Понарошку

Он встречал ее за аэропортом, в паре кварталов и основательно замерз. Погода была ужасная: ветер, мелкий холодный дождь, который то начинался, то прекращался. Тучи безобразно толстые, того и гляди плюхнутся тяжелыми темными животами на землю. Рейс опоздал на три часа. А у нее всегда все опаздывало… Наверное, из-за погоды. Он ждал у машины, натянув капюшон на голову, руки под мышками. Кеды промокли и он наверняка подхватит простуду, но в машине сидеть почему-то было невыносимо. И поблизости как назло ни одного кафе, только склады и ангары какие-то. Он считал самолеты, оглушительно гудящие низко над головой, рассматривал неубранные шасси и освещенные иллюминаторы. Думал о людях внутри этих махин, о том, к кому и куда они летят… Волновался немножко за нее, так всегда бывает когда кого-то ждешь. Еще и тучи такие. — Эйдаааааан! — он оглянулся на крик и увидел ее, вылезающую из такси. На ней были розовые кроссовки, узенькие джинсики, режущая глаза ядовито-зеленая куртка и смешная шапка с помпоном. Он начал улыбаться, только увидев ее лицо — смеющееся и молодое, сплошь белые зубы и глаза-щелочки. Она бросила сумки прямо на мокрый тротуар и помчалась к нему, разбрызгивая воду из луж и тряся своим помпоном. С разбегу прыгнула, обхватив его поясницу ногами и повиснув на шее, чуть не повалив, потому что он не успел вытащить руки из карманов, чтобы подхватить ее. — Я так соскучилась! — она поцеловала его, сначала в губы долго, уже со знанием дела, с довольным мычанием, а потом обшарила его лицо своими быстрым теплым ртом. — Уй, какой ты холодный! — Я тебя заждался, — он подтащил ее за ягодицы повыше на себя, поудобнее. А сам все улыбался, приятно так было. Он был рад ее видеть. — Это не я, это самолет, — она звонко чмокнула его в щеку, жадно вглядывалась в лицо. — Ты похудел что-ли? — Нет… не знаю. Пойдем в машину, промокнешь. Он подхватил ее сумки, бросил на заднее сиденье, мельком увидел, что она уже крутит настройки магнитолы — ну что за ребенок такой, ни на секунду нельзя оставить. — Куда полезла? — В такси такая музыка играла, мммм… Вроде, радио. Где тут радио? Он шлепнул ее по руке, она захихикала. — Кыш. Сначала завести надо, не в курсе? Бестолковая. Заурчал мотор, приборная доска вспыхнула зеленым. — Эта? — местное радио передавало какой-то фолк. — Эта, эта! Классная, да? — она хлопнула в ладоши, сделала громче. Несколько минут назад вокруг была тишина и дождь, а сейчас ее смех, синие глаза и помпон этот… Как будто лето в машине. — Иди сюда, — снисходительно позвал он с улыбкой и она, подпрыгнув, потянулась через переключатель передач, счастливая и гордая. Поцеловал не делая одолжения, себе в удовольствие, провел большим пальцем по лицу, легонько смял кончик носа. — Бандитка. — Скучал? — А ты? Он никогда не признается, что скучал, и она это знает, как и то, что он в самом деле скучал. Чуть-чуть грусти набежало в голубые глаза, но она сморгнула, знала, что ему неприятно от этого. — Ты знаешь, я всегда скучаю, — она потерлась щекой о его ладонь, доверчиво, вроде бы без намека, а в глазах уже разгоралось то самое, недетское, примитивное, опасное. Он решил не рисковать больше. — Поедем. Поздно уже, скоро стемнеет. Она улыбается понимающе. — Поедем. По дороге она с любопытством смотрела по сторонам, в машине было еще холодно, печка барахлила, и у нее только кончики пальцев торчали из рукавов толстого белого свитера. — А далеко еще? — спросила она в очередной раз и он вспомнил осла из Шрека, смотрел когда-то давно, с детьми. — Я же сказал, часа два. Чем ты слушаешь? — Я рассеянная. У меня любовь, мне можно. Она не смотрела на него, только улыбалась по-хитрому, устремив взгляд вдаль, сквозь мокрое лобовое стекло. — Ты взяла теплые вещи? Я тебя предупреждал, там холодно. — Взяла. Честно-честно, — поспешно добавила, увидев его приподнятую бровь. И начала