и опять пытается нацепить на лицо эту дурацкую улыбку, спрашивая: – О чем… – Ни о чем. Просто… Ни о чем, – выдыхает Нотт, прикрывая глаза, чтобы не видеть. Не видеть. Не видеть. Пока душит злость в зародыше и пытается спрятать ее обратно вглубь себя. – Если тебе есть, что сказать, Тео, – голос Мари вдруг начинает звучать неожиданно резко, колко. – То говори. Тео открывает глаза. Мари улыбается. Напряженно, ломано, убивающе неправильно. Но опять улыбается. Злость разгорается с новой силой, несется по венам сметающим все на своем пути пожарищем. Тео не говорит. Он просто берет Мари за плечо и трясет, не до боли, главное, не до боли… Но тут ее кулак просто впечатывается в скулу Нотта. Пошатываясь от неожиданности, тот отступает на шаг, другой. Проводит рукой по разбитой губе и удивленно смотрит на свои перепачканные пальцы. Тут же ему прилетает кулаком под дых. Спустя несколько минут они стоят друг напротив друга, тяжелые дышащие, злые, потрепанные. Они смотрят друг на друга. Смотрят. Смотрят. – Эм… – неуклюже тянет Мари, когда злость начинает отступать, оставляя после себя только вину и неловкость. – Ты знаешь хотя бы одно лечащее заклинание? Гнев на лице Тео сменяется удивлением. Он хлопает глазами раз. Второй. Третий. И начинает хохотать. Проходит секунда-другая – Мари начинает смеяться вслед за ним. Еще спустя пару минут, когда их истеричный смех сходит на нет, Тео сгребают в крепкие, болезненные после пары злобных девчачьих ударов объятия. – Спасибо, – бормочет Мари куда-то ему в шею, и его голос вместо вымученной улыбки сочится облегчением. Только теперь до Тео доходит, как сильно им обоим нужно было это. Выпустить хотя бы часть того, злого, отчаянного, колючего, что сидело внутри со дня, когда она очнулась.. Его руки обхватывают ее поперек спины в неуклюжей попытке ответить на объятия. У них не все хорошо. Но однажды будет. - Тео, я хотела попросить… Ты не мог бы… Устроить меня в министерство, в отдел магического правопорядка и юриспруденции. Я хочу добиться амнистии для отца. Тео отстраняет ее немного от себя и серьезно смотрит ей в глаза. - Ты будешь там работать и поможешь отцу, Мари, обещаю. Я тебе это обещаю. *** Она вдруг подумала, что все еще можно исправить. Она зарылась в книги и читала, читала, читала… Игнорировала пустоту внутри себя, сглатывала и пыталась не замечать, что от нее осталась одна лишь оболочка, а внутри — ничего. Глупая, наивная Мари, которая когда-то верила, что Сириус Блэк превращается в розовый куст, а Хагриду первого сентября скармливают одного из первокурсников. Теперь она вдруг поверила, что можно выкроить время, можно вступить в другой род, можно… Что угодно, только бы снова стать собой. Но приходит Рождество. И с ним не приходит ничего больше… В сочельник она натягивает свою куртку и шапку, балансируя в коридоре. - Ты куда? Бросает из-за спины Тео, заваривая кофе. В магазин наверное, это так, чтобы не волноваться… Но Мари вдруг как будто выливает на него бочку ледяной воды, заставляя резко вдохнуть. - В Косой Переулок, хочу пробежаться по магазинам, потом может пропустить немного огневиски в Дырявом Котле и поучаствовать в праздничном шествии, да мало ли… Ты видел, какой красивый Косой Переулок в это время, да? Омела и остролист, летающие за тобой, конфеты , а эти магические фейерверки, домовики, поющие гимны в забавных костюмчиках… и волшебные игры! Как я могла про них забыть! Вроде «Носок Санты или носок тролля?» или Гадания по пене сливочного пива. А магические хлопушки и шутихи, из которых всегда вылетают эти красивые маленькие белые мыши, волшебные шахматные фигурки и ооооо…. настоящие золотые короны! Мари воодушевленно улыбалась, разводя руки и тараторя, но он обрубил это. - Ты не готова пока! Улыбка сползает с ее лица и она оскорбленно шепчет. - Я сама все знаю, Тео, не надо меня