Понарошку

Он прошел в середину номера и остановился там. Недвижимый, молчаливый. У Софи весь алкоголь словно вытравило из крови, осталась только дрожь. Нельзя было это страхом назвать. Это ничем нельзя было назвать. - Ненавижу каблуки, - забормотала она, прыгая на одной ноге, пытаясь отстегнуть тонкий ремешок туфли на лодыжке. – Ноги потом выкручивает. Черт бы побрал эту моду. До нее вдруг дошло, что она что-то похожее говорила ему тогда, давно, тоже в своем номере, в той самой первой глупейшей попытке соблазнения. Какой же она была дурой. Но сейчас он стоит здесь, не убегает и они собираются что.. заняться сексом? Выходит, она победила? Добилась своего? Тогда почему чувствует себя такой дурой? Она говорила что-то еще, а он так и стоял молча, не оборачиваясь. Темный, стройный силуэт, на затылке волосы чуть торчат, спина прямая, напряженная. В комнате почти светло из-за открытого настежь широкого окна, оттуда веет чуть соленым воздухом, оттуда льется свет ночных городских огней и синий, мертвенный свет полной луны. Полная фантасмагория. Он ведь не передумает? Почему он молчит? Что теперь ей делать? Она все болтала о чем-то без умолку, достала из сумочки дрожащими руками сигареты, а зажигалку не нашла, рылась, рылась, держа вычурный кладезь барахла за тысячу долларов неловко под мышкой. Помада, тушь, зеркальце, мятые чеки, наушники, еще помада, еще чеки, салфетки, чеки, вечный бардак у нее тут... Эйдан вдруг внезапно оказался рядом, взял сумочку, кинул ее, не глядя, на маленький пуфик у кровати. Софи подняла на него глаза – он был сосредоточен и серьезен, и у него был донельзя странный, голодный взгляд. - Давай я уйду? Она задрожала и слеза мгновенно скользнула из уголка глаза, крупная и теплая, щекотнула щеку. Он взял ее обеими руками за лицо, ладони у него были горячие, большие пальцы провели синхронно по ее щекам. Софи закрыла глаза, сигаретка сломалась в пальцах… - Дурочка ты, - прошептал ей прямо в губы. – Малышка. А потом он ее поцеловал. Она вроде бы чувствовала себя - руки, ноги, позвоночник, но шевельнуться не могла. Не первый раз он ее целовал, и каждый раз все слегка немело, а сейчас паралич полный, ноги подкосились, руки плетьми, глаза закрытые, а в глазах яркими пятнами фиолетовые почему-то круги. Он умеет целоваться – как-то аккуратно, в тоже время страстно и глубоко, и заставляя ее рот отвечать себе. Его руки опустились ниже, одна ладонь поддерживала за затылок, обхватывая его почти целиком, вторая нежным теплом поползла вдоль позвоночника. От него, от этого тепла, как от индукционной зарядки, наливались электричеством мышцы. Дрожь ушла, и растерянность и то, чему не было названия. Только он, теплый, остался. И она, ожившая. Пальчиками вцепилась в воротник его рубашки, и опять все испортила – слишком торопливо заметалась языком в его рту, больно ударилась губами о его зубы. Рука на ее шее чуть напряглась, обхватила ее голову, замедляя ее, задавая ритм – нежный, осторожный. Она подчинилась, Никто еще ее так не целовал. Ни черта-то она не умела, оказывается. Потом он отстранился, кто знает, сколько времени прошло, секунда или век, но это было время чистого счастья без единой посторонней примеси. Бретельки платья соскользнули с плеч, бюстгальтера на ней не было – и тут же его руки на груди. Поглаживал осторожно, мягко, давая привыкнуть, а сам опять целовал... Прохладный воздух в номере щекотал кожу, и контраст с его теплыми ладонями вызывал дрожь, но уже другую, предчувственную. Внутри, внизу живота все собралось в клубочек