Понарошку

Они хихикают оба, путаются друг у друга в ногах, шипят друг на друга, чтобы потише, и тут же прыскают со смеху. Она-то ладно, она постоянно всякие выходки устраивает, да еще и пьяная – это же ходячая взрывчатка, а не девчонка. А он? Настроение было совершенно хулиганское, задорное, как будто ему тоже девятнадцать, но ему не девятнадцать, как ей, ему давно за сорок. Впрочем, в остальном они были одинаковыми – оба изрядно подвыпившие, веселые и накуренные (траву она притащила, как обычно). Был бы он хоть чуточку трезвее, не ввязался бы в это безумие. - Ща, - говорит она, деловито лезет в карман кофточки, опираясь на него боковиной своего горячего, разомлевшего тела и достает карточку. - Сперла? - Сперла, – кивает в ответ, смеется, открывая служебную дверь. Он делает глоток из открытой бутылки виски, которую они притащили с собой, и идет за ней. Стащить ключи от студии и потащиться сюда среди ночи – это только ей в ее безумную, шальную, дырявую голову могло прийти. Там, снаружи, охрана, но они знают все пути-выходы, они тут уже третий месяц на съемках торчат. Перелезли через забор как подростки, он зацепился штаниной за сетку, опрокинулся кверху задницей, висел, ругался что есть сил, пока она внизу хохотала, зажимая себе рот обеими руками. Как их только не заметили. Внутри огромного ангара темно, гулко, холодно. Она даже притихла, нашарила его руку, крепко сжала, таращится по сторонам расширенными глазами. - А представляешь… - говорит возбужденным шепотом. – Что если все это ночью оживает? Все они, эти персонажи. Ходят тут как призраки, запертые внутри воображения... Закованные скриптами. Он прыснул носом. - Нет, ну правда, - Софи дергает его за руку. – Представляешь, если они все правда существуют где-то в параллельной вселенной? Может же такое быть? Весь этот мир, Вестерос, драконы, белые ходоки… - Ага. Просочились сквозь ткань мироздания Мартину в голову, - в тон ей отвечает он серьезно, но тут же смеется. - Дурак. Пойдем… Тащит его в костюмерную, где висят на вешалках тяжелые средневековые платья, шубы, камзолы, доспехи, плащи и накидки. Долго ищут свое, мелькая фонариком – откуда она его взяла только? - Как он застегивается? - Откуда я знаю, как он застегивается? Я никогда его сам не надевал. Крохотные застежки его тугого нарядного камзола прячутся в изнанке, не поддаются, ломают ногти. Она шипит от досады. - Ой, ну ладно, - машет рукой. - Пусть будет незастегнутым. - Лорд Бейлиш не ходит незастегнутым. - Ходит. В первом сезоне ходил. - У себя в борделе, - спорит он. - В борделе можно. - Не будь занудой. С ее платьем возни больше. Громоздкое, тяжелое, неудобное, она даже не сразу попадает в рукава, полы запутываются, нижние юбки смялись в комок. Когда, наконец, она напяливает его, отдувается, разглаживая растрепанные волосы, он смотрит на нее несколько секунд, пьяную, раскрасневшуюся, в этом кое-как надетом платье, настолько разительно отличающуюся от всегда аккуратной и полной достоинства Сансы Старк, что, не выдержав, начинает хохотать. Вообще вся эта затея сейчас ему кажется невероятно смешной, и смешнее всего видеть в ней себя. Заразился он что ли от нее этими идиотствами? Притащиться на студию посреди ночи, как ворье последнее, пьяными, напялить эти костюмы, зачем? Захотела она, видите ли. Идея у нее. - Мы будем импровизировать! – машет перед его носом указательным пальчиком. – Ты знаешь, что этот такое? Это его шуточно злит. - Я тебе по жопе щас дам. Теперь она хохочет, запрокинув голову, слезинки блестят в уголках глаз. Он хватает ее за локоть и притягивает к себе, и она замолкает, улыбается только. Он целует этот наглый улыбающийся коралловый рот, как только может жадно, стремительным наступательным броском. Когда отпускает ее, глаза у нее в темноте блестят, отражают слабый свет фонарика в руке, но по большей части блестят сами по себе, каким-то фосфорным внутренним огоньком, который у нее время от времени очень хорошо виден. - Чего? - Импровизирую, - буркнул он. Хихикнула, повела его во тьму. - Вот, - они входят в огороженное бутафорскими каменными стенами пространство, настоящую средневековую