Сова

С некоторых пор субботними вечерами в «Дырявом котле» локотрусу было негде упасть. За рассчитанные на шесть-семь человек столики набивались компании больше дюжины, посетители сами трансфигурировали себе стулья из подручных предметов, даже не пытаясь беспокоить бармена — лишь бы эль подносили вовремя. Эльф сбивался с ног. Том втайне расширял пространство общего зала заклинанием на несколько вечерних часов и только молился всем известным ему богам, чтобы чары не дали какой-нибудь сбой. На реальную перестройку пока было жаль тратить даже не столько деньги, сколько время — это же две, а то и три упущенные субботы! Молитвы свои он творил, глядя на нового завсегдатая заведения, молодого и уже довольно известного журналиста «Ежедневного пророка» Захарию Смита. Ничего удивительного — ведь именно ему Том был обязан всплеском популярности «Дырявого котла». Под пинту-другую — чаще всего, купленную благодарными слушателями — Захария делился своим мнением о перестановках и закулисных интригах министерства и Визенгамота: я же не могу это напечатать, сами понимаете, но если сложить то, что удалось услышать… Складывал Смит просто блестяще, Биддл заавадился бы от зависти. Принять же журналиста за банального сказочника не давало даже не столько его положение человека, вхожего в сферы, сколько тот факт, что его прогнозы всегда сбывались. — Кингсли со дня на день подаст в отставку, — сообщил Захария будто бы между делом. — Уверен, эта информация уже просочилась далеко за пределы министерства, да и не нужно быть пророком, чтобы предугадать этот ход. Судя по лицам слушателей, они не слышали эту новость, которую, несомненно, прочтут утром в воскресном выпуске «Пророка», наслаждаясь ощущением собственной осведомленности о том, что большинство жителей магической Британии узнало вот только что. Более того, они явно полагали, что обычному смертному не под силу предвидеть такое развитие событий. — Но почему? — прервал театральную паузу только-только выпустившийся из Хогвартса мальчишка, глядя на журналиста восхищенными глазами. — Боюсь, я не могу, — Смит выделил слово голосом, — пока ответить на этот вопрос. Профессиональная этика. Но, уверен, до многих доходили слухи о том, что у министра проблемы со здоровьем. Конечно, чаще всего это не более чем отговорка, не мудрено и запутаться. — Но ведь министр тоже человек, — кокетливо улыбнулась из-за соседнего столика сильно накрашенная ведьма, Парвати Патилл. — Он, как и все, может подхватить банальную простуду. — Моя дорогая леди, — Захария Смит закинул ногу на ногу и окинул ведьму оценивающим и откровенно плотоядным взглядом, — вы так очаровательно наивны. Но если мы, обычные люди, — он улыбнулся едва ли менее кокетливо и обманчиво-скромно потупил глаза, — маскируем свои слабости и страсти рациональными аргументами, то сильные мира сего, напротив, прикрывают свои расчеты мнимыми слабостями и страстями. А эмоциям в политике не место. *** Украшения привычно звенят, когда она поднимает руку и проходится пальцами сквозь спутанные волнистые пряди. Из зеркала на нее смотрит незнакомая взъерошенная и осунувшаяся девочка. Она тщетно ищет в отражении сходства с собой, но упорно не узнает то, что видит. Так и не скажешь сразу, что уже двадцать четыре стукнуло, всё как подросток выглядит. Она смотрит в мрачные крапчатые глаза обитателя зеркала и не доверяет ему. Мари оказывается в министерстве одной из первых, остальные, быстро поправляя мантии, скоро ввалятся через каминную сеть или хлопком аппарации материализуются возле входа. И правду говорят, чем проще добраться до работы, тем позже приходишь… Сегодня Мари ждут подвалы Министерства. Она не любила приходить туда, действительно не любила, испытывая по отношению к ним ту тихую и невытравимую антипатию, которую большинство магов испытывает к наиболее неприятной части своей работы — иными словами, к работе в целом. Но после изменений, проведенных несколько лет назад сразу после назначения нового главы Отдела Обеспечения Магического Правопорядка — визиты в достроенные под следственный изолятор подвалы минус одиннадцатого уровня превратились для нее в рутину, за это нововведение она была благодарна еще неугомонной Гермионе Уизли. Давящее ощущение пребывания в подземелье было все же лучше холодного просоленного воздуха Азкабана, куда теперь отправляли лишь по решению суда. Смысла Мари в этом особого не видела. После того как дементоров перестали использовать в качестве стражей, ужасающая тюрьма превратилась в самую обыкновенную, и использовать ее для всех заключенных, как прежде, и не плодить сущности, было бы логичным решением. Однако те, кто могли противостоять рвению Уизли, не считали нужным этого делать. Обязательное наличие защитника у подсудимых, которым угрожало тюремное заключение или поцелуй дементора, являлось еще одной инициативой Уизли, которую она проводила с таким пылом, будто за этим стояло что-то личное. Впрочем, учитывая судьбу Сириуса Блэка, так оно, вероятно, и было. Однако мотивы власть имущих, побуждающие их проводить то или иное решение, волновали тогда Мари слабо. А вот Тео сильно. Он с особым интересом следил за широко освещавшимися в прессе дебатами в Визенгамоте, ожидаемо повлёкшими за собой внесение соответствующих поправок. Следующим был ликующий взгляд Тео, уже накидывающего свой плащ и несущегося куда-то в самые недра министерства, а через буквально пару дней — последовавшее за этим приглашение для Мари. Несмотря на недавнее назначение, кабинет тогда еще Гермионы Грейнджер уже нес на себе отпечаток ее личности: тянулись к потолку стопки книг, немалых размеров стол был почти весь завален пергаментами. Из-за кип документов виднелась только верхушка прически, волосы в которой были стянуты столь туго, что только по цвету можно было определить их обладательницу. Разговор, в изрядной степени скорректировавший ее жизнь и планы, Мари помнила смутно. Гермиона вещала, она слушала, иногда косясь на похрапывавшего Дамблдора и смутно ощущуая в комнате запах одеколона Тео. А речь Грейнджер все лилась — плавная, прочувственная и одновременно странно бессодержательная. Она говорила о значении происходящих в обществе перемен, о важности справедливости и торжества закона, а Мари лишь ловила себя на мысли, что отдельные пассажи