опекать, я не маленькая! - Мы… мы могли бы вместе пойти куда-нибудь, на прием, на зимний бал, куда угодно... Ты не готова выйти одна, без меня, на улицу, а тем более в Косой переулок! Я привезу тебе красивое платье, буду рядом, если ты вдруг испугаешься или какое-нибудь заклинание сработает не так… Но Мари его не слушает, она опять взрывается как та самая шутиха, из которой вылетают как змеи такие обидные и злые слова. - Я не приставка к тебе, Теодор Нотт! Я хочу хотя бы на пару часов почувствовать себя той Мари Сарвон, которая сражалась против Волдеморта, которая защищала детей, кидаясь под Круцио, которая тайно зелезала в Отдел Тайн! Я хочу снова быть частью магического мира, хотя бы в Рождество, а не этой душной магловской квартиры и тебя! Какой еще зимний бал, Тео? Я пойду в косой переулок и... И встречу там наверное кучу друзей. Мы будем веселиться, Тео, ве-се-литься. То, чего ты делать не умеешь. И он щурится, в голубых глазах грозным штормом на секунду играет спокойное море. И, не успев вовремя остановиться, он бросает в нее слова, которые висят в воздухе. Висят и висят и наконец озвучиваются. - Ты там лишняя, Мари, лишняя. Ты что, не понимаешь? У Джорджа теперь отношения со Спиннет, а твой Фред немного погрустит, а потом с радостью упадет в открытые объятия Джонсон. Как ты не понимаешь, Мари? Теперь есть только ты и я. - Нет, Тео, я лишняя только в твоей жизни! Кто я тебе? Жена?? Сестра??? Чтобы обо мне заботиться! Она срывается с места и выбегает, выбегает и в голове стучит и пенится бешенство. Что он себе позволяет, этот Нотт? Как он ее назвал? Людей лишними делает не отсутствие магии. Людей лишними делают другие люди. Мари лишней сделал подлый Теодор Нотт! *** Настроение было хуже некуда. Мари он не видел… давно. Сразу валялся в больничном крыле, залечивая по своей же глупости полученные травмы и со дня на день ожидая ее с шоколадными лягушками, объятиями и светящимися счастьем огромными серыми глазами. Но она так и не пришла. Он уже было заволновался, что что-то случилось, но из сводок узнал, что в числе раненых и погибших ее нет. А потом, потом появился этот нахальный Теодор Нотт, аристократичный и до зубной боли раздражающий Фреда. Он появился даже не как друг, даже не как Малфой в свое время, он появился как гадкое дополнение к Мари, с которым она будто слиплась. И снова Фред не мог застать ее наедине, не мог спросить, не мог привлечь к себе и встряхнуть, с кем ты связалась, принцесса? С кем? С этим мерзким Ноттом с графскими манерами и таким же самомнением? Хотелось кричать, что он ей не пара. Но кричать скорее для самого себя, Фред крепко сжал кулаки в карманах, пытаясь сдержать злость, которая сквозила в каждом движении, когда он думал о Мари, которая на Рождество была неясно где, пока именно ему приходилось выслушивать от Миссис Уизли вопросы, где он потерял свою сову. А он отшучивался. И сам не знал, где… Все, что он знал, так это то, что он теряет ее прямо сейчас и теряет навсегда. Но... где-то внутри заныла тупая злоба то ли на нее, то ли на себя - но и где это слыхано, чтобы принцесса в конечном счете оставалась с придворным шутом? Зато он теперь мог встретить Рождество с кем угодно, с кем его душе вздумается, хоть полететь в Румынию к Чарли и пить бурбон, приготовленный на драконьем огне, весело травя байки и разухабисто распевая гимны. Мог встретить в магазине, куда на Праздник Умников Уизли придет, наверняка, целая толпа пятикурсниц и волшебниц слегка за 30, подмигивающих ему и кокетливо спрашивающих, как работают эти любовные зелья. А еще он мог пригласить Анджелину. Фред не сказал «да» в первый раз. И во второй. И в третий. И в пятнадцатый. И не потому, что она ему не нравилась. Анджелина не могла не нравиться. За нею следовала теплота, она всегда несла яркую и взрывную красоту, страсть и движение, куда