Понарошку

Ее развезло в машине и она страшно боится, что ее стошнит. Она проклинает себя за то, что выпила так много, но если бы не выпила, ей бы ни за что не хватило духу сказать «поехали ко мне…» Но ее тошнит и она чуть не плачет от досады. Эйдан сидит рядом, близкий, теплый, чуть покачивается, дышит в натяжку, шумно. Он на глазах отчего-то мрачнеет, наверное, осознает, что совершает глупость. Они пьяные оба и как будто сумасшедшие, и как будто не они вовсе. - Думаешь, если мы переспим, легче станет? – вдруг спрашивает он, безразлично так, по-пьяному. Она молчит, перебирает пальцами шелк платья, ей плакать вдруг опять хочется – от его взгляда, ухмылки и слов. - Не знаю, - выдавливает. – Может, и пройдет. - Пройдет? Она пожимает плечами. - Хочешь попробовать? – он улыбается, вроде незлобно так, но обидно становится невыносимо. Слезы опять повисают на ее ресницах. Он так непохож на себя сейчас, его мотает как корабль в самый жестокий шторм, от пронзительной нежности к ней до неосознанной жестокости. Мучается он. Бедный, бедный Эйдан Он, наверное, видит в мелькнувшем свете яркой вывески за окном автомобиля ее лицо, и опять незаслуженная им вина темной тенью накрывает его глаза - он привлекает к себе. Извиняется. Софи обхватывает его торс рукой, почти ложиться на него, зарывается носом в его красивую серую рубашку. Он пахнет чистой кожей, виски, сигаретами, каким-то дубовым ирландским ароматом, чуть-чуть потом, мужским таким, притягивающим. Так замечательно пахнет. Нюхать не перенюхать. - Ты так хорошо пахнешь, - она поднимает голову к его небритому подбородку. - Тебе виднее, - отвечает он ей в макушку. - Нюхнее. - Чего? - Ну, не виднее, а нюхнее. Видят же глазами, а я тебя нюхаю. Эйдан смеется, ее голова подрагивает на его груди. - Нюхнее… - Ага, - счастливо улыбается она. Напряжение уходит и тошнота тоже. Ей бы хотелось, чтобы они ехали так долго-долго, нескончаемо. За окном мелькает ночной город, тихая музыка в машине, Эйдан ее обнимает и смеется, и запах его повсюду, на ее коже, руках, лице. Если бы она хотела в вечность, то только так… - Мне так хорошо, - говорит она. Хотела сказать «с тобой», но он ведь и так понимает. Правда, понимает же? Она вдруг чувствует, что он прикоснулся к ее виску губами и обнял покрепче. - Мне тоже… Тихо-тихо, чуть слышно, как будто боится это вслух говорить. Она осмелела, взорвалась счастьем от этой незатейливой ласки, обхватила его за шею, подтянулась ближе к уху и прошептала: - Я люблю тебя. Знаешь? В который раз. Его сердце, стучащее совсем рядом, под ее ладонью, сонная артерия на шее били ее, словно электрическим разрядами. Он глубоко вздыхает, почти страдальчески. Бедный, бедный Эйдан… Она поднимает голову и целует его – сначала целомудренно, медленно, прислушиваясь к его реакции, а потом, когда чувствует, как шевельнулись его губы – уже смелее, сильнее. Его рука -красивая, смуглая, мужская, поднимается к ее груди, сжимает мягкую округлость сквозь тонкую ткань. Мгновенный горячий вихрь обдувает ее, ей кажется, что ее грудь будто наполнена подогретым, готовым взорваться порохом, и она охает ему в рот. Возбуждение накрывает быстрое, острое и яркое, как молния. - Тише… - его хриплый измученный голос действует сильнее, чем поглаживание пальцами беззастенчиво торчащего соска, что служит сейчас громоотводом ее тела, куда бьют беспрестанно эти молнии, сверкающие в полумраке машины. Он сдался, и он ее – пусть на одну ночь, на одну короткую поездку в этой жаркой, тесной духоте, но он ее. И его можно целовать, сколько захочешь, и он не противится этому, он даже отвечает... Она совсем пьяна, засасывает его язык, кусает губы, стукается зубами о его зубы, исследует полость его рта изнутри, слюна перемешивается, мешает. Нелепый, смешной в своей пьяной похоти поцелуй, но она наслаждается им. Внутри, внизу все горит, булькает кипящей лавой, обжигает ей внутреннюю поверхность бедер. Эйдан пьяный, горячий, терпкий на вкус… - Тише, … - бормочет он, когда она опускается хаотичными поцелуями ниже, на подбородок и шею, прикусывает чуть-чуть кожу… Щетина как