комнату, с камином, узким окном, массивной деревянной мебелью и кроватью с балдахином. – Моя спальня. - А что не у меня? - Зачем бы я к тебе пришла? - Совета спросить. - Нет, к тебе в спальню я бы не пошла. Это неприлично для леди. - Ах, блять, я и забыл, - говорит он с сарказмом и тут же больно получает кулаком под ребра. Это «я» и «мы» по отношению к персонажам путаются у него в голове, вызывая странное чувство. Мизинец-Петир въелся ему под кожу, засел внутри надолго и крепко, столько лет и сил потрачено на него, подлеца и негодяя. У нее, наверное, также, а то и сильнее, это ее первая роль, она выросла в ней, вместе с Сансой Старк, получило это волчье клеймо на всю свою актерскую жизнь. Ей труднее. А сейчас они оба пьяны, и их здесь четверо наверное – двое настоящих, двое придуманных. "Я хочу, чтобы у них было хотя бы так, понимаешь?" Это она сказала, когда уговаривала его на эту выходку. Он подумал о том, мало ли, вдруг в ту далекую параллельную вселенную, где лорд Бейлиш и леди Старк настоящие живые люди, просочится что-то от них… благодарность что ли. - Кто начинает? – он делает еще один глоток виски, горло обжигает будто огнем. - Я, - она берет у него бутылку, тоже прикладывается. Кашляет, зажмурившись. – Брр, гадость какая. Ой! А где твоя птичка? Он хватается за ворот камзола и пальцы не встречают привычной прохлады металла, изящных очертаний маленькой птички, что таким же бессменным клеймом висит теперь над его головой. - В гримерке наверное лежит. Буду без птички. - Как это без птички? Она расстроилась. Нижняя губа у нее выпятилась вперед, он в очередной раз увидел в ней ребенка, и это, как всегда, больно хлестнуло по остаткам его совести. - Забыл я ее у себя в спальне. Я расстегнутый, видишь? Спешил. - Куда спешил? - К тебе. - Зачем? Смотрит на него пытливо и недоверчиво. Для нее это больше чем игра, это ее жизнь наверное, не вся, но большая, очень большая часть. - Зачем... - он развел руки в стороны. - Может, услышал, как ты кричишь во сне. - Чего это мне кричать? - Ну после всего пережитого... Мало ли. Призадумалась. Потом кивает. - Ладно. Отойди к двери. Стой! Пригладила ему волосы, пытаясь соорудить аккуратную прическу лорда-протектора, но, конечно, ничего не вышло, с этим профессиональные гримеры не сразу справлялись. - Иди. Отошел. Сейчас, без камер, освещения, без множества народу вокруг, все кажется намного более реалистичным, будто в самом деле переместились они туда, в холодный Винтерфелл, в старинный замок посреди сурового Севера... Она молчит, смотрит на него, несуразная в этом платье, растрепанная. - А чего это ты в платье спишь? Она оглядывает себя, потом выпаливает с досадой: - Блин, ну и что! Задремала, устала. Чего ты придираешься? Как будто она со своей брошкой не придиралась. - Ну ладно, - он пожимает плечами. - Задремала так задремала. Выпил еще виски, поставил бутылку на тумбу у двери, рядом со старинным подсвечником, залитым расплавленным воском. Поковырял его ногтем. Он всегда восхищался вот такими вот мелочами, вниманием к деталям. Молодцы все же эти ребята, которые отвечают за декорации. - Эйдан! - Чего? Ну давай, начинай. Она глубоко вздохнула, потрясла в воздухе руками, и он понял, насколько все же это для нее важно. Прогнал ухмылку с лица, выпрямился, хоть и шатало слегка. - Лорд Бейлиш, что вы здесь делаете? Молодец. Голос у нее изменился сразу, лицо, взгляд - настоящая Санса Старк стоит сейчас перед ним, пусть и платье черт знает как, и прически нету... - Миледи, прошу прощения, я слышал ваш крик. - Вам показалось. Покиньте мою спальню. - Санса, - он сделал шаг к ней. - С вами все хорошо? Диалог у них, конечно, выходил глупый и куцый, но что они, оба пьяные, могли сымпровизировать? Она (Санса) вздернула подбородок. - Да, со мной все прекрасно. Идите к себе. - Но вы так кричали... Он подошел еще ближе, на расстояние вытянутой руки. Она смерила его с ног до головы презрительным взглядом. - Вы хотите знать, что мне снилось, лорд Бейлиш? Он изобразил выразительное сочувствие и раскаяние. Поверит ли ему неприступная королева Севера? Сдерживать смех становилось все сложнее. Губы сложил в