бы ни направлялась. Как будто у неё был особый тип ауры, о котором постоянно твердила Трелони (хоть он и не верил ни одному ее слову). Анджелина была как квоффл, стабильная, энергичная и податливая. И совсем не была похожа на бладжер-Мари, взрывную, суетливую и вечно бьющую чувства Фреда сгоряча и наотмашь… Фреду нравилась Анджелина. Он даже был немного влюблён в неё. Это ее он пригласил на Святочный Бал. Именно её он звал теперь, когда хотел немного полетать и размяться после тяжелой недели. Иногда она заходила в магазин с бутербродом или печеньками, зная, что он часто забывал пообедать. Но все же Фред знал, что он всегда был и будет загонщиком. И всякий раз, когда она приглашала его на ужин, или выпить сливочного пива, или на матч по квиддичу, он говорил «нет». Если бы он пошел с ней, это означало бы начало нового этапа в его жизни. Этапа, который начнется и закончится без Мари. Он начнет свою жизнь с Анжелиной, и это будет конец той жизни, которую он придумывал, старательно выкладывая из моментов с Мари как витражи из цветных стеклышек... День выдался ясным. Возможно, кому-то уточнение покажется лишним, но оно заслуживает внимания, когда понимаешь, что это первый ясный день за последние три недели. Над головой светило солнце, под ногами чавкал свежий снег, воздух точно набух от летящего снега и, казалось, вытяни руки, стань вот так и превратишься в огромного хмурого снеговика с бровями в ярко-синем инее. Но Фред только шел, засунув заледеневшие и переставшие слушаться хозяина руки в узкие карманы. С одной стороны, день вот такой - ничего плохого, с другой – ничего хорошего. Он быстро шагал по Косому Переулку, когда... Вдруг среди толпы он увидел силуэт, показавшийся ему смутно знакомым. И тут же погнал эти мысли – глупо было думать о Мари Сарвон и в ту же секунду встретить ее тут, одну посреди Косого переулка в Рождество, на которое она сама отказалась втроем традиционно шататься по магическому Лондону. Но все же эта тонкая фигура не в мантии, в меховой куртке, самообман высшего уровня, браво Фред Уизли... Близнец специально прищурился, хоть и зрение у него было хорошее. Нет, это не могла быть Мари – уж очень опущены были плечи, а походка была не задорной и неуклюжей, а какой-то вымученной и даже слегка косолапой. Сам того не замечая, он начал следить за девушкой. Наверное, у нее были причины оказаться здесь, но уж очень она была не похожа на других снующих по улице людей. И дело было не во внешнем виде. Чтобы удивить Косой переулок, недостаточно необычной старой меховой магловской куртки, накинутого на лицо капюшона, взъерошенных волос, а вот полное отсутствие интереса к товарам, представленным разнообразными магазинчиками, лавками и тележками, торгующими вразнос, – это уже кое-что. Действительно, непривычно встречать в торговом центре магического Лондона, тем более в Рождество, человека, который не просто не обращает внимания на окружающее его изобилие, а будто бы боится кое-чего из выставленного на продажу. Например, мимо магазина Олливандера дамочка буквально пробежала, ссутулившись и стараясь не смотреть на витрину с одной-единственной палочкой на выцветшей фиолетовой подушке. А когда ей разгоряченные огневиски и празднованием гуляющие школьники протянули магическую шутиху, она отшатнулась и поспешно спряталась в закоулке, даже не поблагодарив ребят, которые пожали плечами, но впрочем не расстроились и уже дарили ту же шутиху Фреду. А тот поспешно отказался и свернул в закоулок за незнакомкой, он недоумевал… Зачем же бродить по торговой улице, если не собираешься ничего покупать или веселиться с остальными? А, может, просто уже найдено то, что искал, и больше ничего не нужно? А свернув, Фред едва не открыл рот от удивления. На всеми покинутой облезлой веранде какого-то разорившегося за время войны ресторанчика, одиноко