Понарошку

После того разговора в кафе все стало лучше. Спокойнее, по крайней мере. Она смирилась, хотя думать о нем не перестала. Но появилась надежда, что все это все самом деле пройдет, и она уже могла стоять рядом с ним, разговаривать, играть без того, чтобы у нее внутри все замирало, как только она встречалась с ним глазами. Надо просто ждать. Может и ее "отпустит". Отпустит же, рано или поздно? Не может это вечно продолжаться, учитывая, что шансов у нее никаких нет, ни на что, даже на его заинтересованный взгляд. "Переболеешь", - сказал он. Это и вправду похоже на болезнь, какую-то мучительную лихорадку, заставляющую делать глупости, а все болезни рано или поздно заканчиваются. От них излечиваешься или умираешь. Так прошла неделя и наступил последний день съемок. Эйдан простыл. У него покрасневшие, усталые глаза, прозрачные-прозрачные были в тот день. Он кашлял надрывно, отвернувшись, уткнувшись в ладони, у него заложенный нос и голос низкий, сиплый. Спрей помогал минут на десять, а потом он начинал гундосить. Был последний день и он хотел «добить». Все хотели "добить". Все суматошно крутились вокруг них, все были уставшие и раздраженные, потому что и так пропустили все сроки, и вещи у всех уже были упакованы в номерах, все хотели по домам, и холодный промозглый Белфаст всем надоел до чертиков. Они снимали дубль за дублем на открытой площадке локации при холодном ветре, и как назло все постоянно срывалось, даже искусственный снег не летел, как надо. Они снимали и снимали, дубль за дублем, и уже был перерыв на обед, а впереди была еще сцена и все боялись, что не успеют до темноты. Эйдан вдруг чихнул прямо в кадре и смущенно оглянулся на режиссера. - Еще дубль! «Да хватит уже! – хотелось крикнуть ей. – Он и так еле на ногах стоит». Но надо было добить и сам Эйдан хотел добить, извинялся перед всеми и пил таблетки. А она не хотела, не только потому, что ей жалко его, такого простывшего и несчастного, но и потому что завтра все закончится и она не увидит его долгие месяцы. Будет смотреть фотографии с фанатами, он такой там смешной всегда, смотреть редкие интервью, сжимать в руках телефон с набранным уже номером… Все, как обычно. По крайней мере, ее радовало, что Петир Бейлиш пережил очередной сезон и она увидит его в следующем году. Надо только ждать. Это все, что ей остается. Это все, чем она занималась последние два года. Ждать, что "отпустит". В перерыве он пил аспирин, еще что-то, сидел на раскидном стуле, свесив голову к плечу, прикрыв глаза. Даже читать сил не было, бедный. На щеках играл румянец, брови, виски и чудесные его ресницы – мокрые от испарины. Она никогда не видела его таким измученным. - Ты как? – она протянула ему стаканчик с кофе. Он благодарно кивнул. - Нормально. Голова только болит. И спать хочу ужасно. - Немного осталось. Он прихлебнул кофе, посмотрел на нее поверх стакана. Глаза были уставшие, добрые. - Как можно простыть в последний день съемок? - теперь ее очередь была разговаривать с ним укоризненным, снисходительным тоном. Эйдан откинулся на стуле, поежился, поднял плечи. Озноб, наверное, бил. - Ты видела когда-нибудь белого кита? Она удивилась немного этому киту, за столько времени все еще не привыкнув к его внезапным, абсолютно не имеющим отношения к теме беседы вопросам. - Кита? - Белого кита. Китовые альбиносы, они очень редкие. Их всего несколько на планете. - Нет, я не видела белого кита. Я даже обычного кита не видела. Эйдан смотрел на нее почти с разочарованием. - Киты не бывают обычными. Они потрясные, - сказал он и она в замешательстве хмыкнула. До чего же странный мужик. Ну почему с ним все так непонятно? - Недалеко отсюда на восточном побережье видели белого кита, - он показал рукой на покатые холмы вдалеке. – Я вчера весь день его караулил. Вчера был сильный дождь и ужасно холодный ветер, они всей группой сидели в отеле, съемки отменили. Она поежилась, представив, что творилось в такую погоду на морском берегу. Он караулил белого кита. Софи внимательно посмотрела на него, будто хотела убедиться, что Эйдан Гиллен -вменяемый, обычный, нормальный