слово в слово повторяют публикуемые в «Ежедневном Пророке» выдержки из ее выступлений и Мари грустью вспомнила, как они беседовали перед сномв гриффиндорской гостиной или на площади Гриммо. Стараясь не выказывать скуки и нетерпения, она прилагала уже немалые усилия, чтобы не коситься на часы чаще положенного, как вдруг какой-то сбой в демонстрации ораторского мастерства для одного слушателя привлек ее внимание. — И ты, конечно, достойнейший из кандидатов! Тут даже вопросов быть не могло… Скажу откровенно, несмотря на поддержку Визенгамота, идея профессиональной защиты на суде пока сталкивается с непониманием со стороны волшебного сообщества… И тут их взгляды столкнулись. И Гермиона замолчала, без слов понимая, зачем Мари пришла сюда и что спрашивать согласие на эту должность не имеет смысла. — Значит, жду тебя завтра в 10? ** Каблучки глухо стучат по сырому полу, завитые волосы заколоты фамильными украшениями семейства Ноттов, на аккуратном пояске висит волшебная палочка. И вот она здесь. Замерла на пороге тюремной камеры, преувеличенно внимательно наблюдая, как едва заметная рябь рассеянного заклинания, наложенного на дверь, белеющим в полутьме саваном окутывает помещение. Мари никуда не торопится и крутит в руках палочку, по-прежнему не глядя на причину своего появления здесь и вслушиваясь в ее хрипловатое дыхание. «Причина» ведет себя неожиданно спокойно, не проявляя никакого неудовольствия от отсутствия внимания к своей персоне. И даже не пробует напасть на нее, на что она втайне рассчитывала — после подобной попытки, разумеется неудачной, с «доброй Миссис Нотт», не побежавшей жаловаться аврорам, хотя бы начинают вести диалог. Обычно. Но, видно, не в этот раз. Неужели она действительно столь безумна, как говорят, и не понимает, что дорога ей отсюда одна — в объятия дементора? Не хочет рискнуть и попытаться завладеть палочкой, единственным шансом вырваться? Или, наоборот, достаточно в своем уме, чтобы понимать бесперспективность подобного шага? Раздается какой-то отвратительный бульк. Словно лопается поднявшийся с глубин болота огромный пузырь, расплескав вокруг себя дурно пахнущую, зеленоватую жижу. Ощущение брызг столь сильно, что Мари даже касается лица в попытке стряхнуть внезапное наваждение и подавить желание отшатнуться. Вместо этого она в несколько шагов преодолевает расстояние до койки, где на испятнанном белье заходится в спазматическом кашле ее подзащитная. И тут же жалеет, что в деле не было колдографии. Хотя вряд ли хоть какое-нибудь изображение смогло бы подготовить ее к тому, что предстает глазам, когда женщина откидывает волосы с лица в попытке отдышаться. Кожа ее цветом напоминает старый заплесневелый пергамент и складками свисает с лица, будто пытаясь стечь вниз. Бугристая, иссеченная свежими гноящимися ранами и старыми шрамами, а местами тонкая до прозрачности, она четко обрисовывает скулы и нос, когда-то, вероятно, бывшие красивыми. И все это обрамляют густые белокурые локоны. Парик? — Нравлюсь? — скрипучий голос и насмешливое, наверно, выражение глаз, которые почти не рассмотреть из-за набрякших век. — Меня зовут Мари Нотт. Я защитник ваших интересов и прав в суде. — Что ж, мое имя вам знать не нужно, а интересы мои может представить и пикси, пользы от этого будет столько же. Засим разрешаю вам откланяться. Мари усмехается. Зря эта развалина надеется ее разозлить — пока ничего, кроме тени интереса, она не испытывает. Так что, оставив это ее высказывание без комментариев, как и предыдущее, она раскрывает папку с делом. — Вы не первая подзащитная, которая не хочет со мной сотрудничать, поверьте. Но отказаться от моих услуг вы не можете. Вам должны были оставить брошюру, освещающую подробности роли защитника и цели его работы. Вы ознакомились с ней? — Была тут какая-то книжонка, я ей задницу, кажется, подтерла. — Вот как? В таком случае, я вынуждена буду самостоятельно спасти вас от тьмы невежества… * * * Когда Мари входит в камеру, ее подзащитная как раз приканчивает суп и переходит ко второму. Хотя «приканчивает» не совсем то слово, учитывая степенную церемонность, с которой она поглощает пищу — никаких кулинарных изысков, все просто и при этом так сбалансированно и полезно, будто бы для иных здесь эта еда и не станет последней. Впрочем, осознаваемая Мари бесполезность изменения рациона заключенных не отменяет того факта, что в свое время она боролась за четкую регламентацию блюд — и победила. Так что теперь женщина напротив имеет возможность наслаждаться вареными овощами и приготовленной на пару рыбой, но ни здоровое питание, ни безупречные манеры не в состоянии придать пристойный вид той развалине, в которую она превратилась. Когда ее худая рука наклоняет стакан и струйки компота стекают между опущенными уголками губ, уродливыми брылями свисающими до подбородка, Мари отворачивается. Лишь услышав звон отставляемой посуды, она вновь смотрит на свою подзащитную: — Итак, вы ознакомились с материалами, которые я вам оставила? Миссис… Мари надеется, что она представится. Действительно надеется, ведь это означало бы, что их общение сдвинулось с мертвой точки и она начинает ей доверять. В деле значатся ее данные, но она их не подтвердила, как и не опровергла, и установлены они были с чужих слов — не слишком-то заслуживающих доверия. Но Министерство не терпит анонимных граждан и пытается учесть их любой ценой, принимая самые дикие гипотезы. Но что заставляет ее скрывать свою личность, и как ей вообще это удается? — Понятно. Что ж, я буду называть вас миссис Смит, это уже принятая версия, которая тем не менее вызывает у меня большие сомнения … Вообще, вопрос, кто же вы такая, волнует многих. Ваша палочка была определена как принадлежавшая Лаванде Браун, чье тело сильно пострадало в ходе Битвы за Хогвартс и было опознано по косвенным признакам. Однако, несмотря на состояние вашего тела, колдомедики с уверенностью заявляют, что вы не можете быть выжившей мисс Браун. Вас не опознал никто из преподавателей Хогвартса, хотя миссис Смит там училась… — Я рада, что подкинула нашим великим умам достойную загадку. А теперь оставьте меня в покое, послеобеденный сон — залог красоты и здоровья. — Вы хотите умереть? — неожиданно для самой себя спрашивает Мари. — Хотите, чтобы дементор выпил вашу