тугой и запутанный – развязывать ему придется. Его рот сместился на шею, выцеловывая частую дорожку от челюсти к ключице, а руки все ниже, скатывали с ее бедер это тонкое роскошное платье. И вот она уже в одних трусиках, сделала шажок из упавшего к ногам тканевого великолепия, словно бабочка из кокона, отделяющую ее от до и после. Отделяющую ее от мечтаний и реальности. Менявшую все в ней. Она не смотрела в его лицо, в глаза – не могла просто. Не смущалась и не боялась, просто не могла. Может, была там вина, сожаление, несчастье, он такой несчастный был весь вечер. Плевать, она эгоисткой была всегда, и сейчас будет. Эта ночь и он – единственное настоящее в ее жизни, а остальное – выдумка, дым, бессмыслица. Эйдан, наступая грудью, потихоньку опустил ее на кровать, навис над ней – она мельком увидела в этом синем с разноцветными всполохами свете его правильное ирландское лицо, подсвеченные луной ресницы и блестящие глаза. А потом его рот, руки опять были везде – на ее лице, шее, груди, на дрожащем животе, на бедрах. Она всхлипнула, когда щетина коснулась внутренней стороны бедер, все внутри натянулось, как ванты на подвесном мосту, сдерживая над бездной многототонную тяжесть. Сильные мужские руки с широкими ладонями взялись за края тонкого кружева на ее бедрах и она приподнялась, давая ему возможность снять их, а сама вся дрожала, дрожала. Он вдруг замер. - Эйдан? – испугалась она. - Ты очень красивая, - сказал он, просто и искренне, свободно как-то. – Очень. У нее закружилась голова, рот засмеялся, так бывает, когда разрывающее тебя изнутри счастье деть некуда – только через смех стравливать. И стало легко-легко, как и должно было быть. Трусики ее улетели в сторону. И вот она лежит перед ним, обнаженная, с раскинутыми в стороны руками, а он отстранился немного и смотрит – сосредоточенно и молчаливо. В редком свете видно его глаза – восхищенные, она видит это и ей радостно и опять застыдилась одновременно. - Ты одетый… - шепнула она, села на кровати и принялась расстегивать его рубашку с нижних пуговок. Хорошо, что было темно. Она вся красная наверняка, глупая и растерянная, никак не отпустит. Он начал расстегивать рубашку сверху, она – снизу, и они встретились посередине, на последней несчастной пуговичке, и он уступил ее ей. Она приподнялась, сняла рубашку с его плеч, чуть не зажмурившись, когда так близко увидела его тело, когда на нее чуть ощутимо пахнуло его запахом – красивым, теплым. Они забыли расстегнуть манжеты, и он заторопился, снимая рубашку, запутался в вывернутых рукавах. - Попался? – взяла она его за запястья, завернутые тканью. - Попался, - кивнул он, улыбаясь. – Поможешь? Конечно, она помогла, и он скоро остался в одних брюках. Звякнула пряжка ремня, и тихо прожужжала молния прямо ей по нервам. Она вздрогнула. - Ну что ты? – спросил Эйдан, невозможно красивый, полуголый, с брюками на бедрах. Она стеснялась смотреть вниз, но видела краем глаза, какой он напряженный уже. - Просто не верю до сих пор, - сказала она. – Как сон. Кажется, что проснусь сейчас… - Не просыпайся, - шепнул он, целуя ей шею. Она чуть-чуть отодвинулась, стоя на коленях на кровати перед ним, чтобы посмотреть на него целиком, уже обнаженного. Красивый. Не с этими масляными мышцами из журналов, без кубиков пресса, но красивый. Она провела рукой по его груди, по волоскам и ниже, по твердому животу, под кончиками пальцев побежали крупные мурашки по белой, гладкой как у ребенка коже. Он толкнул ее осторожно назад, на кровать, навис над ней, заглянул в