Душа

Она и так продержалась слишком долго. Пыталась в силу своей наивности представить все так, будто все вокруг не настоящее, просто мутный тяжелый сон, который вот-вот закончится. Но он почему-то не заканчивался. И Сисси не выдержала — за день до свадьбы. Всеобщее внимание, напряжение, волнение, суета, столпотворение, суматоха — все разом обрушилось на невесту императора. Сисси начала осознавать, что для всех этих людей она нечто вроде диковинной зверюшки в тени Франца, красивое дополнение к трону, и сорвалась в дикую неконтролируемую истерику. Видеть это лицо красным и скривившимся было физически почти больно. Так просто не должно было быть! Она не должна была плакать — но плакала, навзрыд. Все вокруг отчаянно паниковали и суетились вдвое больше прежнего, пытаясь как-то успокоить будущую императрицу, но они ничего не могли поделать: Сисси безумно цеплялась за рвущуюся ниточку детской связи с мечтами. Тод мог с легкостью прекратить то, что ей казалось кошмаром… и, честно признаваясь самому себе, он очень хотел это сделать. Всего лишь шаг, обхватить лицо ладонями, перехватить заплаканный взгляд и чуть-чуть наклониться… Они не заметили бы ничего. Но наверняка подняли бы жуткий ор, посрамивший иерихонскую трубу. Да и принцесса (пока принцесса) отнюдь не безвольная марионетка, у которой так уж легко и просто вырвать душу из тела. Я тебя упустил, Элизабет. Подождав, пока Сисси все-таки успокоится и наконец-то отправится спать, Тод отправился бесцельно бродить по ночной Вене, попутно отправив в свой дом старушку лет девяноста с гаком и пьяного мужчину с заточкой грабителя в груди. Весна мягко шуршала в ночи. Прекрасное время, чтобы начать новую жизнь (во всех смыслах). Как странно и интересно: Людовика довольна, Максимилиан тоже, но относительно, Франц Иосиф засыпает с радостным волнением, эрцгерцогиня Софи страдает паранойей, и в ее мыслях проскальзывает только один робкий лучик света — надежда сделать из Элизабет свое хладнокровное подобие, Нене рада за сестру, а ее задетая гордость все еще кровоточит… И самое несчастное (хотя должно, обязано, быть самым счастливым) существо — сама Сисси. Находясь далеко от нее, Тод точно знал, что она не спит. Наверняка обнимает подушку, роняя в нее остатки слез, может быть, что-то шепчет, в очередной раз просит прощения у Хелены. Но совершенно точно, что она не спит и не зовет его. Сейчас Элизабет не допустит даже мысль о том, что можно умереть, и все, что творится вокруг, сразу станет неважно. Сейчас она хочет, чтобы все поскорее закончилось… Когда вдали забрезжил рассвет, Тод неторопливо отправился в Аугустинеркирхе. «На твоей свадьбе, Сисси, главными гостями будут мертвецы рода Габсбургов». А в колокола будет звонить Смерть. Ха, знала бы об этом София… Тод фыркнул и прибавил шагу. Сисси выглядела бледной и осунувшейся, однако старалась улыбаться, а в слегка припухших глазах нет-нет, да проскальзывало что-то, похожее на радость. Однако какой испуг отразился на ее лице, когда громоздкое пышное платье — бледно-розовое, с серебряным шитьем — зацепилось за дверцу кареты, и невеста чуть не упала, а вместе с ней и подаренная будущей свекровью диадема… Шепотки и жадные взгляды свадебных гостей, мгновенно бросившихся обсуждать «неприятную примету», привели и без того все еще нервную Сисси в отчаяние. Франц, успокаивающе улыбаясь, наклонился к ней и прошептал: — Скоро этот кошмар закончится. Элизабет кое-как кивнула, но растянутые в ответной улыбке губы чуть заметно подрагивали. Тоду страстно хотелось демонстративно растолкать всю эту падаль с «благородными» именами (раз уж больше ничего благородного не было) и попросту увести Сисси из придворного серпентария, куда угодно, лишь бы подальше от назойливого шума, но вместо этого он опять сдержался, отправившись в колокольню. Надо признать, что «да» Элизабет сказала твердо и уверенно, без малейших колебаний и сомнений. Поэтому Дер Тод не сумел сдержать смеха. Отчасти он смеялся над собой, поскольку нелепо повис на веревках в такой торжественный момент, отчасти над этим коротеньким согласием, которым она, как ножницами, перерезала свою жизнь. И та половина, что была «до свадьбы», теперь превратилась в ничто, улетела в пустоту. Стала частью истории. А останешься ли ты такой, какой была, Элизабет?.. Сможешь ли удержаться на мосту, который горит у тебя под ногами? Сможешь войти в историю или сама станешь ею? Странный смех, ледяной и звенящий, вспугнутой птицей заметавшийся под сводами церкви, заставил Сисси вздрогнуть и зябко поежиться. Эрцгерцогиня, заметив это, недовольно нахмурилась. Это не болезненность, София, как тебе могло показаться. Это ее причастность к миру мертвецов. Она слышит меня и их, твоих и собственных предков. Они сквозняком касаются ее волос. Кто-то смеется над нею, кто-то завидует, кто-то любуется, но все они, рано или поздно, поприветствуют ее. И тебя. София отравляла праздник своим раздражением. Однако где-то глубоко внутри нее теплилась надежда, что все-таки удастся вылепить из мягкого воска нужную фигурку. Одно лишь это удерживало ее в рамках приличия. Тод, поймав момент, когда она у зеркала поправляла прическу, едва удержался от искушения улыбнуться ей из глубин стекла. А к Сисси неумолимо приближалась ночь и супружеская постель во мраке отныне общей спальни. Физическая сторона брака шокировала юную императрицу, повергла в такой ужас, что Тод едва поборол искушение забрать ее в ту же секунду, когда она выскочила из комнаты, отчаянно одергивая ночную рубашку. Как будто жалкая тряпка могла спасти ее от боли, стыда и неясного, но такого жгучего унижения. Попытка пожаловаться матери провалилась — Людовика немедленно нажаловалась Софии, хотя та уже была в курсе происходящего (Франц вспомнил, что он маменькин сынок), и на голову Сисси градом обрушились упреки. Эрцгерцогиня не собиралась щадить чувства своей племянницы и показала истинное лицо. Юная императрица отчаянно пыталась совладать с собой, закрыть глаза и перетерпеть, но раз за разом не выдерживала и со слезами прогоняла мужа или же убегала сама. А подъем в пять утра после мучительных ночей доконал Сисси. Даже в единственную ночь, которую она выпросила у Франца, чтобы отдохнуть и набраться сил, ее сон безжалостно прервали. Очередными упреками. Так прошли две недели. Четырнадцать дней и ночей. Сисси превращалась в загнанного зверя — ей хотелось хоть немного отстраниться от происходящего, чтобы собраться с мыслями и успокоиться, уверенно принять свой новый долг, но ей этого не давали сделать. Придворные лицемеры преследовали ее, жадно следили за каждым ее шагом, поступком, больше того — даже вздохом. А от главного правила императорского двора — «казаться, а не быть» — Элизабет уже тошнило. «Я проснулась в темнице, c цепями на руках. Свобода… ты отвернулась от меня». Она… помнит? К зубастой ревности добавилось также впервые испытанное волнение. Оно было похоже на ткань. Легкую и воздушную. Но сердце, это проклятое человеческое сердце забилось быстрее, снова стало трудно дышать. Но что для Сисси свобода?