душу? — Что, много встречали в вашей практике тех, кто хотел? — уже легшая и отвернувшаяся было к стене Смит выворачивает шею, глядя на нее с интересом. — Нет, но… — Почему вы решили стать защитником? — Вам не кажется, что это слишком личный вопрос, не имеющий отношения к делу? — Не более чем ваш. Ничто не мешает вам не отвечать, но тогда наше сотрудничество можно считать оконченным. Реплику о том, что их сотрудничество так толком и не началось, Мари легко проглатывает. И задумывается над ответом, который должен выглядеть правдоподобно, но при этом не нести в себе достаточно личной информации, чтобы сделать ее объектом манипуляций собственной подзащитной. — Личные мотивы, никакого общечеловеческого желания справедливости, разумеется — Мари молчит, и Смит не торопит ее, хотя явно ждет продолжения, не удовольствовавшись столь кратким ответом. — И должна признать, идея борьбы с Министерством на законных основаниях, за которую оно еще и платит, также меня привлекает. — Эгоистка, получающая удовольствие от бодания с министерскими чинушами… Возможно, мы и сработаемся. На безобразном лице презрение смешивается с одобрением и какой-то прямо-таки родительской гордостью. Смит часто и мелко кивает, от чего пряди ее роскошных, так диссонирующих с остальным обликом волос колышутся золотистыми колосьями на ветру. — Так вы скажете, кто вы? — Нет. Да. Может быть, но не сейчас, — наконец определяется Смит и устраивается поудобнее, подобрав под себя ноги. — Сейчас я хочу рассказать об убийствах, в которых меня обвиняют. — А были и другие? — Конечно. Но слушайте. * * * Кровавые подробности, рассказанные Смит, не произвели на Мари особого впечатления. Многое она знала из материалов дела, с которыми ее версия совпадала в точности, и даже рассказ очевидца — виновника — произошедшего не мог превзойти по тошнотворности колдографии, сделанные на месте событий. Обычная семья волшебников, не ожидавших, что именно их изберет своими очередными жертвами проводящий черномагические ритуалы маньяк. Человеку вообще свойственно думать, что беда может произойти со всеми, кроме него. Так было и в этот раз. Паника, пестуемая непонятно откуда вылезшими после первого убийства продавцами «лучших средств защиты и оберегов», затронула многих, но не всех. А Смит было все равно, чьи потроха раскладывать на алтаре, лишь бы в жилах их обладателей текла магическая кровь. И жертвы находились, раз за разом. За те пять лет, что она работала защитником, это было самое серьезное и резонансное дело в Магической Британии. И то, что теперь Мари должна над ним работать, было одновременно хорошо — и плохо. Отношение к защитникам не сильно изменилось за прошедшее время и варьировалось от равнодушия до откровенного порицания. Слишком инородным был подобный институт для волшебного мира, где суд вершил Визенгамот, бывший в глазах большей части магов преемником Суда Волшебников — органа, выражавшего интересы их и самой магии. Мысль, что кто-то может на законных основаниях бороться с Визенгамотом — со всем магическим сообществом, в их представлении, — казалась им кощунственной. То, что кто-то на полном серьезе, находясь на службе у Министерства Магии, защищает убийцу, в виновности которой невозможны сомнения, воспринималось как дикость. И такое отношение, разумеется, не могло не перенестись на личность самой Мари. После отгремевших вслед за Победой судов с обвинением ее отца, после свадьбы с Ноттом и смены фамилии она стала невидимкой, фамильной безделушкой, аристократкой и женой. После назначения защитником — клоуном Отдела Обеспечения Магического Правопорядка, по крайней мере, до первых выигранных ей дел. Теперь о ней заговорили все. И не только о ней. * * * — Держу пари, Теодор Нотт не останется просто исполняющим обязанности министра, — вещал в очередную субботу Захария Смит. Пари, разумеется, никто не принял, но поставленная на стол пинта с успехом заменяла выигрыш. — Учитывая, что Кингсли ушел с поста не внезапно, это очевидно, — пробормотал пожилой волшебник, один из немногих, дерзающих иронизировать над небожителем. — Последние несколько дней в министерской столовой мистера Нотта постоянно видят в обществе миссис Уизли, — чуть понизив голос, будто сообщая страшную тайну, добавил Захария. — Хотя раньше они едва ли были знакомы. Любому ясно, куда ветер дует. Конечно, министерство еще не сделало официальное заявление, но через два дня пресс-конференция… Политический журналист — тоже в каком-то смысле политик, — доверительно сообщил Захария Смит очередной разукрашенной как вышедший на тропу войны индеец ведьмочке. — Надеюсь, что нет, — рассмеялась та. — Ведь вы сами всегда так красноречиво доказываете, что политики не позволяют себе никаких эмоций. Жить без чувств — что может быть ужаснее? — Для меня все не так строго. Но вы правы, дорогая леди: это тяжкий груз. Как бы там ни было, — Смит приосанился и обвел взглядом свою аудиторию, — думаю, я действительно понимаю этих людей. Именно это и позволило мне стать неплохим политическим экспертом. * * * Сигарета, торопливо выкуренная на задней лестничной площадке, не приносила Тео никакого удовольствия, только мерзкое кислое послевкусие дешевого табака и тошноты на языке. На сердце тоже тяжело, кисло и тошно. Тео знает, что дома его будут ждать торопливые и неуемные расспросы жены и нужно будет что-то говорить. И улыбаться тоже будет нужно. Только вот как с улыбкой сказать, что ему предложили в один день стать невыразимцем и министром магии, — Тео не знает. Смотреть на лицо Мари не хочется, и разговоры эти муторные тянуть и толочь не хочется, и ничего не хочется. И домой идти тоже не хочется. С этим назначением временно выполянющим обязанности министра вдруг все вокруг так неожиданно засуетилось, особый департамент, в котором он работал уже восьмой год, тут же решил тянуть его на себя, предлагая все новые и новые привилегии, положения и дела, за которые еще год назад Тео готов бы был руку отгрызть живьем. И вот финальное предложение — перевод в отдел тайн. Казалось бы, что сложного? Отказаться и продолжить карабкаться за властью по очередным горам бумажек. Взять и пойти домой, жить обычной жизнью, как если бы не знал, что его способности оценили по достоинству, что он мог бы посвятить себя разработке новых маховиков, но