стояла… Мари. Он не ошибся, это была она. Ревущая навзрыд, едва прикрывая лицо рукой, потерянная и ужасно побледневшая, она пыталась спрятаться за столбами, которые раньше держали разноцветный навес, а теперь стояли и выглядели как будто потерявшимися и понурыми, не понимающими кому и зачем они нужны. Но это точно была она! Фред, ни секунды не думая, заскочил на застеженные ступеньки и обнял подругу, чувствуя как ее острые локти упираются в его грудную клетку, выбивая оттуда остатки воздуха. И как он мог только подумать, что ошибся?.... Мед и фрезии, как тогда, как всегда, как каждую секунду он мечтал, как будто и не было ничего, кроме войны и там стычек с Волдемортом, переезда. Как будто не было ничего непонятного и пугающего его, а только простые и понятные проблемы вроде возможной смерти, оторванных ушей и ежедневного риска. Фред хриплым голосом спросил, кутая ее в свою мантию и ее собственную меховую куртку. - Эй, Мари, ну ты чего? Она слегка дрожала и эти опущенные плечи… И все же она утерла нос рукавом свитера и пробормотала, глядя в пол. - Да так, я просто узнала, что не смогу играть за сборную по квиддичу. Говорят, что не подхожу… По росту. Да, по росту. Ему захотелось рассмеяться. Ну кого она хочет обмануть, а? Он просто щелкнул ее по курносому носу и улыбнулся. - Все будет хорошо! Давай идем праздновать, а? А потом мы тебя с Джорджем хорошенько растянем каким-нибудь заклинанием, будешь выше троллеподобного Маркуса Флинта! Ты правда думаешь, что это проблема, а? После того, как мы задницу надрали главному темному магу тысячелетия? Она несмело ответила, кладя руки на его плечи и позволяя покружить ее. - Да, да… Просто… квиддич меня вконец одолел. После того, как две фигуры слились в одну большую и бесформенную мантию, которая кружилась как фиолетовое торнадо и создавала невысокие задорные снежные вихри. И близнец спросил Мари, прищурившись и глядя в ее влажные раскрасневшиеся глаза. - Мари, ты действительно хотела играть за сборную? Она замялась и цыпочками потянулась к земле. Фред тут же отпустил ее и с быстрым «Только жди здесь!» трансгрессировал. Мари в недоумении села прямо в снег, а потом легла и начала двигать руками и ногами. Это получился самый нелепый снежный ангел, но Мари нравилось, со стороны наверное это бы была неплохая сцена для какого-нибудь грустного фильма. Фред не заставил себя долго ждать. Он вернулся и тут же плюхнулся в соседний сугроб, протягивая ей бутылку горячего сливочного пива, от которого шел молочный густой пар и тонкий, поблескивающий золотой рамочкой билет. Парень смущенно заговорил. - Я решил, что ты переживаешь из-за родителей, так что собирайся, мы едем к самой надоедливой, шумной и замечательной семье на свете! Твоей семье… - Билет до Румынии? - Ага! в Румынию! В этом году вся наша семья там, да и Гарри с Гермионой… Так что собирайся и поехали встречать Рождество! - Хорошая попытка, но я не поеду теперь в драконий питомник даже ради вашей замечательной семейки! Она задумчиво сминала снежок, делая вид, что хочет весело запустить его в Фреда, но он понимал, что это всего лишь способ не смотреть в его глаза. - Просто… Я решил, что тебе грустно встречать Рождество в родовом доме, когда отец в Азкабане и там пусто… И вообще, что ты хотела бы встретить его большой компанией… Она сжала снег в руке и он рассыпался на тысячи белых как будто хлебных крошек и активно заулыбалась. - Да ты что! Я обожаю Рождественский Лондон! Рождественский Косой переулок так вообще на грани фантастики. Тут же так умиротворенно и у меня есть моя бутылка Сливочного пива… Фред покачал головой. - Мари. Что случилось? - Ничего. - Расскажи мне. - Ну чего ты ко мне прицепился? - Я хочу тебя приободрить… - Ты не обязан меня приободрять! - Нет, обязан. Это моя работа. Тут ее голос дрогнул, а глаза вновь стали влажными, но