Душа

Поссенхофен, летняя резиденция Виттельсбахов, представлял собой небольшой, с четырьмя массивными башнями по углам, замок в великолепном парке на берегу озера Вюрмзее*. Вокруг уютно теснились лесистые холмы. Сейчас над ним ярко — до пронзительности — сияло солнце. Дышать было трудно. Терпеть бьющееся в груди сердце — еще труднее. Тод чувствовал себя как стиснутый в кулаке камешек. Увы, иначе было нельзя. Ему пришлось обрести некое подобие плотного физического тела, чтобы находиться в мире живых. Но сидеть в оболочке, хотя и управляя ею, теперь казалось еще большей проблемой: яркие блики солнца на волнах озера резали глаза, обилие звуков кружило голову, тело подчинялось плохо, что неимоверно раздражало… и это было еще не все. Далеко не все. Тод чувствовал себя человеком. Очень недовольным и медлительным человеком. Вокруг что-то постоянно отвлекало, мешало, вертелось, пестрело, задевало. К счастью, человеком он стал лишь отчасти, поэтому никто его не видел и не приставал с вопросами, кто он такой и что делает возле Поссенхофена. Недовольство Тода как ветром сдуло, когда он увидел цель своего пребывания в мире живых — Сисси, которая вприпрыжку бежала по траве к озеру. Баварская принцесса в по-детски коротком бледно-желтом платьишке и сапогах для верховой езды выглядела воплощением беззаботности. Волосы у нее растрепались. В дневном свете она была немного другой, более… материальной, живой, осязаемой, но и казалась более далекой. Теперь ее нужно было догонять. Тод дернул уголком рта и медленно двинулся следом за принцессой. Элизабет, сбегая по склону к озеру, споткнулась и кубарем покатилась по траве. Тод невольно ускорил шаг. «Пожалуй, нет ничего удивительного в том, что она свалилась с каната. Скорее удивительно то, что мы встретились только совсем недавно». — Сисси! Господи Боже, ты же могла свернуть себе шею! — воскликнул Максимилиан, сидевший на мостике. — Все хорошо, папа! — звонко отозвалась принцесса, поднимаясь и отряхивая платье. — Все в порядке, я даже не ушиблась! — девочка взбежала на мостик и села рядом с отцом. — Откуда только у тебя ветер в голове? — проворчал Максимилиан, подставляя дочери щеку для поцелуя. — Я ведь как ты, — шутливо поддела Сисси. В ее волосах запутались травинки. — Умоляю тебя, будь осторожнее! Ты нас всех перепугала своим падением… — Папа, я ведь больше не пробую танцевать на канате. — Но падать ты не перестала, — Максимилиан смягчил тон. — Ох, Сисси… какая же ты непоседа! Едва оправившись от одного падения, ты падаешь снова, с вишневого дерева! Слава Пресвятой Марии, ничего страшного не случилось… А сейчас? Только что ты споткнулась. Мне уже не кажется хорошей эта идея — чтобы вы с Нене вместе учились верховой езде. — Мне нравится, папа. И у меня хорошо получается! — Сисси гордо выпрямилась и с детским превосходством вздернула подбородок. — Лучше, чем у Нене. Естественно, что ей это не по душе. Из-за тебя она больше не хочет учиться. — Не хочет?.. — Да. А ведь это необходимо. Сисси со вздохом уселась на краю мостика и свесила ноги. — Я люблю лошадей, — сказала она, глядя на воду. — Я хотела бы стать наездницей… Но я же принцесса, как может принцесса мечтать о жизни в цирке! — девочка, сердито выпятив нижнюю губу, явно копировала манеру Луизы Вульффен, своей воспитательницы. — Не хочу быть принцессой! Максимилиан ободряюще похлопал дочь по плечу. — Сисси, твоя жизнь гораздо легче, чем у Нене. Из нее лепят будущую императрицу, дрессируют из нее придворную марионетку. У тебя же есть свобода — пусть и не такая, какой бы ты хотела… Элизабет снова вздохнула и шаловливо улыбнулась. — Папа, а можно мне с тобой на охоту? — Можно, можно, — Максимилиан хотел еще что-то добавить, но в этот момент раздался крик Луизы Вульффен: — Princess! Princess, вот вы где! Что вы делаете?! Сисси подскочила и с надеждой посмотрела