только вот всего одно условие — отказаться от жены, титула и всего своего прошлого, отказаться даже от своего имени, да и от жизни в целом… Тео знает, каждый невыразимец получает «Обливиэйтом» где-то раз в месяц… Казалось бы, что за плата за то, что его, Тео, поствятят в ту магию, которая может стереть время щелчком пальца, закупорить в пузырьке саму смерть или взорвать всю солнечную систему одним неверным касанием…. Вот только эти преданные глаза, ждущие дома, его обещание, которое обвилось вокруг шеи холодной удавкой. Некоторое время он нерешительно стоит перед дверью, ведущей обратно, в коридорчик перед его старым кабинетом с портретами Сола Крокера. Ведь можно вернуться, можно попытаться отвертеть время назад? Ведь бывает же так, что дается еще один шанс? Но Тео знает, что теперь к еще одному шансу ему не прикоснуться, как и к маховикам и к многим другим вещам. Что именно изменить он хотел бы, Тео старается себя не спрашивать: ответа на этот вопрос он не знает. Все ошибки, если какие-то и были, исправлять уже поздно. Все, наказание на него уже не повесить за истечением срока давности. Да и не за что его винить. Он не делал ничего неправильного. Ни тогда, ни, тем более, сейчас. И самым правильным сейчас было бы, пожалуй, оправить мантию, разгладить торчащий из нагрудного кармана острым белоснежным уголком носовой платок и забыть об этом, уверенно шагая вверх по карьерной министерской лестнице. А точнее просто опуститься на колени на ее вершине, ведь после вчерашнего предложения оказалось, что лестница была не так уж и высока… Так Тео и делает. Он привык поступать правильно. *** — Эх, жаль, что мы расследуем не нарушение конфиденциальности работниками Мунго! За время выяснения обстоятельств заражения Кингсли Бруствера странным неизлечимым вирусом шутка стала бородатой. Ее теперь повторяли не только в аврорате, но и на всех этажах министерства. Конечно, столь странная и неожиданная болезнь министра просто обязана была породить ворох конспирологических теорий, но объективно зацепок в этом деле не было никаких. Да и самого дела, по сути, не было. Тео поднялся на второй этаж и, скрепя сердце, зашел в свой старый кабинет, в свою уже старую жизнь. — Не все благополучно в королевстве Датском? — привычно пошутил он в отделе. — Как по мне, так без короля нам только лучше, — отмахнулся Драко Малфой, его коллега и наверное ближайший друг, после Мари. — Но ты же знаешь бюрократов. Им жизнь не в жизнь, если на бумажке не хватает одной подписи. — Между прочим, из-за такой пропавшей подписи одному из соратников Сам-Знаешь-Кого удалось уйти от правосудия, — открылась дверь и к ним, чмокнув в нос Тео, подошла Мари, которая, разумеется, не могла спустить такую шпильку, пусть и произнесенную почти что в воздух. Она одарила мужа веселым взглядом. — Идем домой? — Из-за разгильдяйства немецких авроров ему удалось, — буркнул Драко. Он мог сколько угодно презрительно фыркать на педантичность Мари, но женщина, взявшая штурмом отдел технического обеспечения, пусть всего лишь ради того, чтобы заполучить в администрацию Визенгамота зельевара, не могла не вызывать опасливого восхищения. Хотя это было так давно… в другой жизни, когда они еще работали втроем. И с чего он это вспомнил? — Я не успел поздравить тебя с повышением. Тео дернулся, но реплика предназначалась Мари. — И 5 лет не прошло. Тем более по штатному расписанию это переход в другое подразделение, — возразила Мари, упорно не смотря в сторону Малфоя. Первые слова прозвучали немного хрипло, и Драко ощутил привычный укол совести. Он старался лишний раз не заговаривать с ней — даже после стольких-то лет. — Визенгамот, я смотрю, не дремлет, приглядывая за осиротевшим отделом, — вдруг высказался в сторону жены Тео. — Едва ли осиротевшим, Тео, — улыбнулась Мари. — Если на пенсию ушли парочка ваших старичков-коллег, это ничего не значит. У него есть два отличных папочки — ты и Драко. Идеальная семья, что только я тут делаю? — Боюсь, что теперь у этого отдела все же будет на одного однополого родителя меньше … Драко вздрогнул, но Мари рассмеялась беззаботно, явно считая фразу простой шуткой. Она не понимает, что теперь стала первой леди Магической Британии. *** В этот раз Мари подгадывает время своего визита так, чтобы не застать Смит за приемом пищи. Состояние ее слишком плохо, чтобы сталкиваться с другими его проявлениями помимо омерзительной внешности. Привычно накинув полог тишины, она садится перед своей подзащитной, неловко пытающейся принять подобие вертикального положения. Здоровье ее ухудшается с каждым днем, и колдомедики делают все возможное, чтобы это исправить. Безуспешно. Никто из приглашенных специалистов не сталкивался ни с чем подобным. — Миссис Смит, как ваше самочувствие? — Скорей бы уж сдохнуть. Зачем пожаловала? — Я обдумала сказанное вами и хотел обсудить тактику защиты, которой мы будем придерживаться… — Зачем? Все и так ясно, ничего сделать тут нельзя, да и не нужно. — И все же в позиции обвинения есть несколько слабых моментов. Так, утверждается, что на основании анализа заклинаний, выпущенных из вашей палочки, можно с уверенностью заключить, что вы совершили и предшествующие аналогичные преступления. — Так я их и совершила, я же тебе рассказала. — Не имеет значения, что вы сказали мне, — как защитник я могу использовать только те факты, которые поспособствуют признанию вас невиновной или смягчению наказания. — Серьезно? Как Визенгамот такое допустил? — Визенгамот допускает все, если у инициатора внесения поправок правильная фамилия. — Ничего в этом мире не меняется… Так что с моей палочкой? — Мы можем настаивать, что вы не имеете отношения к предыдущим преступлениям — мало ли кто мог воспользоваться вашей палочкой, а других улик против вас нет. Но даже последнего убийства, совершение которого вами очевидно, достаточно, чтобы приговорить вас к поцелую дементора. Однако только в случае, если вы действовали по собственной воле и в здравом уме. И вот это мы можем оспорить. — Каким образом? — Проклятие, лежащее на вас. Никто из колдомедиков или специалистов по Темным Искусствам не может даже приблизительно определить его природу. А соответственно, воздействие, которое оно может оказывать… Мари замолкает, ему кажется, что Смит плачет — тихо, жалобно всхлипывая