она уверенно отрубила. - Тогда ты уволен. Фред карикатурно приподнял брови. - Ну уж не выйдет, я член профсоюза! Мари улыбнулась, но вышло криво, как будто яйцо лопнуло в кипящей воде. - Ты не должен меня веселить. Он тут же беззаботно ответил. - Должен. - Нет, не должен. Мари заметно напряглась, снова терзая в руках снег. - Должен. - Нет, не должен! Гриффиндорка крикнула, смотря в его лицо, в его глаза, смотря прямо… и в глазах ее как будто не было ничего отчаяние прожгло две огромные дыры, за которыми зияло только что-то абсолютно Фреду незнакомое. Она поднялась, отряхивая джинсы и хватая уже остывшее сливочное пиво. И, поворачиваясь на каблуках, она бросила горькое. - С Рождеством, Фред. - С Рождеством. Эхом ответил он, расплываясь где-то за снежной пеленой. *** У нее складывалось ощущение, что такое уже было. Снова она вспылила на Фреда, снова шла одна по улицам ночного рождественского Лондона, искрящегося и веселящегося как игристое вино. Из-за чего она тогда вспылила? Кажется, Фред вел себя как маленький, не хотел признаваться, что он болеет и пить лекарства. Что ж, теперь признавать свою болезнь не хочет уже она. Мари стало вдруг до боли грустно, в носу защипало и она прикусила губу, чтобы не чихнуть и сразу после этого не разреветься снова. И демонстративно, поджимая губы и сжимая кулаки , слегка подпрыгивая, побежала мимо праздничных радужных витрин. Лёгкий пар плыл от кирпичных стен, всюду витал запах карри и корицы из заполненных индийских ресторанов и мяты и сандала из маленьких антикварных лавочек, которые казались волшебнее и загадочнее даже магазинчиков Косого переулка. Мари шла и утирала с лица снежинки, падающие огромными комьями и даже целыми гроздьями и глазела на закрывающиеся окошки сувенирных лавочек. Приятно, что Фред хотел ее развеселить. Но, если честно, это было совсем необязательно, ведь... Мир не крутится вокруг магии. Мари незаметно достала в рукав свою палочку и произнесла заклинание, чтобы согреть ставшее ледяным Сливочное Пиво, но ничего, конечно же, не произошло. Она горько улыбнулась и сделала пару обжигающе морозных глотков. Это трезвило ум. Она выбросила в ближайшую мусорку стеклянную бутылку и та отозвалась тревожной железной трелью. Как бы старательно Мари не ходила мимо тех же пустых бульваров, что и несколько лет назад, старого лающего пса она в этот раз не встретила. «Подобрали», сразу же пронеслось в голове. А потом запоздало пришло осознание, что вряд ли. Она еще потопталась у витиеватой скамейки и побрела к выходу. Надо было куда-то возвращаться. Мари пошла не в их с Тео квартирку над маггловским рестораном, а достала из кармана ключ, на котором все еще переливались золотистые буквы «мари», повертела в руках и решительно пустилась в обратную дорогу. Когда ключ с тихоньким позвякиванием провернулся, она тихо открыла дверь, на ходу скидывая промокшую насквозь без согревающих чар куртку… В комнате было жутко темно, словно кто-то накрыл все школьной мантией. «Люмос» тут же шепнула Мари и одернула себя еще быстрее. - Вот черт! Хотелось себя стукнуть по лбу, ну и куда она сунулась? Да даже свет включить не сможет, а Фред и Джордж наверное уже давно в Румынии, так что на что она надеялась вообще. Поворачиваясь в сторону абсолютно пустого коридора она готова была выбросить чертов ключ и свернуться калачиком на холодном полу прямо в темноте, когда вдруг… Коридор смело озарился быстрой зеленой вспышкой, Мари чуть не подпрыгнула, оборачиваясь и недоуменно рассматривая как будто ожившую комнату. А там на полную громкость уже заревел первый аккорд Highway to hell, в такт гитаре заискрились и зашипели фонарики, лампочки и гирлянды на огромной, стоящей в центре, рождественской елке. Зеленые, желтые, белые огоньки зажигались в каких-то только им известных последовательностях. Тени же от них на