перечислять, чтобы поверил. На носках и шерстяных колготках он не выдержал. — Ладно, ладно, — сказал он. — А дома что наврала? Она помрачнела, на чистом лбу появились еле заметные морщинки. — Да ничего. Мама обиделась. Мне, кажется, она начинает догадываться. — Обо мне? — голос он пытался сохранять насмешливый и спокойный, а у самого паника бежала по загривку. — Не о тебе… Вообще, что у меня кто-то есть, а я не рассказываю, уезжаю вот так. У меня же съемки круглый год, она и так меня не видит. Они помолчали. Музыка сменилась на чье-то бормотание на ирландском, шумел дождь о стекло, размеренно шуршали дворники. — И Мейси обиделась. — Мейси? — Ага. Мы хотели побеситься в Лондоне на праздники, а потом ты позвонил. — Ну извини. Я не знал, что срываю тебе все планы. И за маму извини. Она отвернулась, посмотрела в окно, на нескончаемые изумрудные холмы кое-где изрезанные каменными грядами. — Не ездила бы. Она довольно долго молчала, потом повернула к нему голову — глаза были большие, обидевшиеся. — Ты вроде бы умный, а иногда такую ерунду несешь. Он тоже помолчал с минуту. — Смотри, сейчас замок будет. И слава богу, что этот замок попался, невыносимо ее тишину терпеть было. Сердце заходилось от жалости к ней каждый раз, когда он слышал все это: люблю, скучаю, не могу без тебя… А еще злился на себя. Девчонка глупая. И он не лучше. Замок ничем особо не примечательный — одна круглая башня и невысокая крепостная стена, и ей, после великолепия Дубровника и Уарда, он, наверное, показался нагромождением плесневелых камней. Он рассказал ей легенду, про повешенных здесь испанцев в шестнадцатом веке, о том, что по ночам из катакомб доносятся испанские песни. — Правда? — она оглянулась на замок, забралась с ногами на сиденье. — Жуть какая! Съездим туда? Глаза у нее загорелись, рот приоткрылся, сущий ребенок, впечатленный сказкой. — Съездим. Погода улучшится и съездим. — Ночью? — Нет, ночью я боюсь, — помахал он головой совершенно серьёзный. Она недоверчиво так полу улыбнулась-нахмурилась. — Нет, правда, ночью не поеду. И дорога здесь плохая. — Трусишка. А вдруг там настоящие привидения? — Они там и есть, самые настоящие. С минуту она сидела молча, а потом рассмеялась. Он старался быть до конца серьезным, все равно что пугать ребенка страшной сказкой, но не выдержал, прыснул вместе с ней. Когда до места оставалось минут сорок, она спросила: — А где твоя машина? — Не знаю, — ответил он. — Эту напрокат взял. — Как это, не знаю? — Я оставил ее в городе, ее утащили на эвакуаторе и мне некогда было забрать. — Боже ты мой, Эйдан. — Ну заберу как-нибудь. Она покачала головой, удручено-укоряюще, как взрослая. — Я не об этом вообще. Как можно потерять, блин, целую машину? Это же не телефон… Что? Что ты опять сделал с телефоном? — Выронил в воду. Она опять покачала головой, как будто сама не такая. Он улыбнулся. Когда они приехали, она спала. Настоящий ребенок во сне, губа нижняя смешно отвисла, волосы закрыли половину лица. Он остановил машину, посмотрел на нее, прежде чем разбудить и опять это склизкое, противное вколыхнулось внутри — что он делает сейчас неправильную, противоестественную вещь, что не должна она быть здесь и сейчас, не должна быть с ним… Но она здесь, посапывает тихо, мерзнет, свернулась калачиком. — Эй, — он провел пальцем по ее щеке. — Мы приехали. И опять изумился цвету ее глаз — кристальная синева и теплая какая-то при этом. Она, как любопытный зверек высунулась из машины на холод, ойкнула, вернулась обратно, закуталась в шарф, зевнула, поглазела по сторонам. Он все это время носил сумки в маленький дощатый дом. — Ну чего сидишь? — Сейчас я... Он подумал даже, что она попросит сейчас отвезти ее обратно — так ошарашило ее все, что их окружало — рваное темное небо, ветер, бушующее море, огромные отвесные скалы, изумрудный мох и крохотный одинокий дом. Но она не попросила.