и кусая губы, и лишь потом он понимает, что так она пытается сдержать рвущийся из груди хохот. Но тот, громкий и странно видоизмененный ее изуродованным горлом, все равно находит выход. — Проклятие?! Мерлин, а ведь действительно! Проклятие глупости, не иначе… Прав был Темный Лорд! — О чем вы? Упоминание Темного Лорда, особенно в такой формулировке, неприятно царапает Мари. Никто не упоминает это его имя уже долгие годы, даже те, кто не привык именовать Тома Риддла иначе. — Ох, проклятие… В общем, в какой-то мере ты права — и при этом неправа сильнее, чем можешь себе представить. Все дело в магглах. — Магглах?! — Да, в этих грязных выродках. Но обо всем по порядку. Видишь ли, мое имя и внешность известны в Магической Британии, и известны не в лучшем смысле. Пить Оборотное Зелье постоянно нельзя, чары, изменяющие внешность, может развеять случайное Фините Инкантатем, так что я была вынуждена уйти в мир простецов. И, разумеется, я не собиралась довольствоваться малым. Добыть денег, имея волшебную палочку, не составило труда, а вот дальше… Даже презирая магглов всей душой, невозможно никак не соприкоснуться с ними и их гнилой культурой, живя в их мире. Не избежала этого и я. Изменившую мою жизнь рекламу я увидела случайно. Просто изображение женщины до и после какого-то неведомого колдовства, превратившего почти старуху в юную красавицу. И я заинтересовалась, начала копать. Оказалось, что эта странная магия, доступная магглам, может не только поворачивать время вспять, но и кардинально менять внешность. У меня появился шанс измениться, стать другим человеком — не связанным прошлым. Красивым. Так что я обратилась в клинику. Там надо мной провели множество процедур, взамен требуя лишь столь ценимые магглами раскрашенные бумажки, достать которые мне ничего не стоило. И все получилось. Так мне казалось сперва. * * * Приступить к проверке истории Смит Мари смогла только на следующий день, соблюдая немыслимые даже для нее меры предосторожности. Впрочем, еще никогда расследование, проводимое ей, не могло уничтожить единственное смягчающее обстоятельство действий ее подзащитной. Версия с неведомым проклятием была слишком уж хороша и могла стать основанием для помещения ее в Мунго на неопределенный период времени, в отличие от провальной попытки применить маггловские методы к волшебнице. Или дело было в банальной врачебной ошибке? В любом случае, результат она видела своими глазами, а изложенные Смит причины подтверждал каждый новый найденный факт. Мари даже вышла на настоящего маггловского медика и расспросила его, до конца не веря, что магглы действительно могли сотворить то, против чего была бессильна медицина магического мира. Как оказалось, могли. Мари сумела найти и упоминание о жестокой расправе в частной косметологической клинике, произошедшей полтора года назад. Обезображенная Смит мстила, и мстила жестоко. Хотя в первое время уколы неведомых зелий и снадобий работали исправно, а шрамы от операций — для достижения результата магглы резали людей! — зажили быстро, как и было обещано. Однако потом… Вначале у Смит начала припухать и краснеть кожа, ее будто распирало изнутри чем-то тяжелым и горячим. Затем воспалились давно зажившие швы. Маггловские врачи говорили, что такое случается и они смогут помочь, но чувствовалось, что они сами не понимают, что происходит. Очередные процедуры, разрезы и зелья, прием которых стал теперь постоянным, не в состоянии были избавить ее от боли, так же как и остановить изменения, происходящие с ее лицом и телом. Кожа пузырилась и пенилась гноем, как котел с закипевшим зельем, недомогания и головокружения стали для Смит обычным делом. Но магия — как ее самой, так и лечивших ее врачей — была бессильна. В итоге в очередной визит Смит работники клиники попытались сделать вид, что впервые ее видят. Собственно, это было последним, что они сделали. Другие же маггловские врачи отказывали ей сразу, не понимая, что с ней происходит, и боясь исков или пятен на репутации. А лишившись выбора под Империусом — также были не в состоянии ничего поделать. В конце концов Смит обратилась к Темной Магии. Но даже повторенный неоднократно, ритуал так и не дал результатов. * * * Их следующая встреча проходит в палате Святого Мунго, куда Смит попала после попытки самоубийства, к счастью неудачной. Во время одного из обследований в больнице ей удалось украсть со стола нож для фруктов, которым она и перерезала себе вены ночью в камере. У нее были все шансы не дожить до утра, если бы не система установленных в изоляторе заклинаний, сообщивших на пост охраны о падении жизненных показателей заключенной. Так что теперь авроров, чья невнимательность позволила Смит пронести потенциально опасный предмет в камеру, ждет выговор, а саму Мари — очередной непростой разговор с этой ненормальной. — Добрый вечер, — здоровается она, окидывая палату быстрым взглядом. Теперь наученные горьким опытом колдомедики придерживаются всех требований техники безопасности: в помещении нет ничего, чем можно нанести себе вред, даже склянки с зельями не толпятся на тумбочке. Все снадобья приносятся персоналом по мере необходимости, и Смит лишена даже возможности отравиться. — Мари, — спокойно отвечает она, не поднимая окруженной золотистым ореолом головы. И дело не в прическе, вернее не только в ней. У Смит лезут волосы. Подушки и верх одеяла опутаны сверкающими в больничном освещении нитями, будто покрыты тончайшим кружевом. На секунду Мари даже становится жаль Смит — последнее, что в ней было красивого, ее покидает. — Как вы себя чувствуете? — Как проигравшая. Впрочем, мне не привыкать. — Жалеете, что не сумели покинуть этот бренный мир? — задает риторический вопрос Мари и, разумеется, не получает на него ответа. — Зачем вы это сделали? Я же говорила вам, у вас есть неплохие шансы… — На то, чтобы догнивать остаток своих дней в Мунго? Будучи живой только стараниями колдомедиков, не желающих лишать себя такой медицинской загадки? — Я могла добиться того, чтобы вас не казнили. И дальше вы могли бы уже сами решать, как распорядится своей жизнью. Теперь же… — Теперь все знают, что я — пациентка с суицидальными наклонностями, и возможности покончить с собой мне не представится? Браво, малышка, рада, что ты это понимаешь. Вот только