стенах будто приплясывали под музыку. Этот танец словно машина времени переправляла куда-то туда далеко. Туда куда уже невозможно возвратиться. Там где было тепло и уютно. Где было счастье, такое простое и как оказалось такое хрупкое. Мари только и могла, что приоткрыв рот от удивления, следить как под ворвавшиеся и разбивающие воздух громкие задорные барабаны по всей комнате разносилась магия, сверкал обмотанный гирляндами диван, свет то перепрыгивал на кухонный стол, то снова торопливо возвращался к центру комнаты. Мари следила за всей этой симфонией волшебства, от которой захватило дух, когда вдруг из-за спины она услышала уверенный знакомый голос. - Нет, должен. Она повернулась и увидела Фреда, он был в заметно потрепанном старом рождественском свитере с буквой F, рукава которого были закатаны, его волосы были растрепаны, а палочка, которую он заложил за ухо, казалось колдовала сама, стараясь как маленькая фея Динь для Питера Пэна. Он развел руки, уверенно и убежденно говоря эти слова и легко улыбался ей всеми своими веснушками. - Не хочешь говорить, что случилось… Хорошо. Ну и не надо, но я всегда буду стараться тебя развеселить. И с этим ничего не поделаешь. - Фред, я… Мари уставилась в пол, смотря на носки так и не снятых ею грязных уличных ботинок, она должна была сказать ему… должна, но все же не могла… и он ее перебил, беря за плечи и круто поворачивая на каблуках прямо к центру их маленькой квартирки. И заговорчески прошептал, начиная покачивать головой в такт уже раздающемуся припеву… - Ничего не говори, сейчас будет самая крутая часть! И действительно, все вдруг озарилось, вся квартира будто горела от миллионов усыпавших ее звезд, тут были и бегущие светящиеся северные олени, были зеленые елочные ветки с лопающимися и разлетающимися маленькими светлячками-шариками, были подмигивающие ледяные снежинки, которые лучились свет и отражали его своими пузатыми гранями. А как только раздалось то самое «I'm on the highway to hell» во всю стену расплылись красивые и ровные алые буквы «Merry xmas», а потом корявым почерком Фреда дописалось белое и светящееся «Мари». Гриффиндорка онемела и лицо ее исказилось подступающими слезами от осознания, что это он сделал для нее, подбородок тут же предательски задрожал… Это все для нее. А на лице Фреда стоял детский невероятный восторг и даже неграмотный прочитал бы это на его лбу, в голубых глазах и по веснушкам, весело и незаметно переходящим у губ в легкую рыжую щетину. И при наличии всех этих гирлянд, именно его лицо было самым сияющим, прямо как новенький новогодний шарик. Мари обняла Фреда, незаметно и тихо расплакавшись на его плече, и ни одна живая душа не смогла бы понять, что это были слезы счастья. Фред поцеловал ее в трясущуюся макушку, устраивая на плече. Hey Momma, look at me. I'm on my way to the promised land. В Рождество нам всем очень хочется верить, что где-то там, за границей нашего сознания сидит старый, мудрый маг, едва заметно улыбаясь в свою седую бороду и вертя в узловатых пальцах волшебную палочку, которой обязательно воспользуется, как только часы возвестят его о наступлении полуночи. Мы знаем, весь прошедший год, притаившись, он замышлял шалость, которой позавидуют и господа Мародеры, и близнецы Уизли, а мы благодаря ему сможем самыми кончиками пальцев прикоснуться к волшебству. Мы едва слышно, порой незаметно для самих себя нашептываем неизвестности свои самые сокровенные желания и с надеждой смотрим в новый год, затаив дыхание в ожидании своего маленького чуда. И оно непременно произойдет, вопрос лишь в том, сможем ли мы его разглядеть, ведь чудеса совсем не обязательно принимают ту форму, о которой мы мечтали. Но если мы очень сильно постараемся, то помощь великого мага нам совсем не понадобится – ведь на самом деле волшебство живет в сердце каждого из нас.