мизинцову усмешку, неуместную сейчас. - Рамси Болтон, вырезающий узоры на моем теле. Вы знаете, что он не позволял моим шрамам зажить? Кажется, ей это удовольствие доставляет, смаковать это. Им обеим. Ох, не завидует же он Мизинцу. Впрочем, ему самому тоже не позавидуешь. Он перестал улыбаться. - Если бы знал... Если бы я мог что-то исправить, Санса. Молчит. Глаза у нее незнакомые стали, колючие. Она и перед камерами так здорово не смотрелась, как сейчас. - Уже ничего нельзя исправить. - Нельзя, - эхом повторил Петир-Мизинец. Еще шаг, и она совсем близко, крылья тонкого носа нервно вздрагивают. - Но можно сделать так, чтобы было не так больно... Он берет ее руку, горячую слишком, не простудилась ли она ненароком, пока они ночью бродили снаружи? - У меня тоже есть шрамы, Санса, - кладет ее ладонь на свою грудь, там, где у Мизинца должна быть рваная линия давно сросшейся кожи. Пальчики у нее дрожат. - Вы говорили, что любите меня? Губы у нее чуть дрожат. Сейчас граница окончательно стерлась, когда она вот так смотрит, не отводя глаз, ждет ответа - от него или от Мизинца? Он ведь знал, что она не упустит возможности. - Люблю, - он проводит большим пальцем по ее щеке. - Больше жизни люблю. Губы у нее сильнее задрожали. Наверное, потому что представила, что это не Мизинец ей вовсе говорит. - Разве так любят? - еле слышно прошелестела, и все, он окончательно понял, что это не только Санса Старк. Всегда у них так - накатывает внезапно эта безысходность, горечь, сочится даже сквозь пьяное веселье, сквозь ее беззаботность и его сдержанность. Он ее целует, (а что еще остается) так нежно, как только может, как, возможно, Мизинец целовал бы Сансу, искупляя свою вину, если бы она ему позволила, решившись хоть раз проверить. В поцелуе есть что-то новое, незримое присутствие тех двух, в которых они перевоплощаются и которые теперь неразрывно с ними связаны. Как бы он целовал ее в первый раз, дрожа от возбуждения и триумфа или сдерживаясь, боясь ее спугнуть? И как бы она отвечала, если отвечала бы вообще, потому что поцелуй с ним – для нее предательство? - Лорд Бейлиш… - Петир, милая, - шепчет ей в раскрытые, пышущие жаром губы. Он все же сильно пьян. Ненавязчиво толкает ее к окну с широкой выемкой подоконника, подхватывает за бедра, усаживая, ее руки взмывают вверх, даже сквозь плотную ткань камзола чувствуется, какие они сильные и как хаотично, бесцельно шарят по его плечам. Он спускается поцелуями ниже, к шее, к ее небольшим грудям, футболка торчит из-под платья, мешает доступу, и само платье тоже чертовски мешает, и он бросает эти прелюдии, роется в юбках, задирает их вверх, к ее бедрам. У нее там не средневековые панталоны, а современные крохотные трусики, которые он сразу снимает, давая ей возможность шире раскрыть ноги, показать ему блестящее от влаги, узкое, розовое… В ушах часто и громко застучал собственный сердечный ритм и изнутри поднялось то, что он всегда с ней чувствовал, совершенно животное, непреодолимое, яростное желание обладать… Она всхлипнула, когда он длинным продольным движением провел языком по ее складочкам, совершенно дурея от обилия влаги, сочившейся из них и от ее запаха - запаха женщины, которая его хочет. Посмотрел вверх, не прекращая нырять в нее языком, но увидел только спутанную ткань у себя над головой, и выше – ее руку, вцепившуюся в выступ окна. Вторая – у него на затылке, больно вцепилась в волосы, прижимает к себе так, что ему нечем дышать, но к черту, он потерпит. Движения губ и языка становятся все яростнее, а ее движения бедрами навстречу – резче, звуки (вздохи и всхлипы) громче, и он полез рукой к себе в штаны, чтобы освободить мучительно ноющий вставший член. Она быстро кончает, судорожно вцепившись ему в волосы, ноги обхватывают его голову и сжимают в унисон с ее пульсацией у него под языком, но он не останавливается, хотя в ее стонах слышится умоляющие нотки. А потом, выпрямившись, целует ее глубоко, обхватывая ее губы своими мокрыми губами, она сейчас хорошо чувствует свой собственный вкус. Ее ладонь жадно обхватывает сочившийся член, скользит по нему вверх-вниз, чересчур смело для благовоспитанной