человек. - Ты его увидел? - Не-а, - он рассмеялся тихо. – Но я на него не обижаюсь. Она хотела что-то сказать о том, что он ненормальный, и ведет себя даже не как мальчишка, а как инопланетный мальчишка, и зачем ему вообще был нужен этот кит, когда хороший хозяин собаку не выгонит из дому. - Там было полно народу, - сказал он, как будто оправдываясь. – И фотографы были. И ученые. Прикольные такие ребята, много интересного рассказали. Океанографы. Софи вдруг спросила: - А меня почему не взял? Я бы хотела посмотреть. Эйдан даже как будто удивился. Она думала о том, как здорово, наверное, было стоять с ним перед бушующим морем, под ветром, под рваным в клочья серым небом с проплешинами, возвращаться в машину, отогреваться и вновь искать глазами в мельтешащих волнах белую спину исполинского прекрасного животного. Ей казалось, что она сама становится странной рядом с ним. - Возьми в следующий раз. Вот так проживу всю жизнь, и не увижу никогда белого кита, - сказала она. Она говорила серьезно, без насмешки, но Эйдан почему-то расценил ее слова как иронию. - Жизнь для того и дана, чтобы искать в ней что-то редкое и прекрасное, Софи Тернер. Его глаза смотрели будто сквозь нее. Она подумала, что вот сейчас он, наверное, настоящий Эйдан. Немного задумчивый, философствующий, грустный и рассеянный. До невозможности милый. «Я уже нашла свое редкое и прекрасное, - подумала она про себя с улыбкой. – Своего белого кита».

***

Они все-таки успели доснять, уже в сумерках. Все злились и срывались друг на друга, уставшие, продрогшие и хуже всего было, наверное, Эйдану, потому что он винил себя во всех бедах съемочной группы. Хотя на то, что в самом конце полетела какая-то штука, отвечающая за освещение, его заложенный нос никак не влиял. Но они успели, и напряжение сразу пропало. Как только раздалась команда "Стоп, снято!" раздались аплодисменты, свист, все начали обниматься, а кто-то даже начал раздавать банки с пивом. Потом долго собирались, грузились, и приехали в Белфаст уже в темноте. Когда они, наконец, вернулись в отель, она догнала его у лифта. Эйдан тер лицо руками, пошатывался, зевал. - Когда я болела, мама всегда отпаивала меня чаем с медом, лимоном и имбирем. Тебе, как взрослому, еще коньяка можно добавить. Принести тебе? - Спасибо, но я… - Очень хорошо помогало. Он, конечно, не поверил в ее панацею, только улыбнулся снисходительно. - Я сейчас сделаю и поднимусь к тебе, хорошо? Не закрывай дверь. Может быть, он и боялся пускать ее к себе в номер, но сил протестовать у него не было. Она сделала ему этот чай и даже выпросила в баре термос. Пришлось, правда, подождать, пока с кухни мед принесут. А еще она каких-то кексов набрала целую тарелку. Она постучалась в дверь, но он не открыл. - Эйдан! Стучать было неудобно с термосом и тарелкой в руках, поэтому она легонько толкнула дверь ногой. Открылась. В номере было темно, только телевизор что-то бормотал, подсвечивал синим. Эйдан спал на диване, на спине. Одна рука у него свешивалась почти до пола, а вторая расслабленно лежала на солнечном сплетении, на задранной почти до груди футболке. У него даже не хватило сил раздеться и дойти до кровати. Только кеды валялись на полу. Наверное, он ждал ее и заснул. Она подошла ближе и опустилась на колени перед ним, поставив рядом термос и тарелку с кексами. Смотрела на него, спящего. Его длинная рука, совершенная от плеча до кончиков пальцев, была прямо напротив ее лица. У него очень красивые руки, она это сразу заметила. Он спал и от его ресниц на лицо падали странные дрожащие тени и губы пылали жаром, такие непривычно яркие на бледном лице… Влажные волосы прилипли ко лбу. Он был такой красивый. И она осторожно придвинулась ближе и быстро поцеловала его в губы, чуть касаясь, сама вся дрожа от его близости, его горячего дыхания, от темноты, от страха и стыда… Она отпрянула от него, когда Эйдан слегка пошевелился и что-то простонал сквозь сон. Не проснулся, только повернул голову и уткнулся носом в спинку дивана. Она долго сидела рядом и смотрела на его затылок и на его сильную