наждак по языку. А ее рука уже внизу, поглаживает, приручает, исследует, и он тяжело дышит. - Мы приехали… Слышишь? Софи! Она смеется, отлипает от него, почти со звуком отдираемой кожи, растрепанная, раскрасневшаяся, с мокрыми от слюны щеками, в мятом платье. Плевать. Они выбираются из машины, цепляясь друг за друга, Эйдан расплачивается с таксистом, а она оперлась на мраморные зеленые бортики небольшого фонтана перед входом в отель. Здесь пусто, уже глубокая ночь, но даже если кто-то их узнает, ей так плевать… Она смотрит в прозрачную воду, в голове все качается, двигается по кругу. Ей хочется дотронуться до воды, почувствовать хоть что-то реальное… Она нагибается, тянется рукой до такой соблазнительной прохлады, едва не соскальзывает с бортика вниз, когда Эйдан обхватывает ее талию и тянет назад. - Упадешь… Она прижимается к нему спиной, лопатками, ягодицами, чувствует не прошедшее еще возбуждение, кладет ладони на его руки на своем теле. Они стоят, покачиваясь, как в медленном, очень медленном, ленивом танце. - Я хочу утонуть, - бормочет она. – И стать русалкой… - Зачем? - Круто же. Подводный мир, рыбки, морские коньки… Креветки всегда свежие. Его теплый смех ласкает обнаженную кожу плеча. - У тебя будет хвост? - Да. И чешуя. - И прекрасный принц. Она поворачивает голову назад до боли в шее, целомудренно и быстро целует его в губы. - И прекрасный принц, - повторяет эхом, с идентичной интонацией. - Ты пьяная, - резюмирует он серьезно, всматриваясь в нее своими бездонными глазами. - Ты тоже. - Не настолько. - Настолько. Ты же здесь, со мной. Разве трезвым ты бы решился? В лифте Эйдан становится у стены, руки за спиной, ноги широко расставлены, смотрит исподлобья. Она стоит напротив, яркий свет заливает их со всех сторон и они отражаются в глянцевых металлических стенах. Он выглядит уставшим. И как будто несчастным. Глаза ярко-голубые, почти как у нее. - Знаешь, если тебе в самом деле так трудно, то… - она прерывается, когда слышит, сколько обиды и разочарования сквозит в ее голосе. Он молча отрывается от стены и опять обнимает ее. Так много теплого Эйдана. Даже если ничего не будет, совсем ничего, она уже счастлива. Его было так много сегодня, что ей хватит на всю жизнь. Она будет хранить этот вечер как самое драгоценное, что у нее есть и понимает, что никогда не была и не будет счастлива сильнее, чем сейчас, когда он просто ее обнимает. Его голова висит на плече, обессилено, низко-низко. - Я не знаю, что мне делать, - говорит он, голос горький, как крепчайший кофе, как полынь. - Со мной? – она гладит его по густым волосам, по загорелой шее. - С тобой. Со мной. С нами. Бедный, бедный, Эйдан. - Ты ни при чем. Это все я. Но я не хотела. Я пыталась бороться, не обращать внимания, но разве это возможно? Когда любишь вот так… Он медленно качает головой, гладит ее спину, выступающие лопатки обжигающе горячими ладонями. - Прости меня, - голос у него сиплый, еле слышный. Она не понимает, за что он просит прощения, но, конечно, прощает. За то, что встретился ей в жизни? За то, что такой невероятный? Умный? За свою улыбку? За свои глаза, затянувшие ее на самое свое дно, на страшную глубину, где давление рвет барабанные перепонки? Она готова простить ему все, что угодно, самые низменные, отвратительные вещи, но ей не придется этого никогда делать, потому что он ведь не такой. Самый честный, самый добрый, самый застенчивый... Самый-самый. Они, наконец, подходят к номеру, она открывает дверь и, они стоят плечом к плечу и смотрят в темный проем. Будто это бездна, в которую им предстоит упасть. Как будто им сейчас надо шагнуть в какой-то портал, за которым неизвестность и пути назад, в привычный обоим мир не будет. Она нервно смеется, потому что никогда еще мысль о сексе не казалась такой сюрреалистичной, странной, искаженной, настолько далекой от физического содержания. Наверное, потому что это будет он. У него лоб покрыт испариной и уголок губ изогнут как-то странно – сначала вниз, а самый кончик вверх, капризные, женские губы. Бедный, бедный Эйдан. Но именно он первым шагнул внутрь.