глаза. - Не пожалеешь? - Нет, - качнула она головой. – Никогда. И поцеловала, обхватив его лицо руками, как слепая шарила по его щекам, лбу, подбородку руками, читала шрифт Брайля, вбирая его в себя. Главное, не просыпаться. И все же у нее неожиданно выступили слезы, в то самый момент, когда она почувствовала его в себе. Он сделал это очень осторожно, медленно, сдерживаясь, и при этом отчаянно покраснели его шея и щеки. - Тебе больно? – он заметил влагу на ее щеках, подался назад, с тревогой заглядывая в ее лицо. – Ты же не…? - Нет, нет, - она шевельнула бедрами, притягивая его ближе, не отпуская. - Это от счастья, наверное. У нее давно никого не было и ей правда было больно, но совсем чуть-чуть, даже приятно. Тело привыкало к нему, принимало его форму, впитывало его жар. Обещающая блаженство боль. Боль, которая уже была блаженством. Она обхватила его плечи, заметалась по ним ладонями - какая у него гладкая кожа, даже завидно. У мужчин не должно быть такой кожи. - Я представляла тебя в первый раз... "Я представляла тебя каждый раз, Эйдан". Она зажмурила глаза, чтобы не выдать своего безумия. А он медленно, невыносимо медленно достиг самой ее глубины и замер. Она ощущала, что их тела немного дрожали, но кто кому передавал эту дрожь? Какие-то вспышки мелькали у нее в голове как росчерки фейрверка: «Он во мне, он сейчас во мне, прямо там, внизу, господи боже... я его чувствую, я его люблю, он сейчас во мне и мы занимаемся любовью... слышишь ты, дурочка, а ты не верила… он такой горячий, ты чувствуешь?» Все ее многолетнее напряжение, ее мечты, слезы, улыбки, ее сны, все было сейчас внутри, заворачивалось по спирали бешеным огненным ураганом… Даже если он не шевельнётся больше ни разу, для нее все закончится нейтронным взрывом через пару минут... Он шевельнулся, скользнул назад, выпрямился над ней, опираясь на руки. У него выступили под кожей напряженные мышцы плеч – показалось, что он не такой уж и худой, даже мускулистый, переплетенный весь. Она закрыла глаза, подстраиваясь под его ритм – очень глубокий и неспешный, и такой правильно-возбуждающий. - Так? Тебе не больно? Точно? - Замолчи, Эйдан, - прошептала она, улыбнулась, закусив губу, закинула ноги ему на поясницу, еще больше облегчив ему проникновение. Лицо у него было такое сосредоточенное, серьезное, брови сведены на переносице, рот упрямо сжат, как будто он делал какую-то кропотливую и очень важную работу, и он был похож сейчас на себя самого в своих фильмах, в постельных сценах, которые она просматривала сотни раз… При воспоминании об этом у нее вдруг скрутило все внизу, запульсировало, и он чуть сбился, застонав. Каждый раз, когда она напоминала себе, что это не сон, что он живой, настоящий, теплый, что он внутри, все готово было взорваться в ту же секунду… Потом он ускорился, и она начала легонько постанывать, голова заметалась по подушке, стало горячо совсем, как будто раскалилось все добела, как будто синеватые язычки пламени изнутри и она не сдержалась, громко простонала, выгнула спину, чувствуя накатывающий взрыв изнутри, вцепилась ему в плечи. И все исчезло, даже собственное имя, даже он, только это пламя, в котором она горела и горела... Кажется, он даже испугался. Это она потом определила, когда научилась заново дышать и видеть. У нее правда, никогда такого не было, чтобы так быстро и так сильно пришло наслаждение, но всему этому было объяснение и это объяснение с капельками пота на лбу сейчас настороженно в нее всматривалось, нависая над ней. Она засмеялась и поцеловала его.