ничего не изменилось — то, что мне удалось стащить тот нож, было чудом. Никто не захочет жить с таким телом, это ясно всем. Никто! Крик разрывает стерильную тишину палаты, Мари морщится и наклоняется вперед: — Но я не могу позволить вам умереть, мисс Кэрроу. * * * Мари Нотт, вполголоса ругаясь полузабытыми маггловскими крепкими словечками, пыталась преодолеть очередное препятствие на пути в свой кабинет, на этот раз принявшее вид панели вызова лифта. Руки ее были заняты ворохом документов, левитировать которые было нежелательно — могли сбиться связующие чары, по крайней мере так она говорила… Когда, задери их вурдалаки, отдел технического обеспечения расщедриться на еще одного зельевара? Зелья для подобных целей куда надежнее, но администрация Визенгамота уже полтора года работала без штатного зельевара — и, разумеется, без статьи расходов на нужные зелья. Большинство сотрудников уже давно плюнуло на инструкции, ведь вероятность сбить чары, если честно, была невелика, но Мари, отмахиваясь от секретарей, твердила. — Таким случайностям нельзя предоставлять лазейки. Ведь по закону подлости эта небольшая вероятность проявится в самый неподходящий момент — и самым неприятным образом! Наконец, двери лифта открылись сами собой, и Мари, уклонившись от выходящих, не глядя шагнула в кабину. И сразу же наткнулась на чье-то тело. Послышался знакомый смешок, — и часть бумаг немедленно вывалилась из рук и Мари, проклиная все на свете, присела, чтобы их собрать. Сейчас магия бы понадобилась как никогда! Какой позор! — Тебе не стоит носить такие тяжести самой, — Малфоя, казалось, совершенно не смущала нелепость их положения. Наоборот, он будто бы получал от глупой ситуации некое извращенное удовольствие. — В администрации достаточно клерков. Банальная фраза прозвучала рискованной шуткой — и, судя по огонькам в невозможно ярких глазах, ей и являлась. Правда, в их положении видеть выражение глаз собеседника было невозможно, но Мари не сомневалась, что эти огоньки смогла бы различить и с другого конца Лондона. Она постаралась незаметно прочистить горло. С тех пор, как Драко Малфой вошел в Визенгамот, сталкиваться им доводилось довольно часто, но все равно каждая встреча словно поворачивала время вспять. — Если бы у этих клерков имелись еще и… — в последний момент она успела сосредоточиться и заменить «мозги» на: — Аккуратность. — Твоя уже стала почти легендарной. — Лестно слышать. — Никогда бы в школе не подумал, что ты так можешь. — Аккуратность? Ответ выбивает из нее остатки воздуха и Мари хваатет его как выбитая на сушу рыба. — Защита Алекто Кэрроу. *** Установление личности Смит никак не относилось к предстоящему процессу. Но поняв, что значащееся в деле имя никак не связано с именем реальным, перестать думать на эту тему Мари не могла. И скоро мелкие осколки, занозами впивающиеся в стремление к выверенному совершенству логических построений, начали собираться в некий цельный кристалл, наделявший смыслом все произошедшее. Мари зарылась в бумаги, которые здесь все недооценивали и будто разматывала в обратном направлении шелковую нить, крепкую и гладкую, со множеством петель и узелков. Прежде туго свернутый клубок изгибами своих окровавленных кишок бессмысленно ластился к ногам, угрожая испачкать туфли, но унять расшалившееся любопытство было выше сил Мари. Лаванда Браун и Том Риддл. Та, чью палочку Смит использует, и тот, кого она зовет Темным Лордом спустя столько лет. Люди, которых она знала, места, в которых она была, то, о чем она говорила и как она это делала… Маленькие кусочки, грани личности, безобидные симптомы и неосознанные реакции. И имя, реющее над всем этим, гордо и жалко, как полуощипанный орел. Алекто Кэрроу. Занятно, что этой женщине потребовалось сделать глупость, чтобы стать интересной для умных людей, и потерять все, чтобы перестать быть пустышкой. Оказаться на пороге смерти, чтобы жизнь ее обрела цену — пусть и невысокую, камерную. Человек, который вечно не принимался в расчет, стал разменной монетой в противостоянии защитника- Мари — и суда. Жизнь, являющаяся ставкой — и одновременно призом. Мари чувствует, что слезы бегут по лицу. Интересно, что бы почувствовала Геромиона, узнай она, что теперь Мари защищает от правосудия ту самую Кэрроу. Ту самую, превратившую Хогвартс в филиал ада в тот год, что там проработала. Оставившую шрамы на душах и телах тех, кого должна была учить и наставлять. Ту самую, которая оставила на запястье Мари самый саднящий шрам и самое болезненное круцио, после которого она валялась в горячке трое суток. Ту самую, от которой Мари защищала малышей-первокурсников, скалясь ей в лицо в своем гордом гриффиндорском порыве и затягивая шарф на огромной ссадине на ухе. Да святится Имя… Изобретение, обернувшееся против создателя, обоюдоострый клинок, срикошетившее заклятие. Моральные принципы, сталкивающиеся с жаждой мести тогда, когда ситуация уже не поддается коррекции. Впрочем, раскрывать инкогнито Смит у Мари не было желания — и возможности. Данный ей при вступлении в должность защитника Непреложный Обет начисто исключал такой вариант развития событий. Обещаете ли вы, Мари Нотт, честно и добросовестно исполнять обязанности защитника? Обещаете ли вы защищать права, свободы и интересы доверителей, руководствуясь законами Магической Британии? Обещаете ли вы хранить тайну и беречь высокое звание защитника? Вязь слов, сковывающих — и дарящих свободу. Безграничная власть в пределах очерченных полномочиями угодий. Веер возможностей и альтернатив, шанс вести бой, не ввязываясь в войну. Все это было данью одному человеку, который теперь стараниями Мари в Азкабане ел хорошую пищу, получал книги и передачи с расческой, духами и носовыми платками. Тот самый, который защищал ее столько лет и которого теперь защищала она, через десятки и сотни волшебников, предстающих перед волшебным судом… Вот только. Не думай о белой обезьяне. Неуловимая неправильность. Тень сомнения в собственной правоте и горьковатый привкус на губах. Нарушение в предельно отточенной последовательности действий, ведущих к победе — победе, не спасению. Алекто Кэрроу. Женщина, которую она должна спасти. Женщина, которая хочет умереть. * * * — Как вам удалось ускользнуть тогда, в ночь Битвы за Хогвартс? Смит-Кэрроу снова в