на отца, но он выразительно качнул подбородком в сторону воспитательницы и вернулся к прерванному занятию (хотя крик Луизы почти наверняка распугал всю рыбу). Девочка капризно топнула ножкой, развернулась и полезла вверх по склону, к Луизе. — Madame, не зовите меня так! Я ненавижу быть принцессой! «Неправда, Сисси. Это всего лишь недовольство, которое ты ошибочно считаешь ненавистью. У тебя в душе нет ее, этой липкой тягучей субстанции. Ты не отравлена ею». Еще не отравлена. Тод плечом прислонился к стволу какого-то дерева — кажется, вишневого. Наверное, именно с него Сисси и упала. «Странный мир. И люди большей частью странные, лишенные логики создания». Принцесса с Луизой прошли мимо, не заметив Тода. Сисси дула губы и замышляла какую-то проказу, воспитательница ворчала и, отдуваясь, пыталась подстроиться под проворный шаг принцессы. Вскоре они скрылись за деревьями. Глаза болели, но Тод, смаргивая невольные, теплые (живые) слезы, не отводил взгляда от солнца. Сисси была счастлива под этим небом и безжалостным светом, и ему хотелось постигнуть не само такое счастье, так хотя бы его причину. Поссенхофен жил. Здесь Элизабет Баварскую, бойкую, подвижную и ласковую, хорошо знали и любили — иначе и быть не могло. Здесь она давала себе волю, проводя время рядом с так полюбившимися ей лошадьми, спокойно брала в руки любую живность — и неудивительно, что отец позволил ей устроить рядом с домом небольшой личный зверинец. Здесь она с хохотом догоняла ветер, здесь она научилась писать стихи и рисовать… Она любила жизнь — всей своей яркой душой. «Кажется, у нее теплые отношения с Карлом Людвигом…» Он не мог себе представить свадьбу. Не понимал смысла этого ритуала. Хотя, пожалуй, смог бы признать, что к Сисси у него подобное собственническое отношение, при этом прекрасно понимая, что ничему подобному никогда не быть. Она — живой человек, теплая плоть, он — холодный бескровный дух-проводник. Духовная связь — может быть, но о физической близости не может идти и речи, тем более, она еще ребенок… Сисси рано или поздно выйдет замуж и станет еще более живой, окончательно отдалится от потустороннего мира, к которому близка сейчас. И падения здесь не при чем. Но сейчас она пишет не по возрасту мрачные стихи, мечтает о полете и рисует в своем альбоме гордых черных птиц. Так он наблюдал за ней… наверное, года три. Время для смертных текло иначе — ползло рывками. К тому же, оказалось, что тело обладает своими потребностями. Порой оно как будто жило своей собственной жизнью, отдельно от его сознания, чем-то возмущалось, чего-то требовало, слабело или напротив — становилось тугим как натянутая струна. Тоду, на самом-то деле, потребности почти не доставляли хлопот, что наводило его на мысли о прошлой человеческой жизни… но чаще он из такого же человеческого любопытства покорялся инстинкту и прислушивался к ощущениям. Так, как чаще всего поступала Элизабет. Нелепо-пафосное звучное имя для длинноногой девчонки. Сисси подросла, вытянулась, но в широко распахнутых глазах по-прежнему сверкал детский восторг, а душа в меняющемся теле мякла, подстраиваясь под природу и ясность (но только не под ненавистные манеры). Людовика отчаивалась, что вторая ее дочь растет не слишком привлекательной внешне девушкой, круглолицей, как простолюдинка, но письма ее старшей сестры Софии утешали герцогиню намеками на свадьбу Хелены и Франца Иосифа. Однако взгляд на Сисси снова приводил ее в уныние — ведь некрасивую девушку так трудно выдать замуж… Тод был категорически не согласен с Людовикой, но подозревал, что в ее голове просто-напросто закостенели некие стандарты, которым соответствовала Хелена — девушка красивая, приятная, но утонченная до жесткости и тем отчужденно-холодная. Как озеро осенней порой. В Сисси утонченности не было и в помине — плавно-мягкая, как воск, она, возможно, этим