леди Севера, но, возможно, она тоже слишком долго ждала… - О, боже, - выдыхает в его ухо, когда он наполняет ее, мягко скользнув в разгоряченное нутро. Какая же она мокрая и какая узкая, и при этом раскрытая для него, никакого сопротивления, ни отголоска неудобства, ноги у нее обхватывают его поясницу, прижимают его еще ближе, хотя ближе уже некуда. - О, боже… Он хочет сказать, что правильнее было бы сказать – о, боги, у них на Севере верят в Семерых, но молчит и только старательно вбивается в нее, пытаясь сохранить остатки сдержанности, помня, что они играют. Но скоро это становится неважным, вообще все неважным – главное то, что они мужчина и женщина, которые хотят друг друга и отдаются друг другу до конца, целиком. - О, боже, - ее начинает трясти, и он мельком думает, что это хорошо, что костюм из такого плотного материала, потому что она впивается в его плечо зубами что есть сил. - Скажи мне, - лихорадочно шепчет ему в ухо. – Скажи… Он понятия не имеет, что должен сейчас говорить, и кто должен – он или лорд Петир… - Я люблю тебя, - выдыхает он ей во влажную шею, под челюсть, где прилипли намокшие от пота волосы. – Люблю. И доказывает это каждым своим толчком, каждым движением, вторгаясь в нее страстно и нежно одновременно, так, чтобы она непременно почувствовала, как он на самом деле ее любит, плевать уже, кто - он настоящий или выдуманный экранный двойник. Видишь, как сильно он тебя любит, девочка? Так, что ты не можешь сдержать стоны. Так, что судороги оргазма заставляют тебя выгибаться дугой. Так, что, внутри у тебя все сжимается, захватывает его в горячий тесный плен. Он продолжает, даже после того, как она кончила, испытывая наслаждение от того, что балансирует на самой грани, оттягивает взрыв, который так хочется испытать и который, он знает, неизбежен. Делает все медленнее, нежнее, слыша еще отголоски дрожи внутри нее, заглядывает ей в остановившиеся, будто спящие, но открытые глаза. Целует ей нос, щеки, трепещущую шею, в голове опять все путается – где игра, а где реальность? Он с удивлением чувствует, что у нее вновь все сжимается изнутри, ему почти больно, но так изумительно, невероятно приятно, главным образом потому что так приятно ей, такое сейчас удовольствие на ее лице. Приятно – это такое вялое, неподобающее слово, это не просто приятно. Этому даже названия нет, сплошное, чистое, полное наслаждение, как самый сильный наркотик, как помноженные на тысячу раз все удовольствия мира, когда хочется немедленно, в эту же секунду взорваться, и одновременно так мучительно сладко оттягивать этот момент… Она становится совсем обессиленная, будто потеряет сейчас сознание, что он даже пугается, подхватывая ее за затылок, и сдержаться уже не может, выскальзывает из нее и выплескивается на платье, на ее голые потные бедра, долго кончает, стиснув зубы, задыхаясь от неистового наслаждения. А потом они стоят так, у окна, она - с задранными оголенными ногами, обнимающими его, и он, в расстегнутом длинном камзоле, соприкасаясь лбами, долго стоят, пока не успокаивается дыхание и тела не начинают чувствовать здешний холод, выползший из темных углов. - Знаешь, что я сделаю? – спрашивает она тихо, трется кончиком носа о его. - Что? - Поступлю в институт сценарного искусства. И перепишу весь этот бред, перепишу так, чтобы все было правильно и справедливо. И мы снимем свою версию. Спродюсируем и снимемся сами. Он усмехается, ласково отводит волосы от ее щеки, молчит. Наивный, славный ребенок, который хочет продолжения сказки. Забывает, что у каждого своя правда. - Не обязательно снимать. Просто представь, что все так и было, и это – единственное правильное развитие событий. А остальное – чья-то ошибка. - Ошибка… - задумчиво повторяет она, прячет лицо у него на груди. - Все остальное – ошибка. Да, так и есть. Вот они вдвоем, обнимающиеся – единственное правильное, что есть в его жизни, а все остальное – ошибка… Чему он противится? - Пойдем, - она спрыгивает с подоконника. – Я курить хочу. И пошла в темноту, поправляя на ходу юбки, опять развязная и веселая, сноп искорок, а не девчонка. - Как прикажете, миледи. И побрел за ней.