Понарошку

Софи ловит его за трейлерами, когда все разбрелись на обед. Он старательно пытался избегать ее весь день, но это не так-то просто. Если ей что-то взбрело в голову, она свое получит, он-то знает. Натыкается на ее озорной взгляд и чертыхается. - Попался, - ее руки по-хозяйски обхватывает шею, и он делает шаг назад, отцепляя ее. Она сильная. - Пусти. - Поцелуй меня. - Поцелую. Отпусти. Она сминает ткань футболки, собирает в комок в кулаке, тащит на себя. - Ты ее специально надеваешь? - Почему? - Исправительная школа для девочек… Кинематографическая. Специально ведь? - Нет. Просто старая футболка. Не тяни. - Как будто у тебя новые есть. Она продолжает тянуть, сильно, так, что трещит ткань на швах, ворот больно впивается в шею. Он хватает ее за запястья. Она иногда так его бесит, до белой пелены в глазах. Взбалмошная, наглая, возомнившая о себе черт знает что, безответственная, не думающая ни о чем. «Ну и что, ну и пусть, хочу» - это то, что он нее можно услышать на его любые просьбы, на мольбы быть поосторожнее, на угрозы, когда он не выдерживает. Бесполезно. - Пусти говорю, ну! - Папочка злится? – и заливается звонким смехом. А вот это раздражает больше всего. «Папочка» - это он ненавидит, без шуток. Она специально дразнит, знает, что его бросает в дрожь от этого. - Прекрати. Чего ты дуришь? – у него раздражение в голосе бьет фонтаном, хотя старается быть спокойным. - Рррррр, обожаю, когда ты такой, - а сама смеется, рыжее зло, исчадие его персонального ада. - Я тебя сейчас… - Ну? Что ты со мной сделаешь, чего еще не делал? Кстати, знаешь, что я придумала? – тянется к уху и шепчет, у него сразу горят щеки, расширяются глаза и шевелится в штанах, потому что там все живет своей неправильной жизнью и подчиняется ей во всем. Ее иногда хочется ударить по губам, хорошенько потрясти, чтобы высыпалась вся эта дурь и пошлость. - Мать твою, Софи… - Что? Ты такого еще не пробовал? Да ладно, - он готов сорваться прямо сейчас, наорать на нее, уйти куда-нибудь, спрятаться от нее, чтобы не видеть этих озорных глаз и многообещающего рта. Он невыспавшийся, уставший, голова болит, и он очень, очень жалеет, что сорвался однажды. - Слушай, - он серьезен, собран, держит ее за запястья. – Перестань себя так вести, я… Она улыбается и быстро чмокает его в губы, слишком резко, не рассчитав силы, и больно ударяет его зубами. - Ты придешь сегодня? Я не буду закрывать дверь. Жду. Тянется к нему, он отводит голову назад. - Ты же обещал поцеловать, так нечестно. Ох, ну еб твою мать! А она такая вся честная со своей задницей, торчащими грудями, бешеным ртом и неумной фантазией, совершенно без скромности и понятии о границах дозволенного. Он целует ее так, как будто наказывает, грубовато, покусывая губы до боли, успевает поймать ее руку, скользнувшую по ширинке. - Я тебя убью когда-нибудь, - шипит совершенно серьезно. – Руки убери. - Вот скандал-то будет! - Дура ты. - Зато ты такой уууумный, - она гладит его по голове. – Все, я побежала. А то правда увидят, ты же помрешь сразу, - хихикает и правда убегает, подобрав платье. Он обессилено утыкается лбом в металлическую поверхность фургона. Это не может продолжаться вечно, это совершенно неправильные, больные, извращенные отношения. И рано или поздно все откроется, это лишь дело времени. Он себя ненавидит, ее ненавидит, и плакать хочется от бессилия. Софи выглядывает из-за угла трейлера. - В этой футболке, понял? Она меня заводит до чертиков. Ее голова вновь исчезает и он тихо стонет. Ну за что ему это? И тут же понимает, что сам виноват.