***

Небо за окном стало сереть и утренним холодом потянуло из открытого окна. Она укрыла их обоих одеялом, придвинулась ближе, чтобы было теплее и чтобы просто побыть рядом в оставшиеся пару часов. Он спит, выпятив нижнюю губу, одна рука лежит на груди, вторая под подушкой, сопит, темные ресницы иногда вздрагивают, брови хмурятся. Что ему снится, интересно? Хотелось бы, чтобы ему снилась она. Пусть даже это беспокойный сон, но ведь она ему и наяву много беспокойства принесла. Спать ей совершенно не хочется, не смотря на бессонную ночь, спать непозволительно, когда он вот так, рядом. Больше такого никогда не будет, она знает. Но на душе очень спокойно, тихая, умиротворенная радость, которая, возможно, скоро пройдет, уступит место сожалению, укору, тоске и печали, но сейчас, в этой серой полумгле, лежа на одной с ним кровати, слыша его дыхание - только покой и счастье. И все было намного, намного лучше, чем она представляла, и стыда не было и смущения, и страха перед тем, как им теперь в глаза друг другу смотреть. Было чувство, что она сделала все правильно, и ее тело, уставшее и счастливое, говорило об этом же. Она зажмурилась, сдерживая смех, вспоминая, как они после первого раза выпили еще бутылку вина прямо из горла в постели, и как она расхрабрилась потом и позволила себе всякое, и какой он был удивленно-смущенный, а потом сдался все-таки и тоже потерял голову, и какой это был безумный, пьяный, ненасытный секс и все равно, даже в самый пик дикого наслаждения проскальзывала необъяснимая нежность.. И все равно, что там будет дальше. - Ты чего не спишь? Она вздрогнула, хотя он сказал это очень тихо. - Не спится. Он зевнул, приподнял взлохмаченную голову, оглядывается в полумраке. Интересно, что он сейчас чувствует? Ругает наверное себя на чем свет стоит. - Голова болит. Есть таблетки какие-нибудь? Она вскочила с кровати, залезла в сумочку, нашла обезболивающее. На прикроватном столике стояла початая бутылочка с водой. Протянула ему, только сейчас осознав, что она голая совершенно, зарделась, скорее нырнула под одеяло. Хотя глупо было стесняться после всего... Он выпил таблетку, лежал, тер висок, нос белел в полутьме. - А у тебя не болит? - Нет. - Ну, у меня в молодости тоже не болела после вечеринок. Софи хихикнула. - Мне пора, наверное. Утро скоро. Понятно, что пора. Отель сейчас оживет, люди будут ходить туда-сюда, и, конечно, кто-то обратит внимание на него, помятого и сонного, выходящего рано утром из ее номера... Хотя ей все равно. А вот он, бедный, не переживет. Она опять хихикнула, зарываясь носом в подушку. Потом почувствовала поцелуй на своем голом плече. Щетина сухо шуршит о кожу и ощущения намного чувствительней, чем ночью. Мурашки побежали от плеч до самых пяток. Перевернулась, посмотрела на него, провела ладонями по небритым щекам. - Иди, Эйдан. Я же обещала. Он вздохнул, положил голову ей на плечо. Теплый и тяжелый, и кудри под пальцами - ей так нравилось их перебирать. - О чем ты думаешь? - спросила и сразу пожалела об этом, потому что все и так понятно было. Опять вздох, еще более удрученный, теплым дыханием щекочет живот. - Ни о чем. Поздно уже думать. Ее пальцы все разглаживали серебристые на висках запутанные пряди. - Знаешь, я даже смотреть на тебя больше не буду. Только в кадре. Обещаю. Даже не подойду к тебе. Никогда больше не заговорю... Она торопливо говорила это все и как никогда еще в жизни не была так искренна и уверена в своих словах, в том, что сделает все так, как говорит, что сдержит обещание несмотря ни на что. - Глупости какие, - Эйдан поднял голову. - Ну что ты такое говоришь? А что ей еще оставалось говорить? Она хотела спросить самое главное, то, что необходимо было спросить - что дальше, и как ей теперь быть и много всего... Но хорошо было просто молчать, лежать и ни о чем не думать, ощущая его тепло и дыхание на своей коже. Свет за окном разгорался все сильнее и высоко в небе появились розовые всполохи от подбирающегося к горизонту солнца. Кажется, она задремала все-таки, или впала в какое-то сонное оцепенение с глупой улыбкой на губах, и что-то даже снилось, расплывчатое, будто в тумане. Кажется, она видела его фигуру впереди, шла за ним, и никак не могла догнать... А когда она проснулась, его уже не было.