камере, кровопотеря быстро лечится волшебными средствами. В неярком тюремном освещении ее черты вызывают не меньшее отвращение, чем в больничном — эффект привыкания к ее внешности смазывается стремительно наступающим ухудшением. Похожая на пепел присыпка не скрывает облезающей, словно от сильного ожога, кожи. Мари кажется, что она видит проглядывающие через прорехи в ней кости. — Я была той, кто задержал Поттера при его появлении в школе, — невпопад говорит Кэрроу. — Если бы все пошло иначе… Шансы, везде упущенные шансы. Веки, толстые и будто заполненные изнутри какой-то жидкостью, утомленно опускаются, скрывая глаза. — Но в комнате был кто-то еще, меня оглушили. Как, судя по всему, и Амикуса, который меня искал. В себя я пришла, окруженная обломками. Нас бросили в каком-то углу, как ветошь, в башню попало взрывное заклятие, и она сложилась карточным домиком. Первым, что я увидела, когда открыла глаза, было безжизненное лицо моего брата. Нас привязали друг к другу, и его тело смягчило падение и защитило меня от осколков. Одним из них я и перерезала веревку — и бросилась бежать. Бежать сквозь пыль, обломки, вспышки заклятий и смутные силуэты, которые я и не пыталась различать. Меня не волновало, кто вокруг и на чьей они стороне — без палочки я была беспомощна и бесполезна и могла пасть жертвой даже случайного заклятия. А потом я увидела эту — как ее? — Браун. Она была так обезображена, что я решила бы, что она мертва, если бы не проходящие по ее телу слабые судороги. Но главное — в руке у нее была зажата палочка. Это было лучше, чем все, на что я могла рассчитывать. И здорово мне помогло потом — отобранная у еще живой владелицы палочка признала меня хозяйкой. Кэрроу говорит что-то еще, то захлебываясь словами, то, наоборот, будто теряя интерес к разговору, но Мари уже ее толком не слушает — что произошло потом, ей известно. Да и все остальное было известно. Это она оглушила тогда их. Она. Боясь убить невинных, она всего-то бросила легкое оглушающее и побежала дальше… Вообще, все это имеет крайне мало практической пользы. Оптимальная линия защиты была найдена почти сразу и написана на лице у Кэрроу в прямом смысле слова, но тем не менее странная сила заставляет ее говорить с ней снова и снова. А еще — сомневаться в безупречности собственных решений. И это странно вдвойне, ведь Кэрроу ей ничуть не нравится, более того, ее общество отчетливо неприятно. В ее истории ей видится извращенная карикатура на ее собственную, и это вызывает к жизни давно погребенные мысли и эмоции. Те, что она заперла после Победы, после потери магии. Если бы Мари спросили, в чем состоит самое большое ее разочарование в жизни, что бы она хотела изменить, то ответ был однозначен — саму себя. Не отец, не проклятье, не Победа разрушали ее — это делала каждая слезинка, пролитая после потери магии, эта свадьба с Тео, работа в министерстве, вся эта жалкая попытка скрыть то, что она из себя представляет теперь… Ее собственная слабость. Она хотела счастья и любви для той, другой Мари, Мари Сарвон из ее представлений о том, какой она должен быть и какой является. Той, которая готова была ради друзей броситься в адское пламя, которая плевала на традиции и устои и которая так смешно вздергивала нос. Судьба Мари Нотт, в чьей шкуре она оказалась в итоге, волновала ее мало. Испытывает ли что-то подобное Алекто? Смотрясь в зеркало и не узнавая себя, думая о том, что упустила, что не смогла? Что волнует ее больше: то, что она потеряла, или то, что была недостаточно хороша, чтобы это сохранить? — Мне жаль, мисс Кэрроу, — в ее словах почти нет лжи, хотя неожиданный приступ эмпатии по отношению к другому живому существу и окрашен багровыми всполохами ненависти. За то, что заставила снова окунуться в давно отпущенное, развеянное прахом на ветру. — Тебе жаль?! ТЕБЕ?! — гримаса ярости искажает уродливое лицо напротив настолько, что струпья и корки на нем лопаются, взрываясь брызгами гноя. Мари отшатывается от неожиданности и отвращения. — Сидишь тут передо мной, защитничек! Чем ты лучше меня, чем? Чем ты заслужила то, что можешь расхаживать на свободе и даже «перспективное поле деятельности» под себя подмять? Тем, что твой отец не заставил тебя, потаскуху, получить метку? Что тебе плевать было на семью свою? Но ладно он, ладно. Ты-то при чем? Почему пощадили тебя, жалкую сучку, которая потом прибежала побираться на былом величии своего дома и дома Ноттов? Что? Такая сильная и независимая? Которая не смогла убить ни одного пожирателя? Думаешь, я не видела, как у тебя руки тогда тряслись? Ходуном ходили… Своего отца бы убила! На нем же крови больше, чем на мне до недавнего времени и моем брате вместе взятых! Припадок, казалось, лишает Кэрроу последних сил, и она в полубеспамятстве откидывается на подушку. Мари молча наблюдает за ней. Злость уходит, раздражение не появляется, замолкает и жалость. В момент какой-то кристальной ясности она смотрит на лежащую перед ней Кэрроу и видит в ней ту, кем она была когда-то. Просто чистокровную волшебницу, не слишком умную, не слишком сильную. Не задающую слишком много вопросов и не боящуюся крови. Она бы убила, если бы было надо. Строго говоря, она это и делала, но без присущего тете Белле фанатизма, без холодного расчета Яксли или самолюбования Люциуса. Жестокости или осознанности в этом было не больше, чем в потрошении рогатой жабы. Механическое действие. Просто служака с не тем господином. Из тех, что хотят урвать побольше, сделав поменьше, но и к заоблачным вершинам не рвутся. Сколько таких ходит по Косому переулку? Сколько их в том же аврорате? Перед Мари лежит человек не лучше большинства людей — но и не хуже. И от нее зависит, насколько долго и мучительно тот будет умирать. * * * Близился суд. Ясности, как стоит поступить, не было, и жалость, как и эмоции вообще, не имели к этому никакого отношения. Дело было в принципе, в логике, которую в данном случае она не знала, как повернуть. Мари была защитником. Ей следовало добиваться наиболее мягкого приговора для «Смит», а значит, использовать стратегию с неизвестным проклятием. Она была безупречна — колдомедики не смогут гарантировать способность Смит отвечать за собственные поступки. Даже использования Веритасерума можно будет не допустить — кто знает, как он