и была не красивее, но привлекательней старшей сестры. И уж точно много приветливей. Это был тот случай, когда сама суть человека делает его прекраснее идеала физической красоты. Именно поэтому в августе 1853 года, когда Хелена и Элизабет со своей матерью прибыли в Бад-Ишль на праздник в честь дня рождения императора, в каждом углу только и толковали, что о красоте Сисси… Нене не признавалась в этом даже самой себе, но было вполне естественно, что разговоры о красоте сестры уязвляли ее. А Элизабет совсем не обращала внимания на все это, ее больше интересовал Бад-Ишль и предпраздничная суматоха. Платье Хелены было зефирно-розовым, в волосах малиновым цветом цвели бархатные бутоны, вместе с блестящими локонами струились атласные ленты. Туалету Сисси было уделено не в пример меньше времени — простое светлое летнее платье с открытыми плечами и шляпка с зеленой лентой. Ничего лишнего. Сисси этому была только рада и, довольная, носилась туда-сюда, пока мать, наконец, не выловила ее и буквально за руку оттащила в отдельную комнату, под надзор гувернантки. Но можно ли удержать в клетке такую свободолюбивую птицу?.. Конечно, нет. Вот и Сисси, при первой же возможности, сбежала. Гувернантка оглянуться не успела, а принцессы уже и след простыл. Конечно, не сбеги она, может, и не случилось бы той судьбоносной встречи ее и Франца Иосифа… но, рано или поздно, их пути в Бад-Ишле все равно бы пересеклись. Полюбил бы тогда император свою кузину? Неизвестно. Факт остается фактом: Сисси вихрем ворвалась на скучный ужин по случаю прибытия императора. Ее спешно усадили на место как раз напротив Франца, Людовика переполошилась, София недовольно поджала губы, Хелена, сидевшая рядом с императором, почувствовала себя не у дел и тоскливо ковырялась в еде… Сердцу не прикажешь, старая истина. Вот и Франц Иосиф не избежал стрелы Амура, влюбившись не в предполагаемую невесту, а в ее младшую сестру. Колесо истории повернулось, старую эпоху мгновенно сменила новая, хоть люди и не осознали этого. Элизабет на тот момент шел шестнадцатый год — особое время, время перемен, превращение из утенка в лебедя, из девочки в девушку. Дер Тод был прав — Сисси обещала быть красавицей и выполнила обещание. Черты лица двадцатилетней Хелены больше подходили императрице — более жесткие, резковатые, демонстрирующие энергичность, которой, на самом-то деле, в старшей баварской принцессе было не так уж много. А Сисси… она была все еще ребенком, с головой окунувшимся в новизну чувств. Особенное сияние в глазах, дрожащие ресницы, легкое смущение в улыбке и многие другие признаки влюбленности были для Тода чем-то вроде слабого, но болезненного укола ревности — чувства, которое никогда не грызло его изнутри. Он даже с некоторым интересом прислушивался к нему. Хотя вывод сделал неприятный: внутри тела (с которым Тод никак не мог свыкнуться) словно ползало что-то вязкое и обладающее собственным разумом. А еще оно то и дело запускало зубы в то, что было его плотью. Она расцветает. Все ее мечты и чувства, все эти яркие краски начали проступать, постепенно окрашивать оболочку, делая ее притягательной и для людей. Еще медленно и неуверенно, но ее красота становится все… насыщеннее. Наливается спелостью, как яблочко. Другого сравнения Тод подобрать не мог, вынужденный бессильно наблюдать за тем, как Сисси в спешке готовят к придворной жизни: уроки истории и политики, позирование художникам, подготовка приданого… Дрессируют, как зверька в цирке. Пока что ей учение было только в радость, но Тод, зная, насколько у нее живой характер, чувствовал: радоваться ей осталось недолго. Долгого сидения ее бьющая через край энергия не выдержит. Нельзя, не надо ей взрослеть так быстро, таким чудовищным скачком. Дайте ей самостоятельно стать взрослой, не ломайте тонкий стебель, на котором держится этот нежный бутон!..