Понарошку

Это похоже на болезнь – на лихорадку, вирус, опухоль, он чувствует как это расползается под кожей, захватывает каждую клетку его организма. Иммунитета нет, нет ни лекарств, ни вакцин, он один на один с этим недугом, и тот его прикончит рано или поздно, он знает. Эйдан прикрывает веки и видит ее – красные губы, раскинутые, заломленные судорогой руки, лихорадочно блестящие глаза, она все ему говорит своими глазами – «глубже, сильнее, медленнее, еще, вот так, не останавливайся…» Он открывает глаза и чувствует ее податливость, чувствует скрещенные длинные ноги на своей пояснице, гибкие бесстыдные пальцы, влажный, горячий и тоже бесстыдный рот. Терпеть это невозможно, его тело сходит с ума по ней, тоскует по ней, хочет ее безудержно, беспрестанно. Он тяжело болен и не хочет выздоравливать. Софи смеется, запрокинув голову, пьет шампанское, позирует перед камерами, улыбается всем. На ней длинное, в пол, темно-синее платье, открытая спина с молочно-белой кожей, с хрупкими лопатками, с россыпью крохотных родинок - он перецеловывал каждую позапрошлой ночью… - Все в порядке? – его спрашивают вежливо и чуть настороженно, уже всем заметно, что он много выпил и непривычно мрачен как ирландское небо поздней осенью. - Да, все нормально. Она шепчет что-то тому смазливому пареньку-коллеге на ухо, он держит ее за талию, потом его рука ползет выше, на обнаженную кожу спины. У нее кошачья грация, она ластится, мурлычет, смеется, он думал, что она может так только с ним. Он пробует опять закрыть глаза, но увиденное проступает на сетчатке – спина в родинках и чужая рука на ней. Ему нравится ее спина, он любит смотреть на эти выступающие лопатки, мышцы под кожей, которые напрягаются с каждым его ударом, крохотные капельки пота, собирающиеся вдоль позвоночника. Он чертыхается, не хватало еще засветиться здесь со стояком. Отвлекается на болтовню, смеется с кем-то, даже делает пару фото. Она танцует с этим пластиковым Кеном, и он слышит как кто-то говорит, что они прекрасно смотрятся вместе… Когда вечер подходит к концу, он изрядно пьян, но только внутри – его не шатает и язык слушается, он довольно собран. Софи уходит с мальчиком, даже не взглянув в его сторону, конспирация прежде всего, они сами так договорились, но он еле сдерживается, чтобы не догнать ее и не развернуть резко за локоть, не заглянуть в ее бездонные, наглые, вечно голодные глаза. - А где ухажер-то? - Господи! – она от неожиданности роняет карту-ключ, прижимает руку к длинной, трепещущей испугом шее. Он подходит медленно, близко-близко, вжимает ее своим телом в дверь. Наверное больно, там угловатая металлическая ручка двери от номера, прямо напротив ее поясницы. - Ты чего? Он целует ее, проходится языком по ровному ряду зубов, обхватывает язык, гладкую стенку щек… - Продинамила парня? – выдыхает ей в рот, чуть отстранившись. - Ненормальный, - она уже тяжело дышит, а в глазах радостное изумление, того и гляди прыгать от счастья начнет. – Сам же сказал… - Сказал, - кивает он, разворачивает ее спиной к себе, проверяет - созвездия родинок на месте, и лопаточки тоже. – Дверь открой. Он с порога, захлопнув ногой дверь, начинает задирать ее роскошное платье, одновременно расстегивая свой ремень, чертыхается, шипит, злой как черт. Она хихикает, не вырывается, только прижимается сильнее, осложняя ему задачу. - Сюда, - прижимает ее грудью и животом к стеклянной столешнице, журналы, какие-то безделушки летят на пол. Не очень удобно, стол низковат, но тратить время на удобства сейчас уже нельзя – еще чуть-чуть и апокалипсис начнется. Платье уже на пояснице, крепкие ягодицы белеют в полумраке. Он рывком сдергивает с нее трусики, разумеется, уже влажные, с треском рвущейся ткани, вторая рука на ее затылке, давит сильно, не жалея. - Эйдан, блин, ты знаешь, сколько они стоят? Голос у нее дрожит, она удивлена, боится, наверное, даже немного, и хочет, она очень сильно хочет. - Заткнись, - он непривычно груб, следом слышится звук расстегиваемой молнии и, наконец, одновременный стон их обоих, когда он резко оказывается внутри. Потом быстрые влажные шлепки, ее отрывистое всегдашние «боже, да, о, боже…» Мокрое от пота тело скользит по стеклу, ее ладони мечутся по гладкой поверхности, держаться не за что, и для него большого труда стоит удерживать ее за плечи, наращивая при этом силу толчков. Скользко, как в аквапарке. Она чуть не слетает при очередном ударе, и в первый раз стонет просьбу: - Потише... – хватает его за бедро, пытаясь удержать. Ее кожа скрипит о стекло, вокруг ее запах, и потише уже невозможно, хотя вся злость уже ушла и осталась только она – спина с бисеринками пота и родинки. Время растягивается, неясно, сколько его прошло, но он держит бешеный темп, он уже тоже весь мокрый, его пульс это уже сплошной гул, без пауз, и ее скоро начинает трясти. - Эй - ..дан… - вымученно стонет она, кусает свои запястья и так сильно, до боли, обхватывает его изнутри, что он вдруг сразу кончает с громким рыком, даже не успев почувствовать приближение. Падает на нее сверху, позволяя впитаться ее поту в себя, прикусывает шею, накрывает своими руками ее раскинутые в стороны руки. Как будто они распятые на этом столике, приходит на ум неуместное сравнение, распятые, мокрые и задыхающиеся. Это его Голгофа? В глазах яркие пятна, сердце в горле, а внизу, там, где соединяются их тела, какой-то катаклизм со взрывами, пожарами и, похоже, землетрясением. Требуется много времени, прежде чем он вспоминает, как произносить слова. - Моя, поняла? – язык еле шевелится, голос низкий, хриплый. - Твоя, - у нее тоже все еще дрожит тело изнутри, он чувствует. – Но ты же сам сказал… - Даже не думай. Моя. Он тяжело поднимается, смотрит вниз. - Дурачок, - смеется. Она счастливая, глаза блестят, губы распухшие, между бедер тоже все блестит. - Ты пьян. У него голова кружится, в голове красный туман, а в теле дрожь и усталость чугунная, многотонная. - Нет, не пьян, - машет он головой, отрубить бы ее и выбросить, толку от нее больше нет. – Я болен.