шею, выступающую из ворота футболки, и думала о том, как же сильно она любит его и как это мучительно тяжело, невероятно тяжело носить это все в себе. И еще она поняла, что будет любить его всегда – чтобы не случилось между ними, как бы не сложилась ее судьба, как бы он не отвергал ее, он навсегда останется в ее сердце. Это совсем не детская влюбленность, не «глупости» и не «ветрянка». Это не пройдет. Это навсегда, до конца. Ей просто придется сделать вид, что "отпустило", но теперь всю ее жизнь воспоминания о нем будут отзываться тоской в сердце. Ничего не пройдет, только спрячется глубоко-глубоко. «Я только дотронусь до него еще раз, - сказала она себе. – Только один раз. Чтобы запомнить». Вот прямо сейчас все и кончится. Она только дотронется до него и отпустит. Она просто хочет запомнить его тепло и его запах, то, каким он красивым и недосягаемым был в этот момент. Она осторожно прикоснулась к его груди, где сильно билось его сердце и провела рукой ниже, к втянутому животу, отдернула руку, когда он шумно вздохнул и вернула ее обратно, когда он засопел. Ощущение его горячей кожи под рукой заливало ее лицо жаром. У него была такая гладкая кожа, совсем не мужская, детская даже. Только тонкая полоска волос внизу живота выдавала его зрелость. У нее почти выступили слезы от стыда и ужаса, когда она увидела, как по-мужски реагирует его тело на ее прикосновения. Но руку она не убрала, ладонь так лежала на его теплом животе. «Я сейчас уйду, - думала она. – И никогда больше не смогу дотронуться до тебя. Это неправильно, так неправильно, я не должна этого делать… Но я так люблю тебя…» Она зажмурилась, закусив до боли губу. - Софи? Она замерла, медленно убрала руку и посмотрела на его растерянное лицо, в затуманенные сном синие глаза, ничего не понимающие, такие уставшие. - Ты чего?... – пробормотал он, приподнявшись. Опустил глаза вниз, на расстегнутую ширинку, на выглядывающие из джинс натянутые возбуждением боксеры. Потом перевел взгляд на нее. - Ты что, твою мать, творишь, Софи?! – он вдруг вскочил как ошпаренный, судорожно застегивая на ходу джинсы. – Ты совсем уже, блять?! Она поднялась с пола на дрожащих ногах. - Эйдан… - Не трогай меня! Его пошатывало в разные стороны, и он все никак не мог застегнуть джинсы. - Эйдан, я… - Уйди!! Просто уйди! Она начала дрожать, обхватила себя руками и опустила голову вниз. Он остановился перед ней – взлохмаченный, раскрасневшийся, все еще дергающий заевшую собачку на замке. - Господи, оставь меня в покое! Ты сумасшедшая дура, Софи! Она начала плакать. - Прости меня… - Ты только и делаешь, что ревешь и просишь прощения! Она всхлипнула. - Эйдан, я… - Я не хочу ничего слышать! Это уже слишком! Я… я… Он прижал ладони к своим вискам, так и не справившись с джинсами и почти выкрикнул с истеричными нотками: - Я твоей матери позвоню! Она начала плакать в голос, опустив голову. - Ну чего ты хочешь?! Чтобы я тебя трахнул? Она подняла на него заплаканные глаза, удивленная его грубостью. Он был такой непривычно злой. Губы поджаты, глаза сверкают. - И что потом, Софи? Что потом? Нам даже поговорить не о чем! - Ты… ты же не пробовал, - сказала она сквозь слезы. Он вздохнул, отвернулся к окну, закрыв лицо руками. - Уйди, - уже спокойнее сказал Эйдан. – Иди в свой номер и поболтай с Мейси по скайпу. Похвастайся ей, как ты залезла в штаны к взрослому мужику. Может, у вас спор был? На вас ведь станется. - Я не… я не лезла. Я просто... Он застонал. - Господи, как я устал, - он сел на диван, повесил голову, совершенно обессиленный, разочарованный. Вспышка гнева сменилась полной апатией. Но ей подумалось, что лучше бы он продолжал орать. – Я очень сильно устал от всего этого, Софи. Иди к себе. Ничего не было. Хорошо? Я все забуду. И ты забудь. Она кивнула и побрела к двери. Ничего не было. Она все забудет. Он прав, он как всегда прав. Ничего не было и не будет, ничего не может быть. Она уснула сразу, как только ее щека легла на подушку. Она не думала ни о чем, даже не плакала, словно перегорела внутри. Ничего не было. На следующий день у нее поднялась температура.