среагирует с этой «Стра-а-ашной Темной Магией»? Бу-у! Сама Кэрроу тоже ничего не сможет сделать — по напору, с которым она убеждала Мари обойти стороной вопрос ее внешности, она поняла, что об истинном положении дел она на суде не расскажет. И ей даже казалось, что она знает, почему. Признаться, что представительница чистокровного семейства, Пожирательница, побежала к презренным магглам, чтобы изменить внешность и стать красивой? Такого бы ее гордость не пережила. Алекто Кэрроу тихо презирали — свои, и боялись — чужие, но никто над ней не смеялся. Это бы убило ее, как боггарта. Но… Мари была защитником. Ей следовало представлять интересы Кэрроу, а ее главный интерес — умереть. Покинуть тело, этот предавший ее транспорт, причиняющий ей только боль. Мари была обязана находиться на ее стороне, а не умыть руки и пожелать на прощание, чтобы за ножами в Мунго опять кто-нибудь не уследил. Мари была неприятна Кэрроу; все в ней — посредственность, уродство, то, какие мысли и воспоминания она в ней будила — требовало побыстрее разделаться с этим делом и забыть его как страшный сон. У нее был муж-министр и обед, который надо готовить, и новенький шкаф, в котором ей совсем не нужны были свеженькие скелеты. Мари было жаль Кэрроу. Вся ее жизнь, нелепая череда развилок, на которых все пошло так, а не иначе, заставляла ее думать о жизни собственной. И хотя воздух был отчетливо едок, ей казалось, что впервые за долгое время она дышит полной грудью. …Алекто улыбалась, когда зачитывали приговор. * * * Казни проводятся в специальном помещении в застенках Министерства Магии. Стылый камень, воздух с зависшими в нем частичками пыли, высокие и все равно давящие потолки. Или дело в атмосфере? Кэрроу сидит на трансфигурированном для нее стуле, накинув глубокий капюшон мантии и скрыв лицо в тени. На суде она вела себя так же, выпрямив спину и старательно держа голову. Страшно представить, каких усилий это от нее требует. У дальней от нее стены стоят несколько работников Отдела Обеспечения Магического Правопорядка. Его глава тоже здесь, комкает в руках мантию и часто моргает покрасневшими, но сухими глазами. Она не любит смотреть, как кого-то лишают жизни, но неизменно приходит, хотя наверняка могла бы и отказаться. Пытается что-то себе доказать? Поттер застыл рядом с ней. Он кажется памятником самому себе, одной из до сих пор популярных фигурок национального героя. На суровом лице живут лишь глаза, взгляд постоянно перескакивает с Кэрроу на Фосетт. Та здесь, как родственник погибшей от рук подсудимой, и сжимает кулаки, но, в отличие от Уизли, от ярости. Мари кажется, что она могла бы растерзать убийцу своей семьи голыми руками и лишь тяжелый взгляд начальника удерживает ее от этого. Теодор Нотт тоже тут, ей не надо это проверять, она чувствует на себе взгляд его голубых непроницаемых глаз, хотя, наверняка, для всех остальных он создал видимость, что смотрит на Алекто. Он министр и не должен проявлять пристрастность. Все замерли в напряженном ожидании — казни в Магической Британии происходят слишком редко, чтобы к ним привыкнуть. Тем инородней смотрятся резвящиеся рядом Патронусы. Олень осторожно переступает ногами выдру, сверкающую и перетекающую с места на место, как ртуть. Мари все ждет, когда он наступит на льнущую к нему нахалку, но этого не происходит. Появление дементора она чувствует первой — в отличие от остальных, Мари стоит рядом со своей подзащитной и не отделена от нее Патронусами. Кэрроу вздрагивает и сильнее расправляет плечи. — Вот и все. Спасибо. На губах ее появляется счастливая улыбка, неожиданно смягчающая уродливое лицо. Поддавшись неожиданному порыву, Мари протягивает ей руку, которую она с некоторой заминкой пожимает. Плоть под ладонью слишком мягкая и влажная, но она не жалеет о своем поступке, лишь кивает и отходит под защиту Патронусов. Следуют обычные в таких случаях вопросы. Кэрроу отвечает кратко, в ее голосе слышится нетерпение, как будто дотошные чиновники мешают ей развернуть наконец рождественский подарок. Но и формальности заканчиваются. В зал входит Драко Малфой и медленно подходит к Кэрроу. Последнее желание. Хотя Кэрроу уже подробно изложила его, обсуждение деталей занимает какое-то время. Наконец Драко согласно кивает, отходит на пару шагов и делает несколько взмахов палочкой. Выдра подбегает к ним и встает столбиком, с любопытством принюхиваясь. В один грациозный прыжок олень настигает ее, кружа вокруг и призывая подругу продолжить игру. Его серебристые бока на секунду закрывают Мари обзор, и когда она снова видит Кэрроу, та уже стоит рядом с отброшенной в сторону мантией. Сзади доносится несколько вздохов, сливающихся в один. Кэрроу хороша как вейла. Скрывающееся до поры под мантией платье обтягивает все изгибы ее тела, как перчатка. Золотистые волосы, с помощью магии вернувшиеся из небытия, чтобы разделить с хозяйкой смерть, собраны в сложную прическу. Те черты лица, в которых Мари еще в первую встречу предположила былую красоту, превосходят все ожидания, остальные от них не отстают. На губах — обворожительная улыбка, когда та посылает присутствующим воздушный поцелуй. — Это иллюзия, — говорит Фосетт, задыхаясь от злости. — Видела я ее, когда… — Аврор Фосетт, — Мари обрывает ее, даже не повысив голоса. — Вы не имеете право разглашать эту информацию как унижающую человеческое достоинство. Но Кэрроу уже не смотрит на них. Танцующей походкой она идет навстречу дементору — медленно и уверенно, покачивая бедрами, будто в такт слышной лишь ей музыке. В ее протянутых руках, во всем ее облике столько страсти, словно она стремится в объятия любовника. Последний шаг, взгляд под капюшон. Ни толики ужаса не видно на лице Кэрроу. Да и что может испугать ее после того, что она видела в зеркале? Привстав на цыпочки, она сама приникает к своему убийце, вовлекая его в поцелуй. А после падает к нему в ноги, безжизненная и опустошенная. — Я рада, что в этот раз у вас ничего не получилось, миссис Нотт, — говорит язвительно Фосетт. И отшатывается, увидев на ее лице улыбку. — А ты случайно не хочешь на пикник? — спрашивает, подошедший со спины, Драко, чем заставляет Мари прыснуть. — Пикник, серьезно? В декабре, когда снега по колено и минус десять? — Ну да, — как-то легкомысленно отвечает Драко. — А чего бы и нет?